Девятая жизнь кошки. Прелюдия (СИ) - Страница 3

Всего две квартиры в подъезде. Соседей никогда не слышно. Дом построенный на века. Дом, стены которого перекочевали внутрь меня. И, возможно, это единственное, что спасает меня от разрушения.

Мое любимое место на подоконнике: можно наблюдать за течением жизни, ничем себя не выдавая. Там я просиживаю часами. Уютное тепло батареи снизу, и волнующий холодок от окна. На зиму солидные щели затыкают газетами, а крошечные - специальной замазкой. Ветер не проникает в квартиру, но стекла потеют, а я размазываю пальцем эти капли до тех пор, пока палец не окоченеет.

Зимой стекла покрываются узорами. Это было волнительное время. Что-то случилось с зимами или с окнами, но морозные завитушки исчезли из моей жизни навек вместе с Домом.

Внутри мне не страшно ничего. Даже когда дома совсем никого нет, там остаются звуки и запахи, не позволяющие усомниться в его особенной прочности. Он настолько пропитан родными людьми, встречами Нового года, лепкой пельменей, веселой игрой в карты, стоило приехать кому-то в гости, веселым смехом и каким-то особенным, невозвратным счастьем. В доме живет дверь-орехокол; старый дубовый буфет, пропахший канифолью и папиными папиросами; стиральная машинка, в которую мама прячет конфеты; бабушкин комод, в который никому нет доступа; 'хельга', приобретенная по случаю свадьбы и занимающая половину комнаты, в которой и так живут четверо. В этом доме у меня нет собственного стола или, даже, кровати, но место для меня находится всегда. Место в жизни дома, место в их жизни.

Я думаю, утратить место куда менее страшно, чем вовсе его не иметь. Беда лишь в том, что мое место не выросло вместе со мной.

Я часто болею, и дома всегда есть лекарство от кашля. Ночь. Мы все спим, и вдруг сильный стук в дверь, взволнованный заплаканный женский голос. На границе безопасного и опасного мира. На пороге нашей двери. С ней разговаривает мама, и хотя она старается делать это тихо, но я слышу весь разговор. Женщина умоляет, даже готова стать на колени, ее ребенок умирает, его может спасти только это лекарство. Аптеки ночью закрыты, и надежда только на нас. И я так радуюсь, что лекарство у нас есть. Вот сейчас мама возьмет его, и маленький мальчик будет спасен!

Но моя мама, моя самая добрая мама внезапно становится айсбергом. Она говорит не своим голосом, а ледяным и сухим. И мне кажется, что в нашу квартиру внезапно пришла зима. Она отказывает, и закрывает дверь. Дверь перед носом женщины, чей сын умирает. У-ми-ра-ет!

Быть может мама не слышала? Не поняла? Я вся пропитана ледяным ужасом.

Потом мама шепотом разговаривает с папой, я затихла, замерла. Они не ведают, что я не сплю. У нас в доме теперь живут наркоманы, и из этого лекарства они варят наркотик. Я ничего не понимаю, кроме того, что мама очень напугана. Мой ужас разрастается еще сильнее. В этот момент я принимаю решение: 'людям из мира за дверью нельзя верить, их можно только бояться, от них нужно держаться подальше!' Почему-то это решение распространяется только на женщин.

В каком бы доме я не жила после, я всегда закрываю дом на замок. Мне нужно держать ужас снаружи! Но не получается, он просачивается через щели, ведь оконной замазки у меня уже нет, и рецепт ее потерян.

Я плотно закрываю окна, стараясь не допустить не единой щелочки, и вдыхаю доказательства существования жизни до меня. Соседей сверху с прохудившимися трубами. Прежних жильцов, сушащих в доме белье. И их предшественников, купающих в ванне длинношерстную собаку, которая любит вытираться о стены. Штукатурка рада влаге, в ней тотчас возникает бурный рост притаившегося до лучших условий грибка. Я не поборник чистоты, в компании с грибком я чувствую себя менее одинокой. Такое вожделенное прежде одиночество день за днем утрачивает свою привлекательность. Я разговариваю вслух.

Новизна вновь стирается рутинной ежедневностью. Работа, не требующая иных способностей кроме как делать товар желанным для покупателя. Дорога по выверенному маршруту: пять минут пешком, двадцать на трамвае. Дом, разбуженный в шесть утра голосами его непрошенных обитателей.

