Девятый круг - Страница 16

Помещение было совсем небольшим, в нем нашлось место только для шести столиков. Стены здесь плавно переходили в потолок, образуя полукруг. Помимо необычного светильника, упрятанного в каменную нишу, помещение освещали свечи. Их свет отражали многочисленные бутылки, рядами стоящие вдоль стен на старинных деревянных полках. В погребе не было никого, кроме бармена, стоявшего за маленьким столиком у входа. Откуда-то доносились негромкие звуки виолончели, хотя нигде не было видно динамиков.

Стефоми заказал бутылку «Szekszárdi Merlot», мы подошли к одному из столиков в углу и уселись в старые скрипучие кресла с мягкими сиденьями.

— Как давно ты живешь в этом отеле? — спросил я, после того как официант принес нам вино и неслышными шагами вернулся к своему столику.

— С тех пор, как приехал в Будапешт. Больше месяца уже. Несколько лет назад я получил наследство и теперь могу позволить себе с удовольствием путешествовать по миру.

— А как насчет твоей семьи? — спросил я. Вопрос прозвучал невесело — я все еще продолжал с грустью размышлять об утрате своей собственной.

Лицо Стефоми внезапно помрачнело, он горько усмехнулся.

— Боюсь, что моя семья прекратила отношения со мной, — произнес он.

Я, конечно, знал, что подобные вещи случаются. Знал, что семьи могут распадаться, что семейная вражда может годами не позволять родственникам разговаривать друг с другом. И все же я не мог избавиться от чувства досады, вызванной словами Стефоми. Какая утрата! По крайней мере, у него быласемья.

— В этом виноват не я, — продолжал Стефоми, несомненно заметивший выражение моего лица. — В основном не я, — уточнил он с улыбкой после паузы. — Все началось с пустяка — ты знаешь, как это бывает. Но потом ситуация каким-то образом… — он сделал в воздухе круг рукой, стараясь подобрать нужное слово, — обострилась. И теперь, даже если я появляюсь в нашем доме, отец и братья не желают со мной разговаривать. И даже не хотят меня видеть. — Он вдруг улыбнулся и слегка пожал плечами. — Я думаю, положение можно было бы спасти, если бы несколько лет назад я не доказал, что они были не правы в одном деле. Именно этого они и не могут мне простить. Ну а как у тебя? Отношения с родственниками приличные или ты как чумы избегаешь рождественских встреч с ними?

Рождественские встречи… Мне не удалось сдержать скорбной усмешки. Я никогда не думал о Рождестве, до которого оставалось всего два месяца. Что я собираюсь делать в день Рождества? Сидеть в одиночестве в своей квартире и размышлять о том, чем могут сейчас заниматься мои родители? Чем могут заниматься мои братья и сестры? Чем могут заниматься… моя жена… мои дети? Я вдруг почувствовал, что очень нуждаюсь в них — в тех людях, которых я больше не знаю. Что, если они бросили меня, посчитав умершим?

— Прости, Габриель. У меня не было намерения совать нос в твои дела, — тихо сказал Стефоми, по-своему истолковав мое молчание.

— Нет-нет, тебе не за что извиняться, — запротестовал я. — Дело в том, что я… я не знаю своих родственников. Не могу их вспомнить.

— Что ты говоришь? — тихо спросил Стефоми, удивленно подняв брови. — Ты был приемным ребенком?

Я мог бы тут же ответить «да». Но Стефоми действительно стал моим другом. Он умный человек. Возможно, он сумеет предложить какое-то решение моей проблемы. Сможет как-нибудь помочь мне. Может быть, он знает, как выйти из этой ситуации, не обращаясь в полицию.

— Никаких рыбок нет, — произнес я вдруг. — Все это время я думал, что они действительно существуют, но… здесь никого, кроме меня, нет. И я даже не уверен в том, кто я такой.

И я открыл ему всю правду. Рассказал, как два месяца назад я очнулся, лежа на полу в кухне, и что совершенно ничего не помню о своей прежней жизни до того дня. Что у меня нет никаких предположений о том, где я мог жить прежде и кем я мог быть.

