Девятьсот бабушек (сборник) - Страница 63

Валерия всегда выглядела радостно-удивленной и казалась воплощением всего самого очаровательного на свете, — по крайней мере, для Чарльза Когсворта. Он считал ее остроумной, хотя вряд ли припомнил бы хоть одну ее по-настоящему острую шутку, попроси его кто-нибудь об этом. Он считал ее бесконечно доброй, и под этот критерий она более-менее подходила. Тем не менее, как сказал Смирнов, необыкновенной личностью ее обыкновенно не считали.

Еще недавно Когсворт был уверен: то, что он испытывает к Валерии, больше походило на любовь, чем на недоумение. И поскольку он отчаялся постичь ее обычными способами, хотя другие понимали ее без особого труда, то сейчас он использует нестандартное средство.

Он посмотрел на мир глазами Валерии Мок, приговаривая:

— Сейчас я увижу мир глазами ангела.

Пока он смотрел, его настроение менялось, причем далеко не в лучшую сторону. Как завороженный, он долго смотрел на мир глазами Валерии. Ну, может быть, не так долго, как глазами Григория Смирнова, но все равно довольно долго.

Наконец, содрогнувшись, он вернулся в себя.

Потом выключил машину и закрыл лицо руками:

— Я посмотрел на мир глазами свиньи.

Чарльз Когсворт провел шесть недель в санатории, хотя на самом деле заведение называлось несколько иначе. Он подарил миру свое второе великое изобретение, которое довело его до полного нервного истощения. Как и у многих людей с живым темпераментом, первоначальная радость открытия сменилась глубокой депрессией.

Но у него было крепкое здоровье, и, к тому же, за ним хорошо ухаживали. Все же, выздоровев, он больше не был прежним человеком. Теперь его отличало некое саркастическое смирение, чего раньше за ним не замечалось. Как будто, заглядывая в миры других, он открыл для себя новый, горестный мир.

Из старых друзей с ним остался близок только Григорий Смирнов.

— Чарльз, я догадываюсь, в чем твоя проблема, — говорил Григорий. — Этого-то я и боялся. Вот почему я не хотел, чтобы Валерия стала одним из объектов эксперимента. Ты ведь так мало знаешь о женщинах.

— Григорий, я прочел все рекомендованные тексты. Я прослушал шестинедельный семинар Заменова. Проштудировал почти полный комплект работ Боппа. Я прожил на свете не меньше твоего и вообще-то хожу с открытыми глазами. Так что я знаю о женщинах ровно столько, сколько о них можно знать в принципе.

— Не соглашусь. Женщин ты понимаешь плохо. Ты даже не представляешь, что они чувственнее мужчин. Я догадываюсь, что тебя шокировало, но будет лучше, если ты расскажешь обо всем сам.

— Я всегда считал, что Валерия — ангел. Нет ничего удивительного в том, что я испытал шок, обнаружив, что она — свинья.

— Сомневаюсь, что свиней ты понимаешь лучше, чем женщин. Кстати, пару дней назад я посмотрел на мир глазами свиньи. Я решил поэкспериментировать с твоим церебральным сканером, раз уж ты выбыл из строя. В свином мире нет ничего такого, что шокировало бы даже самого брезгливого человека. Это сонный мир всеобъемлющего спокойствия, не подверженный никаким страстям. Серый призрачный мир, где нет ничего неприятного. Я даже не представлял, насколько приятно греться под лучами солнца, лежа на прохладной земле. Нам бы это быстро наскучило, а вот свиньям — нет.

— Григорий, ты меня отвлекаешь от обсуждения природы моего шока. Валерия красивая… или казалась таковой до недавних пор. Я считал ее доброй и миролюбивой. В ней как будто скрывалась какая-то забавная тайна, которая, как я верил, стала бы самой чудесной вещью на свете, если бы я ее разгадал.

— А заключается она в том, что Валерия живет в очень чувственном мире и осознанно наслаждается им. Именно это тебя шокировало?

— Ты не представляешь всей глубины порока. Это ужасно! Цвета ее мира невероятно яркие, кричащие, а формы — непристойные. Но хуже всего запахи. Знаешь, как для нее пахнет дерево?

— Какое дерево?

— Любое. Кажется, это был обыкновенный вяз.

