Did that hurt? - Страница 50

Резким движением этот псих разводит мои ноги, нанося на складочки много смазки, но сам не делает сексуальных действий. Прислонив холодную игрушку к моему комочку нервов, он включает вибрацию.

Сама того не желая, до тошноты от самой себя, я получаю удовольствие. Чисто физическое, но от этого не легче. Слезы льются без остановки, а всхлипы чередуются с тяжелыми вздохами, еще и чертов кляп…

— Смотри, Анастейша! — очередная пощечина, Том вошел во вкус, а я пытаюсь плотнее сжать бедра, подтянуться, я не знаю, лишь бы чертов вибратор не касался меня! — Давай украсим тебя, Ана. Ты должна принадлежать мне, никому другому, и ты будешь помнить об этом!

В его словах нет основы… Будто это и не его фразы, будто они заучены.

Он нервничает, даже озирается по сторонам, ищет кого-то, может Алекса, или что-то, а потом будто вспоминает и широко улыбается, доставая из кармана джинс нож.

Мне конец.

— Будешь дергаться — порежу еще сильнее, Ана, — холодный металл касается моего живота и разрывает кожу, пуская струйки крови. Господи, пожалуйста, как больно, как страшно… — Смотри, Анастейша!

Не имея возможности возразить, я наблюдаю, как это умалишенный ублюдок вырезает свое имя на моей гладкой коже. Я так хочу кричать, но лишь глубоко дышу, боясь даже пикнуть, с трудом держась. Бессердечный ублюдок, левой рукой он меняет скорость вибрации и снова плотно прижимает игрушку к моей плоти. Смотря мне в глаза, Том обводит свое имя в кровавое сердечко, и я вскрикиваю, нож входит чуть глубже, но все еще ранит только кожу, игрушка мучает меня, и я кончаю, ему на радость, и вправду закатив глаза, но промычав, что он больной.

— Алекс испачкал тебя, надо стряхнуть… — новые и новые раны ножом, хоть и неглубокие, не менее кровоточащие…

— На, выпей, — распахиваю глаза, но реальность не меняется. Моя спина, мое тело, о боже… Том все еще держит свой нож в руках, но я больше не подвешена, а лежу на кровати. - Пей!

Откручиваю крышку и делаю несколько жадных глотков простой минералки. Черт, моя голова…

— Хорошая девочка, — этот психопат наклоняется ко мне и целует в соленые от слез губы, но не требуя большего. Мягко взлохматив мои волосы, он укладывает меня на живот и довольно профессионально привязывает меня поперек кровати. Голова кружится, это из-за потери крови, я думаю. Я еще думаю.

— Знаешь, что чувствовал я, Анастейша? Что чувствовал я, когда этот урод пихал в тебя свой старческий морщинистый член?

— Заткнись!

— Сама заткнись! — он ударяет меня головой о матрас, и я сдавленно кричу от резкого движения. — Ты узнаешь. Ты же любишь его, этого Грея? — не могу ничего произнести, и Том оттягивает меня за волосы, заставляя смотреть ему в глаза. — Ты любишь Грея?

— Люблю, ты, тварь… Только тронь его…

— И что ты сделаешь?! Я уверен, Кристиан расскажет тебе, насколько больно ему будет сейчас. Видеть, что ты в руках другого, когда, как он считает, ты должна быть его!

Я была готова к боли. Я смирилась с растерзанной спиной. Но к боли за Кристиана я просто не была готова, не была готова к беспомощности и неконтролируемой ярости.

— Ты обещал, что не тронешь его!

— Смотри, урод. Смотри и запоминай этот момент на всю твою короткую жизнь! — Том смотрит куда-то вверх, и я замечаю камеру под потолком… — Смотри, кому она принадлежит, Грей.

Я слышу звук ширинки и шорох за спиной, я ощущаю как прогибается кровать за мной, я ощущаю горячие пальцы Тома в себе, но даже не подаю признаков жизни.

Одна его ладонь на моей заднице, и мне до тошноты плохо от его потных рук. Он паникует, медленно входя в меня, но тут же отстраняясь, будто бы пытаясь подготовить меня.

— Я никогда не полюблю тебя. Я никогда не прощу тебя… — найдя в себе последние силы, фокусируюсь на камере, которую отлично видно с этого места, лишь бы не ощущать Тома в себе, лишь бы не замыкаться, лишь бы не позволить ему думать, что он может сделать мне хорошо. — Я ненавижу тебя всей своей душой.

