Девушка в голубом пальто - Страница 11

– Где?

Он повторяет вопрос.

Я сглатываю слюну.

– С какой стати мне ходить в еврейскую среднюю школу?

– Зачем ты лжешь?

– Я свою окончила. Правда, не с такими отметками, как ты. Но мне все-таки выдали аттестат.

– Ханнеке, перестань притворяться дурочкой. Меня-то не ждет мама, волнуясь из-за комендантского часа. Я могу болтать с тобой хоть до рассвета. Или, возможно, нас арестуют. Смотря что ты предпочитаешь.

Он ехидно улыбается, и я сдаюсь.

– Если я там и была, откуда ты это знаешь?

– Моя подруга Юдит – секретарь лицея. Она заходила ко мне час назад, чтобы рассказать о странном происшествии.

Юдит. Должно быть, это та еврейская девушка с острым взглядом и узлом волос на макушке.

– Юдит поведала, что заходила одна девушка. Она утверждала, что ищет фотографии мальчика по имени Бас, которого любила и который мертв. Это напугало Юдит. Она подумала, что, возможно, ты нацистский шпик, и в ужасе прибежала ко мне.

Парочка впереди нас тоже останавливается. У женщины сердитый вид. Значит, я ошиблась, и это не первое свидание. Эти люди знают друг друга достаточно долго, чтобы ссориться.

– Но как ты понял, что это была я?

– Я попросил Юдит описать эту особу. Она сказала, что это была высокая девушка лет восемнадцати, с волосами цвета меда и сердитыми зелеными глазами. А еще она сказала – цитирую дословно: «Девушка, которую Гитлер с радостью поместил бы на арийские плакаты». – Он делает паузу, давая мне возможность оправдаться. Но нет никакого смысла лгать. В доме Ван де Кампов имеются мои фотографии. Олли может показать их Юдит, и она подтвердит, что видела именно меня.

Мы дошли до статуи в центре площади. Олли тянет меня за рукав в тень памятника. Затем, повернув лицом к себе, наклоняется совсем близко.

– Так что ты там делала?

– Я кое-что искала. Вот и все.

– Я это знаю. Но уж точно не фотографию Баса, который не был евреем и не ходил в эту школу.

– Я не могу тебе сказать.

Он закатывает глаза.

– Не можешь? Думаешь, мне будет так трудно понять?

Меня раздражает строгий тон Олли. Что он знает о жизни? Пусть я на три года моложе, но это он далек от жизни. Этот студент университета ничего не знает о реальном мире.

– Если только ты не… – снова начинает он, и его глаза блестят. – Ханнеке, ты же не была там по заданию НСД, не так ли? Я слышал от нескольких людей, что ты работаешь на черном рынке. Но ты же не сотрудничаешь с НСД?

Хорошо бы ответить «да», потому что тогда Олли оставил бы меня в покое. Он прекратил бы задавать вопросы, и я бы никогда больше его не увидела. Но гордость не позволяет мне так нелепо солгать.

– Конечно, нет.

Я смотрю в глаза Олли. Они не такие голубые, как у Баса. Еврейский лицей – единственный ключ, до которого я смогла додуматься.

– Ты можешь представить меня Юдит?

– Так тебя интересует Юдит?

– Нет. Я просто… Я ищу одного человека. Быть может, Юдит могла бы рассказать о нем побольше.

Теперь Олли отвернулся от меня, притворяясь, будто читает надпись на пьедестале статуи Рембрандта. Но он смотрит на нее гораздо дольше, чем требуется. Когда он наконец нарушает молчание, то произносит очень тихо:

– Ты спрашиваешь о het verzet?

– Нет. Я же не сумасшедшая. – Я удивлена, что Олли вообще упоминает Сопротивление. Он же никогда не нарушал закон. – Это другое.

– Ханнеке, я не стану тебе помогать, если ты не скажешь, для чего требуется моя помощь.

– Я не собираюсь делать ничего плохого, Олли. Но я не могу сказать, потому что это слишком опа… – Я резко обрываю фразу. Если бы я произнесла слово «опасно», он бы наотрез отказался помочь. – Потому что обещала одному человеку.

– Потому что это слишком опасно? Вот что ты собиралась сказать?

Я поджимаю губы и отвожу взгляд.

– Ханнеке. – Он говорит так тихо, что я едва слышу. – Что бы ты ни делала, прекрати. Сейчас же прекрати.

