Девятьсот бабушек (сборник) - Страница 36

— Тише, я хочу его послушать.

И голос Хрипуна опять зазвучал в том и другом мозгу:

«Если у вас есть какие-то знания и вы утаиваете их от меня, то вы совершаете величайшее преступление. Творец не может все держать в голове, я многое запамятовал из того, что знал и умел ранее. Сейчас мы в преддверии нового мира, который будет похож на Беллоту. А вдруг я только и делаю, что повторяюсь? Эти холмы вдали — мое творение. Что вы думаете о них? Говорите прямо, не медлите. Может статься, я не смогу долго ждать и узнаю все сам, съев ваш мозг. Мне нужен улучшенный мир, а как его сделать, если не ведаешь, что творишь?»

— Брайан, он забыл, что создал Беллоту круглой.

— Он никогда ничего не создавал. Это наше подсознание уверяет нас: Хрипун не знает, что лагерь, в котором много оружия, уже близок.

— Но если он не говорит с нами, как тогда объяснить, что мы слышим одно и то же?

— Не знаю и принимаю это как данность. Не люблю бессодержательных объяснений.

И вот наконец наступил вечер, когда вдалеке замаячил лагерь. Если бежать всю ночь, к рассвету они будут на месте.

— Усталость берет верх над наркотиками, — сказал Брайан. — Они нам так надоели, а сейчас я считаю их благом.

— Что-то случилось?

— Похоже, наркотический сезон позади. Карнавал окончен.

— А знаешь что, Брайан? Мы могли бы и не совершать кругосветное путешествие. Надо было всего лишь разделиться и пойти в разные стороны. Хрипун погнался бы за кем-то одним, а другой побежал бы в лагерь за оружием. Но нам трудно было бы расстаться.

— Чисто женское объяснение.

— Найди более подходящее. Ты бы хотел со мной расстаться?

— Нет.

Ночь была короткая и трудная — их последняя ночь. Они бежали, гонимые проснувшимся страхом.

— Я наркоман, Джорджина, а у растений больше нет наркотических свойств. Силы у меня на исходе.

— Я опять понесу тебя, если сама не рухну.

— Черт! Ты не сможешь. Ты ведь всего лишь женщина!

— Нет, я не «всего лишь женщина». Ни про кого нельзя говорить, что «он всего лишь». Возможно, от этого все наши беды. Ты подумал о Хрипуне, что он «всего лишь животное». Он прочитал твои мысли и оскорбился.

— Он не мог прочитать мои мысли. Он животное. Я изрешечу его мохнатую шкуру, как только доберусь до оружия. Надо спешить, Джорджина. Нельзя допустить, чтобы он поймал нас или обогнал в темноте.

— А скажи, почему постулат Фелана справедлив только для этой планеты, и больше ни для какой другой?

— Я всегда подозревал, что Фелан — злобный шутник. Постулат — проявление его сарказма.

— Выходит, он сочинил его ради смеха? А ты продолжаешь считать, что Беллота создана «ради смеха»?

— Смех вырос до размеров гротеска. Боюсь, мне придется положить конец той его части, которая воплощает смех. Темнеет, лагерь совсем рядом, и нам ничто не мешает. Я убью его. Обещаю до этого не упасть замертво. В оружейном складе есть базука, с которой можно охотиться на слонов. Я использую ее против этого «псевдо» в шкуре медведя. На завтрак у нас жареная медвежатина.

Он добрался до лагеря. Шатаясь, пересек черту и ринулся к складу с оружием.

Как вдруг громоподобный рев потряс не только его слух, но и внутренности.

Брайан рванулся прочь, упал, покатился, пополз, извиваясь, как змея, спасающаяся от опасности. Шок был настолько силен, что он почти потерял рассудок.

Хрипун сидел в центре лагеря, возле оружейного склада, и курил трубку Билли Кросса.

И когда в голове у Брайана вновь загремели слова, разве мог он поверить, что это — галлюцинация?

«Ты решил, я забыл, что Беллота круглая? Если б ты знал, сколько труда ушло на то, чтобы вылепить правильный шар, ты бы понял, что этого я никогда не забуду».

Подбежала Джорджина и, увидев, что Хрипун опередил их, упала в отчаянии на колени.

— Я больше не могу убегать, Брайан. Знаю, и ты не можешь. Мой дух сломлен. Мне больше не подняться. Когда они вернутся сюда?

— Спасатели?

— Да, корабль.

— Они не успеют. Когда-то мне хотелось, чтобы они хоть раз опоздали. И вот мое желание исполнилось. Но это не так весело, как я думал.

