Девятый чин - Страница 6

– Да ну! И что говоришь – как родной?! И согласился?!.. Молоток!

Он бросил трубку и обвел просветленным взором всех присутствующих, включая Дрозденко.

Соломон вскочил и устремился в смежную комнату.

– Вот так и надо работать, – похвалил Малюта оставшихся.

Сердце у Дрозденко бешено заколотилось. Интуиция подсказала ему, что вместе с телефонным звонком расклад для него изменился к худшему. Малюта его пугал не столько в гневе, сколько в благодушном настроении. Благодушное настроение Глеба Анатольевича свидетельствовало о том, что головорезы-партнеры изловчились и поставили какую-то ловушку.

– Можем договориться, – дал задний ход либерийский гражданин без особой надежды на успех своего предложения.

– Договорились уже, – беспечно отмахнулся Глеб Анатольевич. – А это здесь на хрена?

Соломон, успевший сгонять за молотком, аккуратно положил его перед Малютой на столешницу.

– Сам сказал: «молоток», – пропыхтел Соломон, указывая на орудие столярного производства. – За гвоздями я Родимчика отправил в хозяйственный.

Малюта задумчиво повертел в руках инструмент, после чего запер в сейфе.

– Правильно, – одобрил он действия помощника. – За тобой еще бригада хохлов. Давно пора ремонтом заняться. Эту сволочь тащите пока в подвал.

Не обращая внимания на протесты Дрозденко, подхваченного невесть откуда подоспевшими братками, глава преступного синдиката отомкнул ключом ящик стола. Достав из ящика переплетенный в телячью кожу «судовой журнал», Малюта сделал в нем следующую запись: «Молоток и гвозди. Возможно, хотел начать ремонт».

Запись была произведена по рекомендации лечащего врача Сони Ореховой. С некоторых пор Глеб Анатольевич страдал провалами в памяти. Подобное заболевание чаще всего возникает у людей, злоупотребляющих алкоголем и наркотиками. Врач посоветовала заполнять провалы рассказами окружающих о тех событиях, которые происходили непосредственно в момент потери памяти. Сознаться же, даже самым доверенным своим бойцам, в подобной слабости значило для Малюты частично утратить не только память, но и авторитет. Потому он старался заполнять провалы тайно от сподвижников.

– И бритву не забудьте! – крикнул Малюта вслед своим соколам, еле-еле выдворившим из комнаты упиравшегося руками и ногами Дрозденко. – Я что?! Сам все за вас должен помнить?!

Брусникин любил качественные вещи, будь то костюмы, сорочки, тапочки, белье или чемоданы. "Встречают по одежке, а одеваются – по уму, – сделал он как-то внушение Сергею Зачесову, предпочитавшему ярко выраженный стиль «все до фени».

Зачесову Никита оказывал покровительство. Но не такого рода покровительство, когда подопечного рекомендуют знакомым директорам, агентам и режиссерам, – Брусникин учил Сергея жизни, как подобает успешному товарищу.

– Ну что ты в дырявых кедах на смотрины приперся?! – выговаривал он Зачесову, повстречав его, скажем, в приемной агентства «Альбатрос», равно известного как приличным качеством рекламной продукции, так и приличной оплатой актерского труда. – Проще надо быть! Ты кто? Леонардо Ди Каприо?

– Нет! – пугался Зачесов.

– Так и не выдрючивайся, – назидательно рекомендовал Брусникин, и перст его упирался в жилетку Сергея. – Где ты взял эту кожаную мерзость?

– В «Пассаже».

– Не свисти, – сурово предупреждал Никита. – Денег не будет.

– В «секонд-хенде», – покорно сознавался товарищ.

– Здесь и сейчас! – Никита был неумолим.

Сергей, вынесший из кабинета хозяев агентства обещание типа «мы вам позвоним», что было равносильно отказу, безропотно стаскивал кожаную жилетку.

– Вот что, Серега, – внушал ему, дружески обнимая за плечи, Брусникин. – Или ты меняешь прикид, или профессию.

«Он прав, – с тоской размышлял Зачесов. – Чем еще можно объяснить мои вечные проколы? Талантом, слава Богу, я не обижен, как некоторые». Под «некоторыми», разумеется, полагался Брусникин и ему подобные бездарности.

