Дикая охота. Полотно дорог (СИ) - Страница 191

Лебедь откинула голову назад, задумчиво разглядывая пейзаж за стеклом. Уповать на то, что Тэаран поддержит ее лишь благодаря тому, что в ней течет эльфийская кровь, не стоило. То, что где-то в ее роду пробегали эльфы, подтверждал лишь скверный характер, который она сама считала качеством приобретенным, а не врожденным. От бабки-эльфийки ей не досталось ничего – ни сил крови, ни эльфийской стати, ни долгих лет жизни. В идеале она, конечно, собиралась дожить до дремучей старости, однако с учетом быстротечности человеческой жизни ей оставалось от силы лет семьдесят бегать под солнцем и нарываться на неприятности. И то, если ее не пристукнут где-нибудь еще до первых седых волосков. Эльфы – по крайней мере, лесные - годами не старели, их свежие чистые лица не прорезала ни единая морщинка, да и убить их было не так-то просто. В этом плане даже подземные эльфы казались Атеа более живыми: она хорошо помнила, как тонкая сеточка мелких морщин разбегалась от уголков глаз королевы Лореотта, когда та ухмылялась, и как ходило ее горло, когда она отхлебывала тягучий вересковый мед из своего кубка, чуть прикрыв золотые глаза. Где уж там эльфийская утонченность…

Вспомнив королеву подземного города, Атеа довольно заурчала, чувствуя, как в груди разгорается что-то жгучее, азартное. Шедавар зацепила ее – действительно зацепила: своей опасной грацией дикого зверя, голосом с хрипотцой, мощной силой, волнами расходящейся во все стороны, огнем в глазах. Да всем, в общем-то – раз уж эта женщина не шла из ее головы так долго. Непривычно долго – Лебедь в последние годы своей жизни не особо-то зацикливалась на ком-то. Шеде же она хранила в некотором роде верность – моральную, естественно. Покуда речь шла лишь о таком ее аспекте. В дальнейшем, возможно…

Богиня, ты можешь хотя бы в такой ситуации не думать о чьих-то там глазах, руках, бог весть еще о чем? У внутреннего голоса были интонации Меред, недовольные и укоряющие, и Лебедь отмахнулась от него, растягивая губы в улыбке. Ей хотелось еще однажды побывать в Лореотте, чтоб поиграть в подземном городе с его хозяйкой, чтобы таки выиграть у нее танец с мечами, или поцелуй, или ночь. А еще – что было вообще новым для нее – хотелось просто поглядеть на нее, такую живую среди белых высоких сводов и древних залов, полюбоваться ею хотя бы несколько мгновений, получить от нее короткую усмешку, ту самую – особенную, с прищуром, поймать взгляд, брошенный из-под ресниц. Внутри предательски затрепетало у сердца что-то нежное и мягкое, и Атеа недовольно нахмурилась: вот только этого ей не хватало. Что-то подобное она когда-то давно испытывала к Даэн, которая, хвала Богине, так и не позволила ей эти чувства взрастить. И ныне похожая болезненная и живая нежность звенела в ней, сплетаясь с тишью зимнего рассвета и превращаясь в череду образов.

Стоять, дорогуша, а ну-ка попридержи коней. Всего-то золотые глазки да крепкие плечи, а ты уже поплыла. Города тебе белые подавай, прогулки в свете кристаллов, поцелуи на мостах… Не о том тебе думать сейчас надо, Лебедь! Не о том! К тому же, эта проклятущая все равно собиралась уводить своих из пещер, а потому – замолчи-ка ты и закатай губу. Как-нибудь навестишь ее в свободное от борьбы за собственную жизнь время, угу. Насладишься и глазками, и всем прочим. Только не надо вот этого всего, не надо.

Завершив внутренний монолог, Атеа удовлетворенно кивнула, когда дрожащее мотыльковым крылом на ветру ощущение затихло и улеглось. Сейчас совершенно точно необходимо было сосредоточить внимание на другом, и она не собиралась подставлять саму себя. Выжить и жить птице в змеином гнезде – сложно, практически невозможно для тех, кто привык к иному, однако Дамала верно выразилась: Атеа была достаточно безумна и достаточно умна для того, чтобы хотя бы попытаться. Дальше загадывать покуда не стоило, однако она не могла не признать: эта игра действительно увлекала ее.

Лебеди тоже умеют кусаться, и ядом плюются на версту. Поглядим еще, кто кого. Хартанэ, я на тебя надеюсь: уверенна, ты тоже там развлекаешься, наблюдая за всем этим – а потому защити уж меня, иначе заскучаешь совсем. Давай, родная, помогай!