Хрипун выбил трубку, как это делают люди, и аккуратно положил ее на скалу. А потом убил обоих — Джорджину, дружелюбную ледышку, и Брайана, который терпеть не мог банальных концов.

Хрипун все еще правит Беллотой.

В отчете капитана корабля сказано следующее: «То, что они не пытались применить оружие, не поддается объяснению, тем более если учесть тот факт, что двое участников экспедиции погибли через неделю после гибели остальных. Всех растерзал огромный псевдомедведь. По-видимому, он впал в исступление, наевшись местных плодов, обладающих сезонным наркотическим действием. К сожалению, из-за жесткого полетного расписания выделить время на поимку зверя не представляется возможным. Разгадка гравитационной аномалии станет возможна после изучения собранных данных».

Создавая следующий мир, Хрипун кое-что улучшил. Теперь гравитация в норме, хотя гротеска по-прежнему в избытке. Воистину, путь к совершенству долог и многотруден.

Перевод с английского Марии Литвиновой

— Мы покоряли разные высоты, — сказал Григорий Смирнов, — но никогда не подходили к краю пропасти столь глубокой и не смотрели в будущее с такими зыбкими надеждами. И все же, если расчеты Эпиктистеса верны, это сработает.

— Это сработает, люди добрые, — подтвердил Эпикт.

Ктистек-машина Эпиктистес — здесь? Не может быть! Главный корпус Эпикта находится пятью этажами ниже. Однако Эпикту удалось вытянуть щупальце в маленькую гостиную пентхауса. Все, что потребовалось, — это кусок кабеля метровой толщины и функциональная голова для установки на его конце.

И что за голову он выбрал! Полутораметровой длины голова морского змея, голова дракона, как будто снятая с корабля древнего карнавального флота. Вдобавок Эпикт наделил ее речью — этакая причудливая смесь новоирландского и древнееврейского, приправленная интонациями голландских комиков из старых водевилей. Эпикт и был комиком до самого последнего пара-ДНК реле. Он возложил на стол огромную, украшенную гребнем голову и раскурил сигару — наверное, самую большую в мире.

Однако к текущему проекту он относился серьезно.

— Условия для эксперимента идеальные, — произнес Эпикт, словно призывая людей к порядку. — Мы подготовили проверочные тексты и изучили окружающий мир. Если он изменится, то изменятся и тексты — прямо у нас на глазах. В качестве объекта наблюдения мы выбрали район нашего городка, который хорошо отсюда виден. Если в результате нашего вмешательства мир — в силу неразрывности цепочки «прошлое-будущее» — станет другим, то и лицо нашего городка изменится незамедлительно. Здесь собрались лучшие умы современности: восемь человек и одна Ктистек-машина, то бишь я. Запомните, нас девять. Это может оказаться важно.

Девять лучших умов были: Эпиктистес, трансцендентальная машина (за ее выдающиеся способности слово Ктистек стали писать с большой буквы); Григорий Смирнов, директор Института и широкой души человек; Валерия Мок, блистательная леди-ученый; ее мозговитый муж Чарльз Когсворт, прозябающий в тени жены; лишенный чувства юмора непогрешимый Глассье; несомненный гений Алоизий Шиплеп; Вилли Макджилли, человек без ложной скромности, зато с необычными частями тела — зрячесть среднего пальца на левой руке он подхватил на одной из планет звезды Каптейн; а также Одифакс О’Ханлон и понтифик Диоген. Двое последних не являлись сотрудниками Института из-за «Правил минимальной порядочности», но, когда собирались лучшие умы человечества, они не могли оставаться за скобками.

— Мы собираемся изменить одну малозначительную деталь прошлого и посмотреть, какой это произведет эффект, — сказал Григорий. — Пока что такие эксперименты не проводились открыто. Мы приготовились проникнуть в эпоху, которую называют «лучом света в темном царстве», а именно в эпоху правления Карла Великого. Мы разобрались, почему этот луч угас и не зажег другие. Мир потерял четыреста лет, после того как этот свет погас, тогда как трут для нового огня, судя по всему, был подготовлен. Давайте вернемся к эпохе ложного заката Европы и рассмотрим, где произошел сбой. Год — 778, регион — Испания. Карл Великий вступил в альянс с Марсилием, арабским королем Сарагосы. Их союз был направлен против калифа Абд ар-Рахмана из Кордовы. Карл Великий занял такие города, как Памплона, Уэска и Херона, и расчистил Марсилию путь в Сарагосу. Калиф смирился с изменившейся расстановкой сил. Сарагосе предназначено было стать независимым городом, принимающим и мусульман, и христиан. Христианство открыло бы проходы на север к границе Франции, и таким образом наступил бы мир для всех.