Девятая Парковая Авеню (СИ) - Страница 6

Не сдержал стон и облизал пересохшие от нестерпимого желания губы. А потом услышал его глухое рычание. В его тёмных безумных глазах полыхал неукротимый огонь… и беспросветное отчаяние. Удивиться этому сочетанию я не успел, сброшенный на пол и перевёрнутый на живот. Одним рывком сильных рук я был поставлен на колени и тесно прижат к его пылающей плоти. Бешено колотящееся сердце Максимилиана отдавалось гулкими толчками в моей собственной грудной клетке, усиливая моё странное иррациональное желание. Похоже, своё сексуальное напряжение он довёл до предела и теперь собирался снять его. Я был готов к этому… но тут мой миокард поднял бунт на корабле.

И словно в подтверждение справедливости этого бунта вторая дверь в спальню, которую я не видел по причине окружающей темноты, с треском распахнулась и выхватила меня и моего насильника в широкий прямоугольник света. Невысокая фигурка, бросившая на нас расплывчатую тень, открыла было рот… и застыла в немом изумлении.

Я понял, что это единственный шанс. Остолбеневший не менее пришельца Максимилиан просто не заметил, как моя рука потянулась к рюкзачку и вынула из бокового кармана малюсенький пистолет с неестественно длинным дулом. Мой любимый, с интегрированным глушителем…

Негромкий хлопок. Точно посредине лба Макса зияет кругленькая чёрная дыра. Из неё нарочито медленной струйкой вытекает бордовая капля крови. Я смотрю на неё, подымаясь во весь рост и не спеша надевая обратно штаны и рубашку. Смотрю, краем глаза замечая, что незваный гость оседает на пол. Застегнув рубашку до последней пуговки, я расслабляюсь (всё-таки момент был кошмарный) и навожу пистолет на лежащую фигурку. Она неподвижна. Золотистые волосы, навязчиво напоминающие волосы Максимилиана, разлились по полу лужицей нехилых размеров. Очень длинные кудрявые локоны, однако ж. Меня слегка кольнула зависть. Я удобнее взялся за пистолет и положил указательный палец на спусковой крючок. В голове всплыл голос Шепа:

«Запомни самую важную деталь: ты не должен оставлять свидетелей».

Не оставлять свидетелей… свидетелей… свидетелей. Но я хотя бы должен знать, кого убиваю.

— Подыми голову, — я не узнал собственный голос.

Пришелец повиновался. Я увидел детские пухленькие губки, в этом не самом лучшем освещении казавшиеся цвета сладкого полураспустившегося розового бутона, нос, в точности повторявший такую же часть тела Максимилиана, и большие глаза… зелёные, как глаза Кирсти. Прозрачный цвет наркотического абсента. Притягательный и пугающий одновременно.

Проклятье! За что на мою голову еще и это?!

*

Я чувствую, у меня вспотели обе ладони. И виски. Пытаюсь нажать на спусковой крючок и не могу. Эти несравненные глаза просто не дают мне сделать это. Еще целую мучительную минуту я слушаю своё хриплое дыхание, а потом с трудом выговариваю:

— Беги. Прячься в свою комнату. Скажешь утром полиции, что ничего не слышал и не видел.

Золотоволосое чудо медленно качает головой:

— Я не хочу. Убей меня.

— Зачем?

В зелёных глазах мелькает недоумение:

— Но ты же убил моего отца.

Я зажмурился, внутренне корчась от нестерпимой боли (тупая козлина! ну как же я не понял сразу?!), и выстрелил.

========== 4. Ксавьер ==========

****** Часть 1 — Личности ******

Моя рука судорожно дёрнулась — пуля попала в плечо и прошла навылет, раздробив ему левую ключицу. Но это я узнал потом. Абсолютно не понимая, что делаю, я схватил его на руки и сиганул из окна второго этажа на землю. Понёсся через сад к стене, совершено не заботясь о том, видит меня кто-нибудь или нет, с легкостью перемахнул через трёхметровый забор (я под пытками не вспомню, как я это сделал) и бросился к «Феррари». Только положив добычу на заднее сиденье, я осознал, что натворил.

«Что, испугался, мозг? А мне до лампочки всё, ха-ха-ха! Я делал что хотел, и мою кашу расхлёбывать придётся тебе! Вот и занимайся, умник недоделанный».

Как мило, миокард. Я всегда подозревал, что ты очень заботливый. Но времени препираться нет. Делаем ноги.

