Did that hurt? - Страница 52

***

Когда дверь в очередной раз тихо хлопает, я уже даже не отрываюсь от раскраски, продолжая красиво оформлять восточный узор. Искренне считала эту терапию бредом, пока не поняла, что мне и вправду легче. Предпочла фломастеры карандашам, и заметила, что упорно избегаю красный цвет. Надеюсь, психолог тоже заметил это…

Кристиан каждый день уходит по вечерам, как ушел и сейчас. Примерно на час, иногда чуть меньше, иногда побольше. Он ничего не объясняет мне, да и какое право я имею спрашивать? Я живу в его доме, регулярно не даю ему спать, вечно молчу и запрещаю прикасаться к себе, во всех смыслах. Он молодой, красивый и здоровый мужчина, которому нужен секс, нужна нормальная, сексуальная девушка, а не тридцатилетняя изуродованная дура, не дающая ему ни счастья, ни покоя. И с этим пора что-то делать, я не могу ломать его жизнь. Я очень хочу счастья для него.

А как уйти от человека, без которого ты не можешь жить? В понедельник Кристиан надел белую рубашку в тоненький волнистый узор — во вторник она на мне. Она пахнет им. И мне так спокойнее, хоть это и не этично, не гигиенично. Его вещи такие большие на моем худощавом теле… Он, даже его вещи — мой защитный кокон. Я уже три рубашки ему испортила пятнами, и не знаю, он не заметил, что я купила ему новые, или просто терпеливо молчит?

Мне очень тяжело, и я не могу это объяснить. Я чувствую себя отвратительной, никакой, опустошенной, не хочу, чтобы Кристиан касался меня, не хочу испортить его собой… Но при этом, до боли в груди, я так хочу оказаться в его объятиях. Так хочу снова поцеловать его. Хотя бы так же, как в аэропорту. Так хочу показать ему, что мне просто нужно время, но я буду, я буду в порядке, лишь нужно потерпеть.

Как раньше не будет ничего. Но хуже тоже не будет. Я восстановлюсь. В один прекрасный день я пойму, что не вспоминаю произошедшее каждую минуту, не вспоминаю это в таких ярких красках, не избегаю красного фломастера. Я обязательно буду счастлива.

— Привет, — поднимаю взгляд на Кристиана и он мило улыбается. — Я хотел поговорить с тобой. Это очень важно.

Откладываю фломастеры, жестом приглашая его присесть, и он опускается на стул напротив.

— Ана, я… О, черт. Даже и не знаю, как начать… Только выслушай меня, пожалуйста.

У него кто-то есть? Поэтому он уходит? Поэтому так нервничает?

Неужели я была права?

Киваю, делая этот непонятный жест, чтобы он продолжал, а у самой дрожат руки. Я хочу, я очень хочу, чтобы он был счастлив, но мой страх остаться одной еще больше. Я не готова.

Я так долго отталкивала его, первые месяца два — точно. Плакала при виде него, от ненависти к себе, что я порчу его жизнь, что я недостойна его. Врачи запрещали ему появляться в моей палате. Потом медленно стало легче. Когда поняла, что он игнорирует мои ежедневные, иногда и не единичные, визги и слезы, упорно продолжая быть моей опорой в жизни.

— Я очень люблю тебя, Анастейша, но…

Но.

Какое может быть «но» в признании в любви? Как он вообще может так говорить? Он видел меня?!

Сама не замечаю как всхлипываю, прячась в капюшон худи и закрывая лицо руками.

Нет. Нет-нет-нет-нет-нет.

— Как бы ты не мотала своей чудесной красивой головкой, это правда, и я не собираюсь сдаваться. Я не буду лгать, что это не сложно — не иметь возможности даже за руку тебя взять, когда ты рыдаешь от своих кошмаров. Но я с тобой, я действительно тебя люблю, и я не сдамся.

Со мной что-то не так. Говоря буквально, я не винила себя в том, что этот мудак порезал меня, как кусок мяса перед грилем, а потом изнасиловал. Психолог удивлялся. А потом понял, идиот, что ненависть к себе я испытываю, и еще какую, но связана она не с тем, что я сама виновата в собственной искалеченной жизни, а с тем, что мне стыдно перед Кристианом. И сколько бы не твердил этот индюк, что я не виновата ни в чем, а просто должна принять себя, как принял Кристиан, это не работает. Он любит меня, и я так же должна полюбить себя. А я не могу. Я должна была придумать что-то получше, чем сказать, что заболела. Он не должен был меня спасать, видеть такой, не должен был пострадать сам. И это только моя ошибка, моя большая вина. Я лишила его всего.

