Девяносто девять (СИ) - Страница 151

Она улыбнулась и погладила его по голове.

— Ты прав, Энэпей. Идем к моему отцу. Я хочу, чтобы он благословил наши занятия.

***

Шесть дней две машины ездили по пустыне Невады, шесть дней пятеро человек судорожно вглядывались в бесконечные пески, шесть ночей провели они, молча сидя у зажженных костров и мысленно оплакивая тех, кого потеряли.

Эти шесть дней молчания были их трауром по павшим, эти шесть дней сблизили их, как не сблизило бы больше ничего. И когда ночами Линкольн обнимал Октавию, согревая ее теплом своего тела, когда Вик плакал, сжавшись в комок и вспоминая о Рейвен, когда Йонас и Истэка каменными истуканами сидели у костров, каждый из них отдавал дань погибшим друзьям.

На седьмой день они нашли разрушенный лагерь. Октавия первой вылезла из машины и побежала к обломкам, увязая в песке. Огромное здание было разрушено до основания, и было ясно, что внутри не осталось ничего живого.

Линкольн достал из багажника инструменты, и все принялись разбирать завал.

Работали молча: оттаскивали в стороны обломки бетона, то, что не могли оттащить сами, обвязывали тросами и вытаскивали при помощи машин. Вечером отправили Йонаса на охоту, а утром, после недолгого сна, продолжили работу.

Это длилось очень долго: Октавия сбилась со счета, сколько дней они провели в пустыне. Она понимала, что, даже если под завалами кто-то есть, он давно уже умер без воды и еды, но ей владела одна идея: она хотела найти тела, чтобы упокоить их вместе с остальными.

И настал день, когда под очередными кусками бетона они нашли лестницу, ведущую куда-то вниз. Разобрали засыпавшие ее обломки и спустились, освещая путь факелами.

Внизу оказался бункер, полный мертвых машин и компьютеров, и приборная панель, все еще мерцающая разноцветными огнями.

А перед панелью, на холодном полу лежали, прижавшись друг к другу, трое.

И все они были живы.

***

— Я не понял, — услышала Элайза и открыла глаза. Сидящий на полу Мерфи смотрел на нее, лежащую, и часто моргал. — Мы что, живы?

Рядом со стоном поднялась и села Алисия. Она тяжело дышала, но первым делом ощупала Элайзу, и лишь потом — себя.

— Что за черт? — не унимался Мерфи. — Мы же должны были героически взорваться вместе с долбанным бункером.

— Похоже, что бункер был защищен от самоуничтожения, — предположила Элайза. — Но нам это вряд ли поможет.

Она показала на лестницу, заваленную обломками бетона и металла. Было ясно, что все здание обрушилось на бункер сверху и заблокировало единственный выход.

— Как думаете, они все взорвались? — спросил Мерфи. — Все пять?

Элайза с трудом поднялась на ноги и посмотрела на панель управления.

— Похоже, что так, — улыбнулась она и, повернувшись, помогла подняться Алисии. — Лекса…

— Да. Да, Кларк. Мы это сделали. Мы смогли.

Соленые поцелуи смешивались с жаркими объятиями, и Элайза вкладывала в эти прикосновения всю любовь, наполняющую ее до краев, и всю благодарность судьбе за то, что им подарили еще — сколько? — день, или два, или даже три, пока они не умрут от обезвоживания или голода.

— Хорош целоваться, — велел сидящий на полу Мерфи. — Если вояки предусмотрели, что бункер уцелеет при взрыве, то должны были предусмотреть и то, что в нем останется тройка придурков, не успевших вовремя сбежать. Давайте посмотрим — может, тут есть что-то, что можно без страха брать в рот и глотать.

Он оказался прав: обшарив стены, они обнаружили дверь в кладовую, а там — намертво запаянные канистры с водой, консервы и военные галеты, сложенные в аккуратные пачки.

— Джон, — слезы снова выступили на глазах у Элайзы, когда они открыли одну из канистр, и в ней оказалась пригодная для питья вода. — Ты снова нас всех спас.

— Я бы попросил тебя отблагодарить меня по-женски, — ухмыльнулся Мерфи. — Но, боюсь, твоя воинственная девушка оторвет мне яйца еще до того, как я открою рот. Так что лучше дай мне вон ту банку с персиками. Надо отпраздновать наше спасение.

Алисия бросила в него банкой, и он подмигнул ей, поймав на лету. В этот день они радовались: поедали консервы с галетами, вдоволь запивали их водой, смеялись над случившимся.