Через десять минут я уже дома. Мысли и чувства пришли в причудливую мешанину — живой шевелящийся клубок, перекатывающийся с боку на бок в моей внезапно опустевшей голове. Мне нельзя сейчас думать. Я сам себя не понимаю. И сам себя боюсь. Я боюсь, я так боюсь… только не знаю, чего конкретно.

Сколько я стою в мучительном ступоре? Оказывается, недолго — минуты четыре-пять. Что ж, если пришёл в себя, значит, пора расхлёбывать густую кашу, заваренную сердцем. Неугомонное ты моё…

Вызвать 911 нельзя было. И вообще никого вызвать нельзя было: то, что я сделал… это не просто неправильно — это нарушение инструкций, совершено недопустимое! И почему моя рука дёрнулась? Я попадаю в красное яблочко мишени с закрытыми глазами девять раз из десяти, а тут… промазал на добрый десяток дюймов. Где была моя голова? И как всё это случилось со мной помимо собственной воли? Помимо разума?!

«Нарвался, дружок, на неприятности. А всё потому, что не надо меня всё время в задницу засовывать. Всё сделано правильно и по моему желанию».

А не провалиться бы тебе в канализацию? Там, среди дерьма, миокард, ты, возможно, поймёшь, какую чудовищную ошибку совершил. Однако… стоп! А почему я мучаюсь? Малец без сознания, никто о том, что я прихватил его с собой, не знает. И сейчас я могу всё исправить…

Я вытащил пистолет, осмотрел его (пули на месте, затвор не клинит), взвёл курок и прицелился. Сын Максимилиана лежал на моей кровати совершенно неподвижно. Прийти в сознание с такой раной он и не мог. До сих пор в толк взять не могу, какого хрена я тащил его с собой. Что мной двигало?..

Ну всё, хорош размокать. Я переложил внезапно ставший скользким и неудобным пистолет в левую руку и ещё раз прицелился. С глухим нарастающим отчаянием я уже понимал, что не выстрелю. Что толку стараться и уговаривать себя? Я. Не. Выстрелю. Мне уже плевать на причину, я просто НЕ МОГУ.

Отбросив оружие, я помчался в холл, нашарил аптечку и инструкцию по перевязке, мимоходом поразился методу перевязывания человеческих ключиц и попортил половину запасов бинтов. С третьей попытки у меня получилось перевязать рану. Едва я это сделал, с плеч свалилась огромная тяжесть. Подумать только: чтобы успокоиться, мне всего лишь нужно было увидеть ровно вздымавшуюся худенькую грудь малого!

Я стащил с него носки и окровавленный белый блейзер, оставив лежать на моей кровати в джинсах. Накрыл одеялом. Крайней заботливости собственных рук не замечал… точнее, заставлял себя не замечать. Укутав его по самый подбородок, я вспомнил, что весна уже вступила в права, и сдёрнул одеяло до талии… обратив особое внимание на кулон, висевший на шее. В длинной платиновой цепочке запутался изумруд на двадцать карат, не меньше, искусно огранённый в форме умопомрачительной греческой буквы ξ (кси). Интригующий и слишком дорогой аксессуар для мальчишки. Я отпустил цепочку и растянулся рядом.

*

Утром раненый проснулся. Разбудил меня тихим возмущенным возгласом:

— Твою мать, куда это я загремел?!

— В задницу Аллаха. Как твоя ключица?

— Хреново. Что я здесь делаю?

— Мешаешь мне дрыхнуть сладким сном, сопляк.

— А ещё что?

— Никак не можешь заткнуться.

— А какого чёрта ты дрыхнешь в моей постели?

— В твоей?! ЭТО МОЯ ПОСТЕЛЬ! И ты лучше бы спросил, что сам в ней делаешь!

— Ладно. Что я забыл в твоей постели?

— Здоровье. Ты кофе будешь?

— Лучше какао.

— У меня нет какао. А кроме него?

— Я больше ничего по утрам не пью.

— Ну и катись ко всем чертям со своими капризами!

— Между прочим, раз уж оставил меня в живых, мог бы хотя бы ради приличия поменять несвежие простыни…

Я выбежал из спальни, не чувствуя под собой ног. Щёки заливала краска: до чего же он нахальный, этот непрошеный подарочек судьбы! Маленький раненый мерзавец. Он, видите ли, кофе не пьёт! Ему, видите ли, простыня показалась недостаточно… белой?