Грязная, мерзкая, противная, опозоренная. Изуродованная. До конца.

Кристиан никогда больше не захочет прикоснуться ко мне.

— А вы, великая Госпожа Стил, совсем не любите игр с ножами? — эта мразь выходит из меня, и я содрогаюсь всем телом, ощущая холодный металл на моих половых губах. Медленный глубокий вдох и тихий выдох. — Как по маслу, Ана.

Господи.

Я сосредоточена только на себе. На том, что «как по маслу» входит и выходит из меня нож. Он ранит стеночки, я ощущаю ноющую боль, я чувствую кровь, стекающую на постель, и я очень боюсь.

И меня прорывает, как плотину.

Пытаюсь вырваться, громко плачу, я так больше не могу. Не могу. Не могу…

Я больше не могу быть сильной. Я унижена, опозорена, раздавлена, уничтожена как личность.

А Том смеется, резко вытаскивая нож и жестко входя в меня, двигаясь так быстро и так глубоко… Больной ублюдок.

Изнасилованная.

Никому больше ненужная. Израненная.

Испорченная.

Голова кружится, неимоверно сильно хочу закрыть глаза, сдаться… И меня ничто не останавливает.

— Я говорила, я постоянно тебе говорила, что не брошу тебя… Мне жаль, что я солгала тебе, Кристиан, — Том хохочет над моими словами, но мне плевать. Я не в силах это выносить.

Я очень люблю тебя.

Love is our resistance.

Кристиан встречает меня в аэропорту, держа в руках потрясающий букет из розовых лилий и мелких красных розочек, хоть я и просила его не приезжать. Я очень, очень рада его видеть, но выдавить улыбку у меня не выходит.

— Хорошо долетела? — киваю, принимая цветы, и, замявшись буквально на мгновение, осмеливаюсь на быстрый поцелуй в щеку, чем очень удивляю и радую его. — Я очень скучал, Ана, — он совсем по-детски прикладывает ладонь к тому месту, где еще пару мгновений назад были мои губы, и я всё-таки улыбаюсь. Я не коснулась его ничем, кроме губ. И мне действительно хотелось этого, и он даже рад… Мне так нужно сказать ему спасибо за всё, что он делает для меня.

Я тоже скучала, если честно.

Скучала, даже сидя на могиле Трэвиса. Мне было это нужно, побывать там. Рассказать ему всё. Высказаться. Пожаловаться. Свою новую боль я снова привезла на городское кладбище нашего пригорода, где неподалеку от своего отца лежит Этот. Я плюнула на его могилу.

Кристиан перед отлетом вручил мне большого плюшевого котика, так что я не была там одна. Крепко обнимала игрушку, плача у надгробия мужа. Оплакивая себя, не стесняясь этого. Оплакивая и Трэвиса, и обиду на Трэвиса, за то, что так поздно узнала его маленький грязный секретик. Посочувствовать кому-либо из Перри у меня не вышло. Они, может, не заслуживали потери любимого внука, племянника, брата, сына, но он заслуживал смерти.

Я виделась с Джуди. Трой знал, что я буду в Хьюстоне, он сказал ей, она поджидала меня прямо у входа на кладбище. Мы смотрели друг другу в глаза, но мои не выражали ничего, а её — безграничную ненависть.

— Мой сын заслуживал этого? Мой сын заслуживал этого?! — она указывает вдаль, на примерное расположение могилы этого ублюдка, и я медленно шагаю туда, крепче сжимая своего серого котика в руках. Джуди ведет меня, обогнав, что-то шепчет, делясь переживаниями, делясь своей ненавистью ко мне, но я даже не слушаю её.

— Он был таким молодым… Разве он заслуживал этого, Господи? — она опускается на колени, поправляя его фото, цветы, поглаживая мраморную плиту с его именем. Она скорбит.

На мне только уютная ярко-оранжевая худи, в Техасе намного теплее, чем в Сиэтле. Она мне нравится. Я одолжила её у Кристиана… Вернее, он одолжил мне её, просто забрав мою кожаную куртку. «Ты застудишь почки. Моя толстовка теплее и будет тебе ниже попы». Очень мудрый любитель Old Navy, понимающий, что мне будет легче в вещи, связанной с ним, хоть она и болтается на мне как мешок.