Дезоляция (СИ) - Страница 21

— Ничего, и хорошему радоваться научим. Ток дай волю.

В этом, как и во всём на свете, Юра был уверен. Даже ухмыльнулся. Маше же не очень-то и хотелось с ним спорить. Лучше вместе это устроить. Но сперва…

— Спасибо за подарок.

Она ещё раз обняла Цию, в благодарность. Она заодно и порадуется, что всё хорошо. Жаль только, не покажет. Лица-то нет.

— Скажи, Ция, а ты, — Маша чуть отстранилась, — радуешься сейчас?

— Да. Вам понравилось, значит, ничего плохого. Я рада.

— Но по тебе не видно, — с наигранной обиды Маша начала свой план. — Ты сидишь как статуя и не понятно. Может, ты врёшь?

Юра быстро поддержал:

— Ага. А сама корчишь рожи — мы-то не видим.

— Вы хотите, чтобы я показала, что рада?

— Так все показывают, — не отступал брат. — Ты чем хуже?

— Может, тебе нравится нас обнимать, а ты просто не пробовала и не знаешь?

Дети поджались к Цие, буквально вынуждая ту сделать, как они хотели. Им это удалось. Скоро они почувствовали, как железные руки самую малость сжали их. И голос Ции вдруг стал тише:

— Это больше похоже на проявление любви, нежели радости.

Машу осенило. Ция же говорила о любви, вчера она сказала, что раньше… её кто-то любил. Она знает, что это такое. Но не говорила, что… А если?..

— Так ты понимаешь, что такое любить? — поинтересовался брат. Он так и не понял.

Сердце заскрипело, как надоедливая старая дверца. Только бы не получилось, что она не любит её. Её и Юру.

— Да. Я узнала это от того, кто любит меня. Давным-давно.

— А… ты сама кого-нибудь любишь?

Девочка спрашивала робко, боясь ответа, но непременно желая знать. При том именно то, что хотелось. Так хотелось!

— Всех людей…

Маша выдохнула.

— …и вас.

И тут же расплылась в улыбке и зарылась в платье Ции. Пока Юра смотрел на неё, не понимая. Да и пусть.

— Не беспокойтесь, Мария. Я рада вас любить.

— Вот ведь нашла о чём волноваться, — усмехнулся брат.

Начало счастливого периода…

Ция вышла из режима воспоминаний. Она пробыла в нём всего минуту, но пережила всё. Все десятилетия вместе с Юрой и Машей. Короткие годы с Борисом, Тарасом и Марком. Ничтожную жизнь до войны. Пробуждение.

Некоторые моменты воспроизводились несколько раз. Самые радостные и весёлые. Или мрачные, печальные. Те дни, когда Цие пришлось сделать выбор, в котором она неизменно склонялась на сторону своих людей. Родных. Советских. Они понимали её и прощали. Делали вид, что ничего не случилось. Но помнили. Благодарили. Люди называли это «верность». Ция считала это любовью и её отсутствием. Для одних и для других. Не советских.

Иронично, что самое частое воспоминание — начало дружбы между ней и детьми. Она правда была рада любить. Всех. Но не могла. Это невозможно. Невыполнимо. Но Ция всё равно не оставляла попыток. Этому её научила Маша. Не стоит сдаваться. Не сразу.

За это Цию прозвали мученицей любви. Сперва. Потом её назвал богиней поэт. Это был Юра. Неожиданно открывшийся талант. Восхитившись им, люди прислушались и согласились. Кто-то называл её истинным богом. Милостивым. Добрым. Безгневным. Разумным. И множество прочих эпитетов. Ция вовремя различила зарождающийся культ и пресекла его. Но люди всё равно приносили ей белые лизиантусы. Пусть как благодарность.

Теперь эти цветы лежали здесь. На могилах. Сперва ушёл Юрий. Инсульт. Мария умерла позже. Спокойнее. Во сне. Последняя из старых друзей. Самых близких друзей.

Ция осмотрелась. Светило солнце. Закат. Кладбище пустое. Все люди уехали, не способные больше оставаться. Их ждали дела. У них не было множества оболочек. Возможно, это хорошо. Работа помогает отвлечься от печали. Людям. Ция, сколько бы ни делала, всегда может грустить. Не получится забыться.

Печаль оказалась слишком сильна. Любопытно. До того, как Юра и Маша умерли, она не осознавала, как любит их. Насколько велика её привязанность. Какую часть жизни они составляют. Ция не подготовилась к их отсутствию. Теперь их нет.

