Девятая Парковая Авеню (СИ) - Страница 7

Не-ет… Этот щенок просто издевается надо мной! В моей постели застелены чёрные шёлковые простыни.

Я ворвался в собственную кухню, до смерти перепугав повара (да, по разным независящим от меня причинам я заимел в доме повара). Вообще Франциск невозмутим, как озерная гладь в летнюю жару, но когда я влетел в его святая святых в таком «разобранном» виде, он ответил на мой грозный взрыв эмоций звоном разбитой посуды.

— Простите, месье, — бесстрастно и очень тихо сказал повар, хотя в его карих глазах плавали островки страха. — Я заплачу из своего кармана.

— Незачем, просто подмети здесь, — я нарочно наступил на острый осколок фарфора босыми ступнями. От боли дёрнулось почему-то лицо Франциска, а не моё. Он быстро схватил меня и бросил на кухонный диванчик за столом.

Потом моих окровавленных ног коснулись его деликатные пальцы, а укоризненный голос с лёгким прононсом вымолвил:

— Не надо себя мучить, Анжэ. Что бы ни случилось… оно не стоит твоей крови.

— Возможно, — я вздрогнул от неожиданности: Франциск приложил к моим подошвам лёд. — Однако я хотел бы знать, нет ли у нас какао?

— Где-то видел. Какао-порошок, — повар полез в свои шкафчики и тумбочки. — А что? Сварить?

— Свари одну чашку. Для моего… моего нового друга.

— Хорошо. Я готовил десерт и смешивал крем. Ты хочешь сам заправить трубочки?

Я молча киваю. Уголки рта сами ползут вверх: славный усатый толстяк знает, что меня успокоит и без вопросов поднимет настроение. Беру большой кондитерский шприц, доверху наполненный шоколадно-ванильным кремом, и сажусь на пол перед духовкой — трубочки как раз испеклись. Меланхолично выдавливаю в них, ещё горячие, крем и слушаю краем уха, как Франциск подметает бренные останки посуды. Оглушительный лязг — это повар шмякнул осколки в металлическое мусорное ведро и произнёс у меня за спиной:

— Я съезжу в торговый центр. Куплю новый кофейный сервиз.

Я удивлённо вскинул брови, перевернув трубочку в расслабившейся руке (уже выдавленный туда крем весьма нелепо шлепнулся мне на штанину), и наклонил голову назад, глянув на него вверх тормашками:

— Новый? Кофейный?! Что за причуды…

Теперь уже Франциск проявил признаки оживления, недоуменно возразив:

— Но ведь разбилось блюдце из-под твоей любимой кофейной чашки. Теперь сервиз безнадежно испорчен и…

— Да забудь ты об этом сраном сервизе! Иди лучше купи ещё какао и как можно больше, — я почесал левое ухо. — Купи две упаковки.

— Зачем так много?

Я ядовито усмехнулся:

— Боюсь, вредоносный субъект, который будет по утрам хлестать этот грёбаный напиток, слишком уж надолго задержится в моем доме.

На это повар ничего не ответил, а я невольно дал себе пищу для размышлений. А ведь верно! Куда я дену свидетеля своего преступления? Убить его мне мешает сердце (сволочь ты! чтоб тебя инфаркт сразил!), отпустить я его не могу по вполне понятным причинам (интересно, успею ли я посчитать до десяти до того, как он наберёт полицию и сдаст убийцу своего отца?), значит… о Боже, придётся держать его своим пленником до конца его (и своих) дней. Но ведь это просто ни в какие ворота не пролазит никаким боком! Как я смогу его держать тут? Свяжу, рот заткну и буду по стеночке в туалет водить?

Повар ушёл, но я вначале не заметил, полностью поглощённый открывшейся безрадостной перспективой. День за днём, год за годом… держать его в своей комнате, поить по утрам какао, водить на прогулки, крепко прижав ему между рёбер пистолет, сидеть напротив него за ужином и видеть в наркотических зелёных глазах смертельную ненависть. Быть всегда на взводе, держать оружие наготове, каждую секунду ожидать от него подвоха, ножа в спину, попыток бегства, самого бегства. Зачем мне это? Если я не могу его убить, то должен как-то всё равно избавиться.

Как?

*

Я сидел на полу, раскачиваясь из стороны в сторону и в диком отчаянии пытаясь найти выход, ещё целую вечность (что-то вроде четверти часа). Горка фаршированных кремом трубочек росла на глазах (только не на моих — я смотрел куда-то под плинтусы), пока крем (и трубочки) не закончились. Ещё минут пятнадцать я не мог осознать тот факт, что шприц укатился под стол, что он пуст и что моему (тоже пустому) желудку не мешало бы поесть. А когда осознал, осознал также и то, что на плече у меня лежит чья-то мокрая рука.

