Девы ночи - Страница 8

Наконец оркестр перестал играть. Одиннадцать часов. Теперь и для них настал звездный час. Играть они будут уже только за деньги.

Я взглянул в сторону Надиного стола – там еще и не собирались расходиться. Я пошел к своим гречанкам. Из-за стола встал Теймураз, обнял меня за плечи и отвел в сторонку.

– Слушай, Кастантин. Твой Мариан – персик. Понял? За персик плачу, как за персик. Понял? Она сказал, што ты можешь сделать две комната, да? Сделай. Я плачу. Сколка?

Сто пятьдесят рублей? Мать честная! Как я выдавлю из себя такую сумму? Кто бы подумал, что эти гречанки такие дорогие?

– Гавари, дарагой. Я панимаю – радной сестра. Жалко. Очень жалко. У меня тоже есть сестра. Я бы убил тебя, если бы ты сделал ей больно. Но я васточный челавек. А ты – западный. У меня адын закон, у тебя – другой. Сколка? Сто рублей дат?

Я молчу и шмыгаю носом. Дураков нет – пусть сам поднимает цену.

– Сто пятьдесят дат? А? Даю сто пятьдесят. Понял? За двух.

Я молчу. Молчать я умею, как Бог. Чувствую, что грузин уже теряет терпение.

– Ну, ты разбойник, дарагой, да? Двести рублей даю! Больше – ни капейка. Панимаешь – очень гречка хачу. Никагда гречка не хател, а типер хачу, да?

– Черт с тобой, – говорю я, и мы ударяем по рукам.

Ударяем и вторично, но в этот раз не так звонко, потому что в моей ладони оказывается восемь четвертаков, которые быстро исчезают в кармане.

Теперь я направляюсь к портье и обделываю дельце. Он требует тридцать за два номера. Даю двадцать пять. Хорошо. Я свободен.

Дома мне снится толстая-претолстая профура с выбитыми зубами, которая клянчит: «Не продава-а-ай!»

«Хочешь познать грязь? – спрашивал наш философ восемнадцатого века Паисий Величковский, и сам себе ответил: – Тогда стань ею». И я стал.

На двери ресторана знакомое предупреждение: «Извините. Мест нет». Под дверью – нетерпеливая толпа. Но в фойе я вижу Марианну, она тоже меня замечает и зовет швейцара. Тот расплывается в улыбке, осторожно открывает и одним рывком втаскивает меня к себе, тут же захлопнув дверь перед носами возмущенных посетителей.

Марианна выглядит прекрасно. И думать не хочется, что это цветущее создание когда-то превратится в профуру с выщербленными зубами. Сегодня она в «левисах» и тоненьком свитерочке, а темные волосы буйным хвостом спадают на грудь.

– Ты сменила гардероб?

– Да, привезла из камеры хранения. Нам тут понравилось, мы решили остановиться на несколько дней.

Появляется и Елена. Тоже в «левисах».

– Привет!

Она целует меня в щеку. И это – на глазах у публики, которая там, за дверью, жадно наблюдает за нами. Я поворачиваюсь к ним лицом: видите, как выглядит галичанский супермен? Чтоб знали!

Потом вынимаю из кармана деньги.

– Тут сто семьдесят пять.

– Что? – удивляются обе. – Откуда?

– Очень просто. Я молчал, а он поднимал цену. Остановился на двухсот. Четвертак проглотил портье. А это остаток.

– Хо! – хлопает меня Марианна по плечу. – Ты нам нравишься! Давай работать вместе. Лучшего опекуна не найти.

– Ага, – подхватывает Елена. – Поехали вместе в Ужгород. Там тоже можно неплохо гульнуть.

– А пока поделим деньги, – говорит Марианна.

– Всем по полтиннику, а четвертак – на пропой и служебные траты.

Таким образом, кроме туфель «Саламандра» и десятки от профуры, я заработал еще полсотни, и все это – в один день.

За столиком Елена разливает шампанское и провозглашает:

– Кирие елейсон!

– Мы опять греки? – спрашиваю.

– В обязательном порядке. Сегодня у нас в гостях польская делегация.

– Откуда ты знаешь?

– Программа расписана до конца недели. Не волнуйся. Твои функции остаются прежними – примешь деньги и дашь четвертак портье.

– Этот портье неплохо зарабатывает.

– Неплохо. Но не все идет ему в карман. Он должен еще поделиться. Свою лепту получит администрация и дежурный милиционер.

