Дикая охота. Полотно дорог (СИ) - Страница 11

Мара не знала, где сейчас бродит несносное животное, делившее с ней кров несколько лет – знала лишь, что все с ней в порядке. Может, подалась в окрестные деревеньки, может, прибилась к стае полудиких лесных котов, удравших из своих домов и теперь живущих вольной жизнью. Пусть зима будет тяжелой – Ширра точно не пропадет.

Замерший мир казался сказочным, кружевным. Серебряные узоры, заплетающиеся в паутину ветвей над головой, искрились под светлым небом, словно Стеклянные Сады – Мара слышала об этом чуде давным-давно, еще от матери. Где-то в забытом эльфийском городе, где лишь ветра теперь гуляют меж белокаменных изящных дворцов и галерей, мастера создали деревья из тончайшего стекла. Свет солнца переливался на резных листьях, отражался тысячей радуг – а по вечерам, когда в садах зажигались цветные фонарики, стекло начинало сиять подобно небу над северными далекими горами. Должно быть, это было сказочно красиво… Да только ведьма всегда считала, что нет ничего краше того, что создано рукой богов.

Узкая речушка петляла меж невысоких берегов, и кое-где из замерзшей воды выглядывали обледенелые камни. Идти по ним было невероятно сложно – не раз и не два Мара с тихой руганью оскальзывалась и падала, но с поверхности реки не сошла. Скоро река круто повернула направо, в самую чащобу, и ведьма заторопилась: Семиречье уже совсем близко.

Никто уж и не знает, сколько веков назад на месте, где семь рек сплетались в сеть, и стремительные течения схлестывались в завораживающем танце, появилось маленькое селение – и никто не знает, как местные умудрились все эти годы прожить практически в полной изоляции от мира. Семиречье не посылало караванов в столичные города, не вело торговли, не платило никаких налогов в казну – уж больно диким и чудным было селение. Добраться до него, не заходя в лес, было невозможно, а местные жители ревностно охраняли свой дом и практически никого не пускали в него. Разве что тех, кто делит с ними лес.

Вскоре за темными стволами показался просвет. Мара, наклонившись под низкой замерзшей аркой ветвей, вышла на узкую опушку и огляделась. Далеко виднелись высокие разлапистые ели, ощетинившие темно-зеленую колючую шерсть, а прямо под ногами растекался зеркалом лед. Откуда-то из чащи на опушку выворачивали петли замерзших рек, и ведьма ясно видела, где воды встречались - цветные течения не сливались в одно, и граница меж ними, скованная льдом, была четко видна. Громадные березы и осины, росшие по берегам, перегибались через речную гладь, словно мостки от берега к берегу. А мостков в Семиречье было предостаточно.

Островки земли, бессчетное множество которых выглядывало изо льда, соединяли деревянные мостики – самые разные: высокие и изогнутые, словно гибкие кошачьи спинки, ровные и старые, залатанные свежими досками, низкие, с перилами и без. Сквозь высокие стены полудиких садов проглядывали углы домов на крепких сваях – по весне половодье разливалось так широко, что часто подтапливало жилье семиреченцев, и долгая жизнь на водах кое-чему их научила. Снега почему-то здесь лежало вовсе мало, и пятна пожухлой травы выглядывали вдоль берегов. Мара выбралась к одному из мостиков и, осторожно ступая, перешла на первый островок.

Ни частокола, ни плетней – только камыш да высокий осот вместо оград. Мара бегло осмотрелась, выискивая среди деревьев и речных улочек дом, нужный ей. В Семиречье ведьму знали и встречали радушно, в особенности семейство Ялуши.

Говорят, что раньше на излучинах рек стояли целые города на бревенчатых сваях, уползающие прямо в воду с берегов. Днями и вечерами меж ними ходили плоскодонные лодки с фонариками на носах, и жители перебирались по воде, словно по улицам. Селяне, живущие в простых окрестных деревнях, сторонились таких излучин: уж больно странным казался речной народец. Глаза круглые, громадные да бесцветные, словно у рыб, в темноте светятся; сами росточка невысокого, быстрые и проворные; ребятишки, купающиеся в реках, потом рассказывали взрослым, что видели у детей речного народца чешуйки на спине вдоль позвоночника. Про девок совсем уж дивные байки сказывали – будто бы они дочери водяных и русалок, и могут мороки наводить на людей…

Семиречье мало походило на город русалок из легенд и небылиц – скорее на бедный рыбацкий поселок, отличающийся от других разве что домами да расположением. В низине над домами тянулся дымок из труб, где-то раздавался мерный стук – кто-то из жителей рубил дрова, откуда-то из сердца Семиречья слышались крики детей, резвящихся на льду. Мара шла к дому Ялуши, кивая и улыбаясь редким прохожим – коренастым и невысоким, деловитым словно муравьи. Здесь все были чем-то заняты, что-то делали… Такой странный, удивительный город.