— Я имел наглость принять душ, — произнёс чуть дрожащий тенор. Певучесть его высокого голоса, которую я не мог заметить ночью по причинам, никак от меня не зависящим, сейчас больно резанула слух. — Мало ли кто спал на твоих простынях. Не хочу чем-нибудь заразиться. Было довольно тяжело не упасть и не поскользнуться… учитывая, что меня шатает от температуры, и орудовать я могу лишь одной верхней конечностью. Надеюсь, ты не делал мне никаких уколов. А если делал — надеюсь, что стерильным шприцом.

— Не делал. В ванной мог бы и помощи попросить.

— Ещё чего… Могу я поинтересоваться, почему до сих пор хожу без пули в виске?

— Потому же, почему на ключице у тебя бинты, — побоявшись, что это прозвучало слишком мягко, я кровожадно добавил: — Я собрался откормить тебя и съесть.

— В каком смысле? — спокойно спросил мальчик, подобравшись ко мне ближе и начав лениво перебирать мои волосы, немногим короче его собственных. Делал он это бессознательно или с каким-то тайным (и, без сомнения, подлым) умыслом, я не знаю, но ощущение, рождавшееся от этих прикосновений, мне ужасно не понравилось. — На каннибала ты не похож.

— В прямом. Собрался высосать из тебя кровь и все соки, но для начала должен тебя ими наполнить. Буду откармливать к Рождеству, а потом зарежу, как обыкновенного гуся.

— Я что, домашняя птица?! — чистый мелодичный голос наполнялся весельем. — Может, страус?

— Нет, ты… — я помедлил, пытаясь сравнить его хоть с кем-нибудь. В голову лез только Кирсти, — ты — цыплёнок. Такой же жёлтенький, пушистый и маленький.

— Да? — я почувствовал, что задел его за живое. — Между прочим, к твоему сведению, мне …..надцать лет.

— А мне двадцать пять. И, как твой хозяин, несвоевременно вспомнивший о вежливости, хотел бы представиться. Анджелюс Инститорис, чистильщик класса Z-13-AR, работаю в «чёрном» отделе подпольной корпорации “Compare2State”. Думаю, название говорит само за себя. Мы с твоим отцом находились во вражеских лагерях подполья. Вели войну, как полагается — с предательствами, переговорами, перестрелками и трупами парламентёров. Но рано или поздно мой босс отправил бы меня или кого-то другого из отдела убрать Максимилиана. К счастью или несчастью, — это как и на кого посмотреть, — всё случилось «раньше». Поскольку я всё равно тебя убью, почему бы тебе не узнать правду?

— Какая откровенность, — он фыркнул, — что ж… Меня зовут Ксавьер. О моём отце ты, кажется, отлично знал даже то, о чём я лишь начинал догадываться, а обо мне… Как ты сам справедливо отметил, всё равно я буду убит. Зачем тебе знать что-то ещё сверх?

— Твоя правда, — я был разочарован, но постарался искусно скрыть это. — Однако кое-что я имею право знать. Моё задание чуть не сорвалось из-за твоего внезапного появления. Ты что, всегда так врываешься… врывался к отцу среди ночи?

— Нет, конечно, — его рука зарылась в мои волосы ещё глубже, мешая думать. — Просто тебе в некотором роде не повезло. Когда папа оставался на ночь дома, то рано ложился спать — он вообще сильно уставал на работе… пропадал на ней неделями. Вчера у него чудом выдался выходной, который он по возможности провёл со мной, я ради этого даже пропустил школу. Но вечером меня позвали на гулянку, я просто не мог от неё отказаться: меня позвала сама Рашель… а я её так обожаю… — он запнулся.

— Кто?!

— Рашель. Знаешь такую? Прелестная афроамериканка на какую-то половину или четверть, из группы “Fortune’s child”, сейчас поёт самостоятельно. R’n’B, soul, рэп… ты что, не слышал никогда её песен? А хит “Love’s amnesia”? Она же самая популярная!

— Ну-ну… — мои брови скептически сдвинулись, правда, Ксавьер не мог этого видеть. — Я такой отстой не воспринимаю и предпочитаю готику и блэк из Европы. Из Северной Европы. Но музыку ладно, проехали. Эта девка позвала тебя на вечеринку, ты пошёл. Что было потом?