– Пожалуйста, отведи меня к Юдит. Мне нужно всего несколько минут. У нее не будет из-за меня неприятностей.

– Пора домой, Ханни. Твоя мама будет волноваться из-за комендантского часа.

У него деловой тон, и он закрывает тему. В конце концов я решаюсь, потому что не вижу выхода. Мириам пропала почти двадцать четыре часа назад. И хотя Олли педант и зануда, он никогда не смог бы стать нацистом и предателем.

– Олли, мне нужно поговорить с Юдит, потому что я ищу одну девушку по имени Мириам. Ей всего пятнадцать. Она ровесница Пии.

Я намеренно упоминаю Пию. Это младшая сестра Олли и Баса, любимица семьи. Я любила эту девочку. Она говорила, что мечтает, чтобы я вышла замуж за ее брата. Тогда я стану ей настоящей сестрой. «Он сделает тебе предложение, после того как окончит университет, уверяла меня Пия. Он безумно в тебя влюблен.

– Зачем ты приплетаешь сюда Пию?

Его светлые глаза сверкают. Ладно, пускай злится. Мне приходилось говорить и кое-что похуже, чтобы получить желаемое. Вероятно, я буду так поступать, пока не кончится война. Судя по тому, как у Олли ходят желваки, мои слова сработали.

– Десять минут, – заверяю я. – Мне нужно поговорить с Юдит всего десять минут. В случае необходимости я могу зайти к ней в школу. Но я не думаю, что ей этого хочется. Я делаю доброе дело, Олли. Честное слово.

Он отворачивается и теребит свои белокурые волосы с земляничным оттенком. Когда он снова поворачивается ко мне, его голос звучит немного громче.

– Как жаль, что ты не поступила в университет, Ханнеке. Там можно познакомиться с очень милыми людьми. Я вступил в студенческий обеденный клуб. Там я и встретил Юдит. Мы собираемся пару раз в неделю.

– Когда?

– Следующая встреча завтра.

– Где?

Он не успевает ответить, так как слышится громкий гортанный смешок. Немецкие солдаты. Двое. Я улавливаю, что у них разговор о Рембрандте. Один из них заявляет, что его любимая картина – «Ночная стража». Этому солдату не повезло: когда началась война, хранители забрали «Ночную стражу» из Рейксмузеума. Они скатали полотно и увезли в какой-то замок за городом.

– Рембрандт. – Любитель искусства указывает на статую, затем на нас. – Хорошая художник, – продолжает он на ломаном голландском. – Рембрандт.

Этот солдат немолодой. С ним следует вести себя как дочь, а не флиртовать. Я собираюсь похвалить его вкус, но меня опережает Олли.

– Рембрандт! Один из наших лучших художников, – отвечает он по-немецки. Его голос звучит спокойно, и у него безупречное произношение. – Вы знаете Ван Гога?

Солдат зажимает нос и отмахивается от воображаемого запаха. Таким образом он ясно дает понять, что невысокого мнения о Ван Гоге. Его друг смеется, и Олли тоже смеется.

– Никакого Ван Гога! – шутит он.

Как приятно, когда в кои-то веки не надо беседовать самой! Можно не напрягаться, с притворной бодростью ведя разговор с немецкими солдатами. Через несколько минут Олли обнимает меня за плечи и уводит от статуи.

– Доброй ночи, – прощается он с солдатами, и они весело отвечают.

Покинув площадь, он всю дорогу не произносит ни слова. И я тоже.

Теперь я часто ощущаю вину, порой злость и постоянно страх. Но обычно я не сомневаюсь в себе. Я тщательно выстроила свою новую жизнь так, чтобы наилучшим образом защищать семью и себя. Однако за прошедшие двенадцать часов я взялась за опасное задание, утратила самообладание в присутствии незнакомки и снова разбередила рану от потери Бака, которая никогда не заживает. И теперь у меня остались только сомнения. Поступаю ли я правильно?

Олли провожает меня до дома, и я по настоянию мамы допиваю горячий шоколад. И только тогда осознаю, что он так и не сказал мне, где будет проходить встреча студенческого клуба. Но когда я готовлюсь ко сну, то нахожу в кармане пальто салфетку Олли, испачканную шоколадом. На ней записан адрес. Это возле кампуса Муниципального университета Амстердама.