Сделав соответствующие выводы, Сергей радикально изменил свой внешний облик. На дубляж очередного американского блокбастера, где внешность, казалось, не имела решающего значения, он прибыл в черных лакированных туфлях с латунными пряжками, белых шортах и футболке «Планета Голливуд».

– Ты безнадежен, старик, – сокрушался Брусникин, также занятый на озвучивании, но только главного персонажа. – Лучше в плавках на работу ходи. Фигура у тебя, по крайней мере, дивная…

Укладывая в добротный чемодан без опознавательных знаков носильные вещи, стоившие уплаченных денег, Брусникин собирался в творческую командировку на африканский континент. Одновременно он беседовал по телефону:

– Что значит «занят»? Надежда! Я же не по поводу аванса звоню!.. Когда я продинамил?!

Пока секретарша директора уличала Никиту в злостном пренебрежении лучшими ее чувствами, Брусникин сражался с чемоданными замками. Отправляясь на первобытный, в его представлении, материк, Никита стремился в максимальной степени обеспечить автономное существование. Хотя сетку от москитов он достать так и не успел.

– В следующий раз обещаю, – зашептал он, упираясь коленом в неподатливую крышку. – Разумеется, на всю ночь. Явлюсь, как говорится, с вещами.

– Это к кому ты с вещами явишься? – Людмила, вооруженная кипятильником, позабытым Никитой в спешке, ухватила за хвост последнюю фразу.

– Обещал Надежде экзотическую маску в Либерии прикупить, – поспешил объясниться с женой Никита.

– В Либерии?! – возопил на другом конце провода Лохнович, которого секретарша уже успела соединить с ходоком. – Ты что?! Обалдел?! Сезон в разгаре! Ты знаешь, скольких нервных клеток мне стоило уломать Васюка?! Я здоровьем за твоего Грушницкого расплатился! Я последние волосы потерял на худсовете!

– Правильно, – одобрила Людмила инициативу мужа. – Надежде маска не повредит. По крайней мере, от нее дети перестанут шарахаться.

– Почему Грушницкого?! – Брусникин, кое-как запихнув кипятильник в щель между электрической бритвой и феном, приналег на крышку. – Почему Грушницкого, Аристарх?! Публика нам этого не простит!

– Дурную болезнь у арабок не подцепи, – предупредила жена Никиту. – Не знаю, как публика, но я точно не прощу. Я тебе сразу проведу операцию по смене пола.

– Там что, Люда рядом? – насторожился в трубке Лохнович.

– Там одни приматы в сценарии. – Замки наконец сдались, и Никита в изнеможении рухнул на кровать. – Герой-одиночка в дебрях джунглей. Русский Тарзан, короче.

– Нарзан?! – голос Лохновича взметнулся до высоких частот. – Опять рекламируешь эту польскую муть?!

– Моисеич, – устало отозвался Никита. – Печорина. Печорина, а не Грушницкого. Ты же знаешь, я в долгу не останусь. У меня – контракт. Всего пять дней за свой счет, и мы – в шоколаде.

– Это не за свой, Брусникин, – уточнила жена. – Это за мой.

Никита бросил на нее умоляющий взгляд, от которого таяли даже снежные бабы.

– Спроси, она Розочку не сможет завтра принять? – забубнила трубка. – У Розочки в министерстве начальство сменилось.

Супруга Лохновича считала, что новое руководство потребует от подчиненных нового имиджа.

– Розочку! Завтра! – Никита прикрыл микрофон ладонью. – Пощади! Я тебе из Африки целый букет привезу!

– Пусть в десять приходит, – смилостивилась жена. – Только утра, а не вечера. Веди себя хорошо. И обратно вернуться не забудь.

Поцеловав на прощанье Брусникина в щеку, Людмила отправилась выщипывать брови и подбривать затылки вечным соискательницам юности.

– Завтра в десять! – обрадовал Никита директо-ра. – Но Печорин, Аристарх, – не Грушницкий! Они даже не родственники! Запомни это и остальным передай!

Около восемнадцати часов Никита припарковал свой «Фольксваген» у паба «Лорд Кипанидзе», где он условился о встрече с продюсером.

Совладелец и директор паба Галактион Давидович присвоил себе гордый британский титул не столько из тщеславия, сколько повинуясь законам жанра. В сущности, ему для этого лишь потребовалось разделить свою фамилию на две составляющие.