– Боже, сколько людей знает, что мы не греки!

– О, их значительно больше. Приплюсуй всех местных проституток.

– Неужели у них такой наметанный глаз?

– У них свои возможности. Кстати, тут уже одна подходила и предлагала за тебя пятьсот рубасов.

– За ночь? – смеюсь я.

– Ну, ты слишком высоко себя ценишь. Пятьсот за то, что ты возьмешь их под крыло. Им понравилось, как ты работаешь. У тебя интеллигентная физиономия, а это в нашем ремесле редкость. Такой вот курдупель ни малейшего доверия у порядочного человека не вызовет. Кто поверит, что он в ресторане случайно? Он торгует проститутками, и никто даже не сомневается, что имеет дело с проститутками. А если за это возьмешься ты, клиент действительно может поверить, что ты берешь деньги за сестру-студентку, которой очень хочется прибарахлиться, да не за что. И в постель с мужчиной она идет, словно на государственный экзамен, а наутро обязательно умоется слезами: «Ах, что я наделала! Ах, зачем я пила столько шампанского! Как вы могли воспользоваться моей слабостью?!» и т. д. Понятно тебе?

– Может, и вы так с утра рыдали?

– А ты думал! – встряла в разговор Марианна. – Мой дорогой Теймураз наклюкался так, что, как только мы пришли в номер и выпили еще бутылочку, он повалился и захрапел. Ну, я быстренько его раздела догола, сама тоже разделась и счастливо уснула. С утра он, бедолага, не мог вспомнить – было у нас что-то, или нет. Потом с криком: «Вах! Сколка денег угробил!» бросился меня насиловать. Но я бойко защищалась. «Уважаемый! – сказала я. – Вы заплатили за ночь. А сейчас белый день…» За что я люблю грузин – они джентльмены. Теймураз оставил меня в покое. Только, одеваясь, каждый раз произносил: «Пагулали, да? Могитхан?! Пагулали, да?»

Девушки заливаются смехом.

– Таким образом, я провела очень целомудренную ночь.

– А как ты, Елена?

– Ну, я была вынуждена поработать. Но в меру. Мой тоже был залит до краев. Утром он долго искал кошелек, который почему-то оказался под кроватью. А из кошелька, представь себе, не пропало ни копейки. В конце концов, там было всего восемьдесят рублей. Зато пропали два билета до Тбилиси. Представляешь, каково отчаяние?

– Пагулали, да? – хохочет Марианна.

– А эти билеты теперь в твоей сумочке? – догадываюсь.

И теперь уже втроем мы хохочем, как сумасшедшие.

– Нет, их там уже нет. Мы же ездили на вокзал за вещами. – При этом Елена кладет мне в карман двадцать пять рублей. – Ты доволен?

Еще бы! Восемьдесят пять рублей, не считая туфель! Из них двадцать пять краденых. За такую сумму еще не садят. Я могу спокойно пить шампанское.

Чувствую, как все глубже и глубже опускаюсь на таинственное дно. «Играешь с огнем, – шепчет мне на ухо пани осторожность. – Никто тебе не спасет, когда вляпаешься по уши. Потому что ты – один. И никто». И верно, кто я? Писатель? Но ведь я нигде не печатаюсь. Что я кому объясню? Что изучаю жизнь проституток? Чтобы написать рассказ?.. Нет-нет, этого ни в коем разе говорить не следует. Представляю, как капитан милиции смотрит мне в глаза и укоряет: «Пишешь клевету на нашу действительность? Для тех, кто за границей? Обливаешь грязью свою Родину? На кого ты работаешь? Сознавайся! Добровольное признание облегчит вину!»

Почти такие же слова я услышал, когда меня задержала милиция при совершении ужасного преступления: я фотографировал мусорный ящик. А в ящике рылся горбатый дедушка. Никогда не думал, что мусорники относятся к военным объектам. А оказалось, что это именно так. Пленку засветили, меня несколько часов помурыжили, заставили написать объяснение и отпустили. До следующего раза.

– Эти пятьсот рубасов мы бы поделили поровну, – вздыхает мечтательно Марианна. – Соглашайся, тут золотое дно.

– А Франь?

– Думаю, от комиссионных он не откажется.

– А легавые?

– Ну и чудак ты. С легавыми всегда можно договориться. Разве ты еще не заметил, что милиция на проституток внимания не обращает? А не обращает потому, что их в Советском Союзе нет. У нас ни секса нет, ни проституток. А как можно наказать того, кого не существует? Врубился?