— Пожалуйста, Ана, не плачь, только не из-за меня… Чёрт возьми! Я не хочу и не буду делать вид, что не мечтал о тебе последние пять лет, что мне всё равно, что происходит у тебя в голове! Но я знаю, что ты любишь меня, я вижу это по каждому твоему взгляду, почему я не имею право любить тебя?! Я буду с тобой ровно столько, сколько я буду нужен тебе. Но даже не смей думать, что ты портишь мою жизнь. Я бы сошел с ума, если бы… — он осекается, и глубоко вдыхает, медленно выдохнув через несколько секунд. — Я очень сожалею, что накричал на тебя, Анастейша. Но не жалею ни об одном своем слове, что только что сказал. Поговорим позже. Я люблю тебя.

Судя по хлопку двери, он ушел в душ.

Господи, а ведь он… Боже, нет. Нет. В этом нет его вины! Он не может так думать, это я солгала ему, скрыла многое, и в глубине души понимала, на что иду…

Кристиан!

***

Очередной вечер в одиночестве, Кристиан рано ложится, ведь рано встает на работу… Чёрт подери, он сидит в моем кресле. На моем месте. И мне не жалко, не завидно и не обидно, просто иронично. Я даже не хочу касаться того, что связано с таким дерьмом как наркотики. Трой пообещал проценты и компенсацию, с апреля я перестану быть там хозяйкой.

«Я знаю, что ты не отвечаешь на звонки и не отвечаешь на сообщения, но, может, встретимся? Обновим Ану Стил. Моя Ана в обморок бы упала, увидев такое мелирование, как у тебя сейчас на голове».

Кейт…

«Стил, чёрт возьми! Ты хоть ноги бреешь, или Грей мастурбирует под душем на снежного человека?»

Прыскаю со смеха, но… О, черт. А она права. Он вряд ли воздерживается… Но вряд ли на меня.

«Да. Да, я брею ноги, и да, я хочу встретиться».

«Стил! Тогда я позвоню тебе завтра утром, часов в 11. Просто спускайся, я буду у вашего дома».

«У вашего дома». О, Кейт…

***

Кейт тараторит и тараторит, делясь всякими женскими сплетнями, пока мы медленно тащимся по центру Сиэтла в наш салон, но единственное, что плохо с ней — я уже устала кивать. Ей некомфортно в моей тишине, и она пытается заполнить пустоту между нами, не понимая, что мне и так отлично.

Я как-то даже не задумывалась, что нужно взять себя в руки. Соблюдала гигиену, но совсем запустила ногти, волосы, лицо.

Я как конфетка для Кристиана: должен быть красивый фантик, под которым уродливая глазурь, но внутри именно та начинка, что так нравится ему.

Что я чувствую, когда не отвечаю? Ничего. Я просто не могу открыть рот. Но почему при этом смогла заговорить с Джуди, с Трэвисом? Потому что Джуди заслуживала увидеть всё, что сделал её сын, прежде чем винить меня. Слышать тихий, хриплый голос, наполненный слезами и болью. «Он был таким молодым…», и правда, он заслуживал жизни. Я же старше ублюдка аж на три года, я могла бы и умереть. Свое отжила, да только в «клуб 27» опоздала.

А Трэвис принял бы меня любой, поэтому я не побоялась открыться ему… как и Кристиан.

Господи, они так похожи. Я и не замечала...

— Ты оставишь длину или нет? — пожимаю плечами, и Кейт кивает. — А цвет, мелирование? — киваю в очередной раз, и она с деловым видом кивает мне, не отрываясь от парковки. О, наконец. Чертов час-пик.

— Стрижка, укладка, маникюр-педикюр и косметолог? — посторонний человек, касающийся меня… — Только парикмахер? — Кейт, видимо, замечает этот ужас на моем лице, и я киваю. — Хорошо. Я с тобой, Ана.

Очень хочется спросить, была ли она у Форреста, потому что глупо думать, что их тайные отношения испарились в один момент. Они трахали друг друга, по-животному, это не любовь, даже не дружба, но чувство привязанности никуда не денется. Алекс давал Кейт то, что она обычно искала в групповом сексе: адреналин и жестокость.