Утро быстро разгорелось, растеклось по темным улицам, и вскоре за окнами уже вовсю шумел город, да мелькали разноцветные платки. Птица с ее письмом улетела в Эглеир – Атеа сама выпустила ее, серьезно предупредив, что если пернатая не принесет ответ, у нее будут большие проблемы. Девушка понятия не имела, понял ли ее молодой сокол, однако с рук ее он сорвался стрелой, и Лебедь еще долго видела в льдисто-голубом высоком небе его силуэт, удаляющийся прочь. Когда птица наконец исчезла из виду, Атеа покинула птичник, направляясь к дому Виаллы и поднимая высокий меховой ворот. Мороз стоял крепкий, холод почти что звенел в воздухе, и Лебедь порадовалась тому, что надела с утра келерийскую форму. Платья, пускай даже шерстяные, не грели так, как добротные штаны да куртка – и все равно хотелось поскорее укрыться за надежными стенами, в тепле у камина. Она уже была на крыльце, когда у ворот послышалась какая-то возня, чьи-то голоса, а затем – едва различимый скрип петель, схваченных морозом, и чьи-то шаги, царапающие выметенную наледь, что сковала каменные дорожки. Атеа обернулась, невозмутимо оглядывая высокого мужчину, неторопливо идущего прямиком к ней. Тот только-только откинул глубокий капюшон, и теперь она видела его высокий лоб, резкие острые скулы, прямой нос и холодные зеленые глаза, не выражающие ровным счетом ничего. Он смотрел на нее прямо, не отводя взгляда, и во взгляде том не было ни намека на любопытство – лишь что-то сухое, словно старый мох, выдранный с корнем, колючее, словно хвойные иголки, и абсолютно пустое. С ним нельзя вести себя как дура. Он должен понять, кто перед ним. Понять – и поверить мне. Она выпрямилась, чуть приподнимая бровь, и стала ждать, когда тот приблизится к ней.

Мужчина поднялся на крыльцо, останавливаясь напротив нее. Он оказался худощавым – плечи его, спрятанные под темно-зеленой тканью пальто, едва ли были шире, чем у самой Атеа. Понять, сколько ему лет, Птица не могла, однако готова была поклясться, что перед ней – старый эльф, видевший уже столько на своем веку, что хватило бы на тысячи книг. В том, как он держал голову, как смотрел, во всей его позе - ощущалось какое-то превосходство, убежденность в собственной мудрости и силе, презрение к смертным – и к самой Атеа. И она не собиралась пасовать.

- Господин Тэаран? – поинтересовалась она, вложив в короткий вопрос все безразличие, на которое только была способна.

- Верно. А вы, я так полагаю, госпожа Атеа? – голос у него оказался таким же бесцветным, как и он сам: холодным, не богатым интонациями, не запоминающимся. Он оглядывал ее, словно она была выставленной на продажу лошадью, и ей неимоверно захотелось прямо сейчас схватить его за длинные каштановые лохмы, намотать их на кулак и приставить к его горлу Крыло. Вместо этого девушка едко улыбнулась ему.

- Она самая. Пойдемте – не стоит прозябать на таком холоде.

Оставив верхнюю одежду служанкам, они вдвоем прошли в обеденный зал, ныне пустующий – Виалла приказала всем домочадцам освободить его к приходу Тэарана. На длинном столе, укрытом белоснежной скатертью, высился хрустальный графин, наполненный благородным темным вином, а на круглых бокалах из тончайшего стекла танцевал свет. Атеа опустилась за стол, скрещивая руки на груди, и внимательно взглянула на Тэарана, усевшегося напротив нее. По намертво застегнутому вороту камзола эльфа бежала вышитая дорожка перевитых меж собой лоз и листьев, изукрашенных золотой нитью, а глубокий зеленый цвет ткани был идеально подобран под цвет глаз посла. Хартанэ, почему некоторые мужчины порой ведут себя хуже городских придворных куриц? Вслух же она лишь заметила:

- Виалла рассказала мне, что вы захотели меня увидеть. Не вижу смысла долго ходить вокруг да около, господин Тэаран. Я внимательно слушаю вас.

Подоспевшая служанка наполнила их бокалы, не поднимая головы, а затем поспешила покинуть зал, тихонько прикрывая за собой дверь. Эльф некоторое время разглядывал Атеа поверх тонкого золоченного края бокала, а затем пригубил вино. Движения его были плавными, размеренными – такими, словно он не знал ни спешки, ни торопливости. Сделав два глотка, он так же аккуратно поставил бокал на стол и склонил голову набок.