Девятьсот бабушек (сборник) - Страница 18

Гарамаск попытался соскочить с полосы стекающего щебня. Он обменялся с Сайнеком мощными ударами, пропустил несколько очень сильных, потерял равновесие и, поехав по щебню, едва не сорвался вниз.

— Ничего не бойся, папа Гарамаск! — крикнул оганта Чаво уже откуда-то сверху. — Я столкну на Сайнека валуны и убью его.

И Чаво покатил валуны — торопливо, неточно, опасно. По его придурковатому смеху Гарамаск понял, что болван целится вовсе не в Сайнека, а пытается сбить его, Гарамаска, или вызвать оползень щебня, который увлек бы человека вниз.

Чувствуя одновременно ужас и прилив отваги, что было характерно для него в моменты смертельной опасности, Гарамаск отчаянно заработал ногами, пытаясь подняться выше по скользящим камешкам. И снова сошелся с ягуаром.

— Я такой же большой, я такой же сильный, я такой же опасный, черт возьми, я как зверь, — бормотал Гарамаск. — Я совсем рядом с тобой, добрый друг. Если я полечу с горы, ты полетишь со мной.

Но Гарамаск ошибся. Ягуар оказался зверем получше. В ближнем бою он превосходил человека, хотя латы, защищающие шею и пах противника, озадачили Сайнека.

— Чаво, кто там поджидает внизу, собираясь прогрызть мой череп? — свирепо проревел Гарамаск. — Кто мечтает расколоть мне голову и сожрать мозг? Это не Сайнек, это падальщики: несколько из них внизу и один выше по склону — ты!

— Папа Гарамаск, — прыснул сверху Чаво, — ничего не бойся. Я столкну валуны и убью Сайнека.

И он продолжил скатывать валуны на сцепившихся человека и ягуара, целясь сразу в обоих.

Гарамаск проигрывал схватку и все ниже соскальзывал по щебню. Он потерял клыки-насадки и обломил один зуб, когда пытался перегрызть сухожилия ягуара, и теперь давился собственной кровью. Он рубил Сайнека налокотными и наколенными кинжалами, полосовал когтями и шпорами, но зверь едва не распотрошил Гарамаска задней лапой, которая одна заменяла все холодное оружие человека. В последний раз он вырвался из объятий разъяренного ягуара и завертелся на полосе щебня, пытаясь удержаться на месте и не скатиться вниз.

Чаво нацелил на Гарамаска валун покрупнее, чтобы помочь ему преодолеть расстояние до обрыва. Ягуар приготовился для завершающего удара и метнулся вдоль края твердой скалы. Валун угодил точно в тело зверя. Сильный удар опрокинул ягуара в поток скользящих камешков. Зверь не сумел затормозить, скатился с горы и полетел в пропасть.

— Папа Гарамаск, я спас тебе жизнь! — радостно крикнул сверху Чаво. — Но я должен быть уверен, что Сайнек действительно мертв. Я буду сбрасывать валуны до тех пор, пока не удостоверюсь, что с ним покончено.

И Чаво покатил валуны, рассчитывая сшибить Гарамаска с ног, а тот метался по скользящему щебню, увертываясь от катящихся камней. Три, шесть, девять валунов пронеслось мимо. Потом Чаво замешкался, выкатывая из углубления особо крупный валун. Под ногу Гарамаску попал скрытый щебнем выступ камня, и он быстро перебрался на твердую поверхность.

Чаво повернулся и оказался лицом к лицу с человеком. Гарамаск — окровавленный, изувеченный, лишившийся уха, разящий потом и полный призрачности, ибо часть призрака из летящего к земле зверя перешла в человека… И болван Чаво. Ну что можно сказать о Чаво, болване из рода оганта? Мог он теперь посмотреть прямо в глаза Гарамаску? Нет. Но он никогда и не смотрел, ведь все оганта косоглазые от природы. Побледнел ли он, столкнувшись с Гарамаском нос к носу? Трудно сказать, если речь идет об оганта. Однако голубой румянец — обычный цвет его лица — немного поубавил яркости.

— Что же ты мешкаешь, проводник Чаво? — спросил Гарамаск тоном готового извергнуться вулкана. — Вперед! Мы еще не достигли вершины первой горы. Мы убили всего лишь одну жертву из четырех. В путь!

Они продолжили восхождение и потратили на это весь остаток дня. Они видели много-много сайнеков, улепетывающих прочь без оглядки, но ни разу не встретили самого Сайнека. Некоторое время Сайнека не будет в живых. Гарамаск отстегнул кинжалы и часть доспехов и повесил на пояс. Подниматься стало легче. С последними лучами солнца охотники добрались до вершины Домбы, первой горы Тригорья.