Но потом пришла ночь, и Мерфи заснул, утомленный, а Алисия за руку отвела Элайзу в кладовую и плотно прикрыла дверь.

— Нам нужно подумать о том, как выбраться отсюда, — сказала она. — Еды и воды не хватит на целую вечность.

— Знаю, — согласилась Элайза. — Наш единственный шанс — разобрать завал. Но…

Она не договорила, все и так было ясно: разобрать изнутри рухнувшее сверху здание — на это уйдут годы, если не десятилетия.

— Давай не будем думать об этом сегодня, — попросила она. — Давай притворимся, что мы просто выжили, и вместе?

В темноте было видно, как улыбается Алисия, как начинают блестеть ее зеленые глаза.

— Нам не нужно притворяться, Кларк, — шепнула она. — Мы действительно выжили, и мы вместе. И на текущий момент этого достаточно.

Она сделала шаг назад и принялась снимать одежду. Молча, не говоря ни слова, не отрывая взгляда от глаз Элайзы.

И та подчинилась и тоже разделась, оставшись обнаженной в темноте и тишине кладовой.

— Иди ко мне, — попросила Алисия, протягивая руку. — Я хочу любить тебя сегодня так, как не любила еще никогда, и как никогда не стану любить после.

Их губы соединились, и Элайза застонала от силы рук Алисии, сжавших ее бока, от настойчивости языка, проникшего в ее рот, от сладости касаться друг друга обнаженными телами, и знать, что все только впереди, что все только начинается, и у них целая ночь, в которой они могут любить друг друга.

Элайза рывком оттолкнула Алисию, прижимая ее к стене. Опустилась на колени и поцеловала холодную кожу бедер.

— Что ты делаешь? — услышала испуганное.

— Раздвинь ноги, — попросила тихо. — Я хочу показать тебе еще один способ выражать свою любовь.

И была ночь, полная чудесных тайн и открытий. И было плевать, что их тела покрыты пылью дороги, и разве имела значение эта пыль рядом с жаркими стонами, и соленым вкусом на губах, и пальцами, запутавшимися в волосах и заставляющими ласкать сильнее, жестче, ярче.

Между ними не осталось никаких преград и вопросов. Элайза стояла на коленях между раздвинутых ног Алисии, и проникала внутрь, и гладила быстрыми движениями языка, и задыхалась от пьянящего ощущения, наполняющего грудь, а от нее — все тело.

И настал момент, когда Алисия больше не смогла стоять. И они свалились на пол, на сброшенную одежду, и Элайза легла на спину, и заставила Алисию встать на колени над ее лицом, чтобы продолжить это безумное, бесконечно сладкое путешествие, путешествие туда, где еще не были ни одна, ни вторая, туда, куда они могли попасть только вдвоем.

А потом, когда Алисия проглотила крик и упала рядом, Элайза накрыла ее собственным телом, и целовала, успокаивая дрожь, и шептала в приоткрытые губы:

— Я люблю тебя. Я люблю тебя больше всего на свете. Я люблю тебя.

В этом «я люблю тебя» были целые годы, которые они шли друг к другу, искали друг друга, пытались вспомнить. В этом «я люблю тебя» была их первая встреча, и первый поцелуй, и первые — случайные — прикосновения. И нежная кожа под губами и языком, и улыбки, понятные только им двоим, и сны — одни на двоих, и выстраданное «я выбираю тебя», и сладкое «я никогда больше тебя не оставлю».

— Знаешь, чего бы я хотела больше всего? — спросила Элайза под утро, когда сил не осталось окончательно, и все тело отчаянно ныло сладкой болью.

— Запомнить это и никогда не забывать, — прошептала Алисия, целуя ее опухшие губы. — Я тоже, Кларк. Я тоже.

Следующие дни слились для них в один, но бесконечный. Вначале они пытались разговаривать и что-то делать: занимались гимнастикой, разбирали завал, читали по очереди стихи и напевали песни. Но настал момент, когда говорить стало не о чем, а камней, вытащенных из завала, было слишком мало для того, чтобы вернуть надежду.

Теперь они больше не говорили друг с другом. Алисия и Элайза каждую минуту проводили, держась за руки или обнимая друг друга. Ночью к ним присоединялся и Мерфи — было очень холодно, а втроем они хоть как-то могли согреться. Запасы еды и воды быстро таяли, и воздух с каждым днем становился все более затхлым.