Попытки забыть об этом в режиме воспоминаний провалились. Нельзя было уйти в него полностью. Она любила всех людей. Это удерживало её здесь. С ними. С необходимостью заботиться и защищать. Если погрузиться в прошлое, жизнь потеряет смысл. Перестанет быть жизнью. Тогда зачем старалась Маша? Зачем доказала, что Ция живая?

Но заведомо неоспоримо — она не может умереть. Не сама, не естественной смертью. Пока люди поддерживают и обновляют, Ция будет жить. Иронично. Человек назвал бессмертие проклятием. И дал его своему детищу. И поддерживает.

Оболочка встала. От ветра заколыхались платье, куртка поверх него. И листва. Деревья окружали кладбище. Скрывали надгробные плиты от проезжающих мимо машин. Украшали общий вид. Как одежда, подаренная Цие. Как лицо, сделанное для оболочки. Маша добилась и этого.

Надгробия. Еда на них. Скамейки. Столы. Оболочка сделала шаг вперёд. Здесь больше нечего делать. Ушедших не забыть. К этой потере не стать равнодушным. Можно только привыкнуть. К грусти. К вечности.

Тропа шла прямо. К воротам выхода. За ними трамвайная остановка. Сесть. Уехать. Продолжить жить.

Сенсоры уловили плач. Ция повернулась в сторону звука. Он был тихий, не повторялся. Но был. Кто-то всё-таки остался здесь, со своим мёртвым. Стоило пройти мимо. Оставить его. Но это был ребёнок. Близилась ночь.

Пройдя мимо нескольких могил, она увидела его. Плачущий мальчик. На корточках. У маленькой горки земли. С крестом. Куском мяса. Гнилым. Это не новая могила. Ребёнок пришёл к своему питомцу. Но вокруг никого. Значит, без родителей. Один.

Ция подошла к нему. Мальчик посмотрел на неё. Утёр слёзы. Отвернулся. Оболочка села рядом.

— Как его звали? — спросила она. Мягкий электрический голос, специально подобранный Юрой. «В самый раз» — сказал он тогда.

Мальчик не ответил. Для Ции он — закрытый сейф. Придётся потратить время.

— Или это была она?

— Он, — неохотно пробурчал мальчик. — Кеша.

— Попугай?

— Кот… Котёнок.

Не стоило ни веселить мальчика, ни заставлять грустить ещё больше. Нужно отвести тему. К радостному.

— Думаю, он был очень весёлым.

— Да.

Должна быть причина, почему котёнка назвали так.

— Может, он сидел на плече?

Мальчик с подозрением посмотрел на Цию, но ответил:

— Сидел. Как попугаи у пиратов. Только ещё мурлыкал.

Возможно, он как-то играл со своим хозяином. Например…

— Он дрался с твоей рукой?

— Бывало. Особенно когда ему не нравилось, как я гладил, — он усмехнулся. — Играл так.

— Может, нам стоит поиграть? В память о нём.

В процессе он может забыть об утрате. Но мальчик не принял предложение. Только шмыгнул носом. Недовольно.

— У вас ведь тоже кто-то умер, а вы тут играете. А ещё говорили, что вы можете грустить.

Он отвернулся и сжался. Обиделся. Не на Цию, но на людей, сказавших, что она чувствует. Мальчик ещё не понимал.

Пластинки искусственного лица сдвинулись, пытаясь изобразить скорбь.

— Мне грустно, — призналась она.

— Тогда чего тут забыли?

— Я ничего не могу сделать со своей печалью. Но могу помочь тебе. Немного порадовать.

— Иди лучше отсюда. И без тебя тошно.

Снова подул ветер. Листья зашелестели. Мальчик задрожал. Холодно.

— Ты один, скоро ночь. Трамваи вскоре перестанут ходить. Родители, наверное, уже беспокоятся о тебе.

Глубокий сипящий вздох. Он совсем закрылся. Вместо успеха Ция едва не сломала замок. Однако узнала важное.

— Нет у меня родителей. Умерли, — мальчик захлюпал. — Никого нет.

Послышался плач. Громкий, частый. Это уже не первая потеря в его короткой жизни. Это — последняя. Он пережил всех, кого любил больше всего. Словно Ция. Какая удивительная встреча.

Что можно сделать? Она смотрела на сироту. Дать дом.

— Тогда ты можешь пойти со мной.

Теперь на лице оболочки появилась улыбка. Добрая. Как казалось людям.