— От красного вяза летом исходит приятный аромат. Остальные, по мне, так и не пахнут вовсе.

— Увы, у нее все иначе. Там у каждого дерева свой запах. Самый обычный вяз пахнет до неприличия сильно. Резкий мускусный аромат, и она наслаждается им. Трава для нее — скопление извивающихся змей, и весь мир — живая плоть. Каждый куст — вожделеющий сатир, и она обязательно к нему прикоснется. Камни — паукообразные монстры, но она влюблена в них. Каждое облако представляется ей переплетением изогнутых тел, и она страстно желает оказаться среди них. Она обнимала фонарный столб, и ее сердце выпрыгивало из груди. Каким-то колдовским образом она чувствует дождь, который идет очень далеко, и мечтает оказаться в его центре. Она поклоняется всем двигателям как огненным монстрам, и слышит звуки, которые не дано слышать другим. Ты знаешь, какие звуки издают черви под землей? Дьявольские создания, но Валерия готова корчиться и есть землю вместе с ними. Когда она прислоняется к забору, то представляет себе непристойную позу. Все цвета, звуки, формы, запахи и ощущения в ее мире — отвратительны!

— Однако, Чарльз, если хорошенько вдуматься, она немногим отличается от среднестатистической привлекательной девушки. Ее любовь и близость к миру — это те ощущения, которые большинство из нас утратило. У нее обостренное восприятие реальности и ее главного качества — гротескности. Тебе самому это совершенно несвойственно. Столкнувшись с ее мироощущением лицом к лицу, ты, естественно, испытал шок.

— Хочешь сказать, ее взгляд на мир — нормальный?

— Нет ничего «нормального». Есть только разное. Ты перемещался в наши миры, и они тебя не шокировали, потому что большинство углов в них сглажено. Но вот переместиться в первозданную Вселенную — к такому резкому переходу ты оказался не готов.

— Не могу в это поверить.

Чарльз Когсворт не отвечал на письма Валерии и не желал ее видеть. Хотя письма были добрые и веселые, и в них чувствовалось беспокойство за него.

— Интересно, как я для нее пахну? — спрашивал он себя. — Так же, как вяз или как земляной черв? Какого я для нее цвета? Звучит ли мой голос непристойно? Она пишет, что скучает по моему голосу… Нет, все это надо прекратить! Кто я вообще для нее — колонна из змей или скопище пауков?

Он все еще не пришел в себя после увиденного.

Тем не менее он вернулся к работе и теперь обгрызал края тайны с помощью своего фантастического устройства. Он даже заглянул в миры других женщин. Как и сказал Смирнов, женщины более чувственные, чем мужчины, но ни одна из них не сравнилась с Валерией по уровню отвратительности.

Он посмотрел на мир глазами других людей. Посмотрел глазами животных. Тихое удовольствие лисы, поедающей суслика. Яростный гнев ягненка, опьяневшего от молока. Грубое высокомерие лошади. Рассудительная терпимость мула. Ненасытность коровы, скаредность белки, угрюмая страсть сома. И каждый раз он видел совсем не то, что ожидал увидеть.

Он изучил ревность. Ненависть, которую красивые женщины испытывают к уродству. Непорочное зло маленьких детей, дьявольскую одержимость подростков. Он даже случайно увидел мир бестелесными глазами полтергейста и глазами существ, которых вообще не смог идентифицировать. Он нашел благородство там, где можно было ожидать лишь всеобъемлющую низость.

Но больше всего он любил смотреть на мир глазами своего друга Григория Смирнова, ибо все кажется величественнее, когда смотришь глазами гиганта мысли.

В один из таких моментов он увидел Валерию Мок, и прежние чувства нахлынули с новой силой. В глазах Смирнова она была великолепна, впрочем, как и все остальное в его мире. А раз так, значит, у замечательного мира Смирнова и того отвратительного мира, на который смотрели ее глаза, должен быть общий знаменатель.

— В чем же моя ошибка? — задумался Когсворт. — Видно, чего-то я не понимаю. Нужно с ней встретиться и поговорить.

Но она явилась сама. Точнее, не явилась, а ворвалась, словно ураган.

— Ты чурбан! Безчувственный чурбан! Свинья, сделанная из чурок. Ты живешь среди мертвецов, Чарльз. Ты все превращаешь в мертвечину. Ты отвратителен!