У меня нет телевизора или компьютера, но есть стопка книг. Кроме явной связи с работой и домом я обретаю еще одну, тайную. Я чувствую, что мне необходим хороший роман. И я отыскиваю его на полках библиотеки. Книги не входят в диссонанс с моей обителью. Они дополняют запах сырости еще одной еле уловимой ноткой.

Я иду такой знакомой до мелочей дорогой. Вдоль нее аккуратно постриженные кусты, за которыми не видна моя голова. Укрытая от всего мира аллея. Затем массивная дверь в двухэтажное здание: летом открытая нараспашку, а зимой требующая усилий, чтобы сдвинуть ее с места. Голодный до солнечного света холл. Вахтер на своем привычном месте, и мое скомканное: 'здрссте'. Инвентарно-потный запах спортзала. Лестница на второй этаж. Зеркала танцевального зала. И в самом конце вожделенная дверь, распахнутая нараспашку независимо от времени года. Библиотека. Мое тайное место. Мое место.

Внутри нее каждый автоматически понижает голос, проникаясь шорохом страниц. Десять рядов стеллажей. Те, что поближе к кафедре библиотекаря, с самой востребованной литературой. Затертые до дыр счастливые избранники большинства. Чуть подальше справочная литература и журналы. А в самом конце неликвид. Книги о партии, которые выписывать библиотека обязана, но спрос на них минимален. Можно втиснуть эту будущую макулатуру в святилище, но невозможно заинтересовать ей. Любовь не спускается указами сверху.

Большинству людей запрещен проход к стеллажам. Этим правом обладает лишь сам библиотекарь, виртуозно отыскивающий целую стопку по любому твоему запросу. Но у меня здесь особенные права: мне можно выбирать самой. Я часами могу перебираться из прохода в проход. Не только обычными путями, но и с той стороны, где они прислонены к стене. Я такая плоская, что пока могу просочиться в любое отверстие. А иногда я ныряю в соседний проход через окошко в полупустой полке.

Домой я уношу толстые книги, требующие серьезного подхода. А остальные пролистываю здесь, иногда сидя прямо на полу. Я тщательно подхожу к выбору книг, стараясь не пропустить ни одной. Я не сужу их по обложкам или степени новизны. Каждая оказывается в моих руках хотя бы на насколько минут, и я слушаю ее. Слушаю сердцем. Иные книги красочно иллюстрированы и напечатаны на меловой бумаге, но несмотря на это, оставляют меня равнодушной. А есть гадкие утята с разодранными страницами, газетной бумагой, многочисленными следами клея, потрепанным переплетом и вовсе без картинок, но мое маленькое сердечко екает от знакомства с ними. С книгами, как и с людьми, очень сложно понять, но очень просто почувствовать.

В некоторых томах я нахожу засушенные листья, в некоторых - забытые закладки. Это свидетельства их жизни до меня. Кому-то непросто было расставаться с книгой без благодарности. Бывает и наоборот - кляксы, подчеркивания, вырванные страницы. Для меня не существует оправдания книжным изуверам - это худшие из людей. Я прикладываю руку к истерзанным страницам и стараюсь смягчить их боль.

Погружаясь в выдуманные миры, я замещаю сегодняшнюю скудность собственной жизни. Я читаю в трамвае, читаю в парках в выходные, читаю в бессонные ночи. Некоторые истории взбалтывают меня как гоголь-моголь, они оживляют все то, что я так отчаянно пытаюсь забыть. И тогда я брожу глазами по строчкам, но не понимаю смысла. Я глотаю написанное, но останавливаю его где-то в пищеводе. В желудок не должно попасть столь токсичное содержимое.

Мне становится мало библиотечных книг. Все дороги приводят меня к книжным магазинам. Меня не останавливает отсутствие собственного жилья, мне нужны новые и новые истории. Из них я могу создать новое прошлое: выбрать самые привлекательные, и поверить в то, что все это случилось именно со мной. Месяц за месяцем я пробую отрицать одиночество, делить его с придуманными кем-то героями, сравнивать с чужими фальшивыми судьбами, разбавлять его иллюстрациями и эпиграфами. Но приходит день, и оно захлестывает меня. Я больше не могу читать, я хочу говорить! Я хочу быть услышанной....