Дом Ялуши на высоких сваях стоял на отдельном островке, окруженный густым садом, и одним боком сползал в реку. Уже подходя к крыльцу, Мара услышала знакомый голос с извечными визгливыми нотками:

-… и чтоб духу твоего здесь до самой весны не было, проклятый!

Дверь распахнулась, и на крыльцо выскочил раскрасневшийся мужичонка, спешащий скрыться куда подальше от крика жены. Проходя мимо Мары нетвердой походкой, он натягивал лохматую шапку на уши и тихо бормотал под нос что-то про ополоумевших баб – ведьма не расслышала многих деталей его монолога. Следом выскочила сама Ялуша, румяная и сердитая, с запорошенной мукой скалкой в руке.

- И не вздумай в дом проситься, черт болотный! Не пущу, так и знай!..

Тут взгляд женщины наткнулся на Мару, и серебристые глаза расширились от удивления и радости.

- Марушка! Маруша!.. Ты ли это?

Женщина заторопилась, неуклюже сбегая с крыльца и заключая Мару в крепкие материнские объятия.

- Как же ты так здесь, да в такое время?.. Ай, что это я, пойдем скорее в дом, ты же замерзла, девочка бедная! – Ялуша заботливо отряхнула плащ ведьмы, который сама же перемазала мукой, и, схватив ее под локоть, потащила в теплые сени, не прекращая трещать как сорока.

- Ты голодна, Марушка? Я скоро деток кормить буду, справилась бы быстрее – да этот паскудник, мальков ему в ухо, все мешался – а потом еще и дружков своих притащил, зараза… А те с бутылью, куда ж без нее! Ушли они скоро, а этот завалился на лавку и давай храпеть, а мне так от того противно стало, что я… Ой, что это я, рыба старая, все плавниками о воду бью, ты же небось устала, Маруша! – Ялуша усадила ведьму на лавку, а сама кинулась к широкому столу из светлого дерева, хлопотать, - Ты расскажи мне, какими судьбами здесь?

Маре говорить не слишком хотелось: светлый дом Ялуши был не для таких разговоров, да и она беспокоиться начнет, словно наседка о цыпленке, пусть и приблудном. В детстве Мара, оставшись одна, частенько прибегала в Семиречье – тамошние хозяйки постоянно кликали ведьму Виску, если хворь какая на детей нападала. Дочь Виски все семиреченцы знали, все привечали ее: кто добрым словом, кто одежонкой, кто – едой. Ялуша была из тех, кто делился с девочкой всем и кто почитал ее почти за собственную дочь. При этом она не пыталась удерживать ведьмину дочь и с легким сердцем отпускала обратно в лес. Мара всю жизнь помнила Ялушу вот такой: дородной, но миловидной женщиной с румяными щеками, почти бесцветными глазами и русыми кудрями, выглядывающими из-под чистого платка. Она постоянно что-то готовила, постоянно ворчала на своего мужа, местного плотника, постоянно возилась со своими детьми и была душой Семиречья.

Ведьма оглядела уютную просторную комнату с чисто выбеленной печью, разрисованной цветами и птицами, светлыми занавесками и резным узором под потолочными балками. Разве может сюда прийти беда? Со второго этажа слышался топот босых детских ножек и звонкие голоса, приглушенные толстыми стенами. Ялуша суетилась у стола, быстро колдуя над тестом и выкладывая на противни пухлые пирожки. Ее крепкие руки по локоть в муке словно светились – от нее шло ощущение тепла и уюта, семейной тишины… Да только Мара знала, что никогда этот светлый чистый дом не заменил бы ей мрачных сводов ветвей над головой и ночных шорохов-шепотов на дальних болотах.