Высокогорное плато служило основанием для следующей горы — из него поднималась Гири, вторая гора Тригорья. Охотники съели горький горный паек и пожевали зеленых орехов койлл, чтобы утолить жажду. Потом устроились на ночлег. По крайней мере, так подумал Гарамаск. Но тут Чаво вынул из рюкзака струнный инструмент и начал извлекать из него самые противные звуки на свете. Вдобавок своим наглым пронзительным голосом он затянул песню, что больше походило на леденящие душу крики.

Гарамаск понял, что не уснет.

— Ну хорошо, ты убедил меня, волчонок, — прорычал он. — Ты завоевал новый мировой рекорд — самый душераздирающий звук на свете. А теперь, может, пора прекратить?

— Неужели тебе не нравится? — удивился Чаво. — Я горжусь своим пением и игрой. Мы ценим эту музыку за динамическое совершенство и абсолютную раскованность звука…

— Нет, это что-то совершенно иное. Общеизвестно, что рогха — самые музыкальные существа во Вселенной. Почему вы, оганта, их соседи по планете, можете быть столь немузыкальными?

— Я думал, моя музыка тебе придется по душе, — опечалился Чаво. — Я все же надеюсь понравиться тебе. На самом деле мы хорошие. Даже некоторые из рогха признавали это, хоть и с раздражением. Честное слово.

— Вы грубые, неотесанные бычки, Чаво. Я понимаю ваш мир все меньше и меньше. Почему и как вы убиваете рогха? А я уверен, что вы это делаете.

— Но их осталось мало, папа Гарамаск! И становится все меньше и меньше. Зачем говорить, что мы их убиваем, когда мы их уважаем и любим?

— А если бы их было несколько миллионов, вы бы их убивали?

— Конечно, нет. Это же мерзко. Зачем нам убивать, если б их было много? Они настолько совершеннее нас, что мы готовы исполнять любые их приказания.

— Даже убить их, Чаво? Чтобы показать, как сильно вы их любите. Почему ты пытался убить меня во время схватки с Сайнеком?

— Тому несколько причин. Во-первых, у тебя есть достоинство. Во время схватки ты выглядел почти как рогха. Я уважаю и люблю тебя почти так же сильно, как и любого из рогха. Вдобавок мы недавно узнали, что люди Мира действуют на нас так же, как рогха. Поэтому мои товарищи ждали у подножия скалы, готовые распотрошить тебя, если бы ты упал. Еще мы, оганта, испытываем побуждение убивать тех, кто оказывается в положении потенциальной жертвы. Очень часто мы убиваем других оганта только потому, что они попадают в уязвимое положение. Я думаю, всему виной наши инстинкты.

— Я тоже так думаю, Чаво… Вон там, на склоне, танцуют камушки. Или меня подводят глаза и там резвятся маленькие зверьки, издалека похожие на камушки?

— Нет, это танцующие камни, папа Гарамаск. Твои глаза не обманывают тебя. Сейчас я сыграю на хиттуре, а они станцуют под мою музыку. Слушай и смотри! Разве это не животворная музыка, папа Гарамаск?

— Я бы назвал ее иначе. Черт возьми, Чаво, почему я должен задавать очевидный вопрос?! Что заставляет камни двигаться?

— Я заставляю, папа Гарамаск. Точнее, мой темный спутник. Чему ты удивляешься? Разве в Мире не так?

— Если и так, то я об этом не ничего не знаю.

— Это так. Мне рассказали, что в Мире у каждого десятого молодого человека есть темный спутник. И ему дано название на всемирном немецком. Но в обоих случаях темный компаньон — самостоятельная личность. Говорят, в Мире этот факт часто скрывается или вообще отрицается. Но здесь, где большинство способно мысленно видеть темного спутника, нет способа его скрыть. К тому же, это забавно. Смотри, как я раскачиваю и трясу тот куст, словно я ветер. Видишь?

— Ну, сверхъестественный болван, ты управляешь полтергейстом! — Гарамаск давно интересовался этим явлением.

— Да, это именно то слово из твоего Мира. Нет, я сам полтергейст. А также я — видимое существо. Раньше мы в течение жизни принимали либо одну, либо другую форму: очищались от темного тела и становились только видимыми существами или разрушали тело и превращались в призраков. Но сейчас, в период ожидания, мы, оганта, существуем одновременно и в той, и в другой форме, не способные покинуть ни одну из них.