Но я не рассказал ему о происшествии в темных улочках Будапешта тем поздним вечером, когда я не сумел удержаться, чтобы не избить пятерых налетчиков. Не рассказал и об ужасном отвращении, внезапно охватывавшем меня при виде растерзанной бабочки, старинной книги или кровоточащего бифштекса. Ничего не сказал и о странной, таинственной женщине, убежавшей от меня. Я не хотел отпугнуть единственного человека, которому, как мне казалось, могу довериться.

Я опасался, что его могут удивить и испугать мои проблемы или он тут же примется разоблачать меня как маниакального лжеца. Однако, когда я закончил свой рассказ, Стефоми некоторое время сидел молча, слегка нахмурившись и крутя своими тонкими пальцами бокал, словно раздумывал над разгадкой занятной головоломки.

— Амнезия? — спросил он после паузы. — Очень странно. И все из-за удара полкой и падения со стула?

— Насколько я понимаю, да.

— И в твоей квартире нет ничего, что могло бы прояснить, как ты жил до этого? И никто не пытался связаться с тобой?

— Нет, но это потому, что я поселился там как раз перед этим случаем. Думаю, никто не знает, где я нахожусь.

— Ты прав, Габриель. Это какая-то идиотская загадка. Но я уверен, амнезия не будет постоянной. Обычно так не бывает. Ты просто должен подождать, пока она пройдет.

— Подождать? — спросил я с недоумением. — Но это же может продлиться годы!

Стефоми пожал плечами:

— Тогда остается лишь одно — идти в полицию. Ведь нет ничего, что остановило бы тебя, если ты решишь так поступить.

Я заметил, что, произнося эти слова, он очень внимательно смотрел на меня. Я не сказал ему об огромной сумме наличными, обнаруженной мною в квартире, и не имел никакого желания посвящать его в те зловещие подробности, которые намеренно опустил в рассказе.

— Я бы не хотел делать этого… — начал я неуверенно.

— Ну что ж, если твоих родных в этой стране нет, то, наверное, венгерская полиция мало что может сделать. На твоем месте я бы все-таки попробовал подождать. Я имею в виду, что твои родственники и друзья должны знать, что ты переезжаешь в Будапешт. Кто-нибудь из них рано или поздно станет тебя разыскивать, даже не зная точного адреса. Живущих здесь англичан не слишком много. Прошло ведь всего два месяца, Габриель. Я уверен, в конце концов все разрешится само собой. А если твои родственники чем-то похожи на моих, тогда приготовься оберегать свою жизнь, после того как они узнают, что ты умудрился отключиться от удара полкой через несколько дней после переезда.

Его отношение намного улучшило мое настроение. Я не буду всегда пребывать в таком положении. Это всего лишь вопрос времени. Из-за этого не стоит впадать в истерику. И я рад, что доверился Стефоми. Возможно, со временем я смогу рассказать ему и обо всем остальном. И наверное, он также сможет предложить некое рациональное истолкование всему тому, что услышит от меня.

Когда я вернулся домой после встречи со Стефоми, то некоторое время размышлял над тем, что он говорил, и стал воспринимать свое положение гораздо спокойнее. Я не следил за ходом времени, и когда наконец взглянул на часы, то понял, что уже поздно идти ужинать. К тому же начался дождь, крупные капли растекались по темным стеклам окон. Только тогда я осознал, что уже давно сижу в гостиной на диване в полной темноте. Протянув руку, я включил ближайший светильник, озаривший комнату мягким светом. Было тихо, только из-за окна доносился шум дождя. Я взглянул в зеркало, висевшее на противоположной стене, и стал следить за движением секундной стрелки отраженных в нем часов. Она совершала круги в направлении против часовой стрелки — странное, противоестественное зрелище.

И вдруг совершенно внезапно он появился здесь. Я даже не увидел, как он вошел. В зеркале позади меня, рядом с книжным шкафом, стоял человек. Когда наши взгляды встретились, отразившись в стекле, глаза его вспыхнули ненавистью. Я узнал его. До этого я уже видел его дважды, оба раза — во сне. В первом случае он вошел в квартиру и уничтожил визитку, которую дал мне Стефоми. Во втором он находился в базилике Святого Стефана, когда фашисты снимали колокол. Теперь вокруг него опять трепетали языки пламени и стекали, словно вода.