Девушка в цепях - Страница 4

– Ты почему остановился?

– Авария. Придется подождать, леди Эвелина.

– Но я опоздаю на примерку!

– Дальше не проехать и развернуться уже не получится. – Мужчина развел руками. – Мобили столкнулись, прямо на перекрестке, перегородили все. А полицейских не дозовешься.

– Опять эти мобили!

Лина нахмурилась и топнула ножкой. Пожевала губы, как делала всегда, когда злилась, а потом ее лицо просветлело.

– Пожалуй, придется идти пешком.

– Но леди Эвелина, не положено же…

– Тебя не спрашивают! – отрезала она. – Распахни дверцу и руку подай. Живо! Мисс Шарлотте тоже. И только попробуй сказать папеньке или мачехе – вмиг вылетишь с места без рекомендаций.

– Здесь недалеко, всего три квартала, – сказала я кучеру, лицо которого пошло красными пятнами. Почему-то мне было ужасно неловко.

Не успели мы свернуть на улицу, где пекарни наседали на мясные лавки, а пирожковые перемежались с витринами, заставленными посудой и безделушками, как Эвелина поморщилась и зажала нос двумя пальцами. Другой рукой она приподнимала подол, брезгливо морщась, когда под ногами что-то скользило или хрустело.

– Фи! Воняет, как в отхожем месте.

Запахи в Лигенбурге и впрямь были самые разные, из промышленных кварталов ветер приносил одно, из цветочных другое. Иногда к этому примешивались ароматы близости рынка, проходящих по улочкам лошадей и проезжающих мобилей.

– Убийство! Убийство в р-р-рабочем квар-р-ртале! – Разносчик газет, паренек с лихо надвинутой на нос плотной кепкой сунул газету мне в лицо так яростно, что я едва успела увернуться и почувствовала запах свежей типографской краски.

– Нет, спасибо, – покачала головой, успев заметить на первой странице фотографию.

Совсем девочка, не старше нас с Линой, наверное. Лет семнадцати, а может быть и того меньше.

Сердце сжалось при мысли о том, что она уже никогда не вернется домой. Не обнимет родных и не улыбнется.

– Всевидящий, Лотти! Что у тебя с лицом? – Лина раздраженно на меня покосилась. – Мы же не траурный наряд идем примерять. Определенно, сегодня все только и делают, что портят мне настроение.

– Прости. – Я попыталась улыбнуться, но не вышло. – Просто я подумала о ней.

– Ты теперь о каждой бродяжке думать будешь? – подруга приподняла брови.

– Почему сразу о бродяжке? Мы ничего о ней не знаем.

– Потому что с леди такого, – она сделала ударение на последнее слово, – никогда не случится. И с приличной мисс тоже. Все, я не желаю больше говорить об этом! Мне и так тошно дальше некуда. Чтобы я еще раз согласилась ехать на примерку… Она, конечно, шьет роскошные наряды, но если хочет обшивать меня, придется ей ездить ко мне самой.

Она отпустила мою руку и решительно зашагала вперед. Я ускорила шаг, и вскоре (к явному облегчению), мы свернули к дому известной в Лигенбурге модистки.

2

Без «Девушки» стало как-то пусто. Место на рабочем столе, которое она занимала, теперь было завалено красками, кистями и карандашами, ранее ютившимися на полу и по углам мансарды. Раму для картины я так и не успела купить, чтобы поставить ее на потертую тахту, прикрытую оранжевым пледом. Владелец квартиры, мистер Холл запрещал мне дырявить стены, хотя с этим вполне успешно справлялись мыши. До того, как у меня появилась мисс Дженни.

Впрочем, о мисс Дженни мистер Холл не знал, и мы обе считали, что так будет лучше. Полосатая кошка с усами, которым мог позавидовать тигр, появилась у меня на окне в начале прошлой, очень холодной весны. Сверкая огненно-желтыми глазами, поставила лапу на раму, как бы спрашивая: «Найдется для меня что-нибудь перекусить?»

Перекусить нашлось, и с тех пор мисс Дженни приходила, когда хотела, и уходила, когда хотела. Она помогала мне с мышами, а я ей – переждать голодные времена. Мы ничего друг от друга не требовали и ничего не обещали. Пожалуй, это были идеальные отношения, в которых каждый не ждал новой встречи, но согреваться от уютного мурчания всегда было тепло. Теплее разве что запускать пальцы в короткую шерстку и гладить мисс Дженни. В какой-то степени мы с ней были похожи: я была свободной художницей, а она свободной кошкой свободной художницы.

Поэтому сейчас я просто распахнула окно и впустила ее в мансарду вместе с холодным осенним воздухом. Огни над рекой и грохот со стороны стройки (несмотря на то, что уже стемнело), ворвались вместе с запахами чадящих котлов и угольного дыма, клубящегося над снующими по Бельте лодками.

– Быстрее, мисс Дженни! – поторопила строго. – У меня потом комната еще два часа не прогреется.

Кошка посмотрела на меня со свойственной ей меланхолией, а потом с королевской грацией (и той же расторопностью), вплыла в комнату. Ей было совершенно безразлично, что отопительный котел у нас даже зимой не включают настолько, чтобы им можно было согреться. Отчасти потому, что миссис Клайз, соседка с третьего этажа, постоянно жаловалась. Она говорила, что однажды этот котел взлетит на воздух, и все мы посыпемся в ночное небо, как конфетти из праздничного рогалика. Этот сюжет меня так вдохновил, что я нарисовала летящих над домом людей с разноцветными зонтиками, вставила картину в простенькую деревянную раму под лаком, и подарила ей.

– Это единственное, что я возьму с собой ко Всевидящему, – заявила она, когда увидела подарок.

Чувство юмора у нее тоже было странное. Впрочем, миссис Клайз боялась не только паровых котлов, но и газовых светильников, электричества и магических артефактов. В общем-то, она была безвредной милой старушкой, постоянно завернутой в такое количество поеденных молью шалей, что ей совершенно точно без разницы, на каком делении стоит паровой котел. А мне, чтобы писать, требовалась подвижность, поэтому позволить себе кокон из шалей я не могла.

Единственная труба в углу комнаты, тоненькая, как два моих пальца, тепла почти не давала, поэтому грелась я слабо заваренным чаем и пробежками из одного угла мансарды в другой. Примерно как сейчас. Пытаясь сосредоточиться на новом сюжете, а вовсе не на месье Ормане, который ворвался в мои мысли с той же бесцеремонностью, что и в кабинет директора музея.

Если бы еще это было так просто.

– Как думаешь, мисс Дженни, прилично мне о нем думать? – поинтересовалась я у кошки, которая умывалась после сытного ужина.

Мисс Дженни выразительно посмотрела на меня и вернулась к своему занятию.

– Ладно, а если мне его нарисовать?

Идея пришла настолько внезапно, что избавиться от нее я уже не смогла. Устроившись поудобнее, я подтянула к себе альбом с зарисовками – сюда помещались все сюжеты, за которые я пока не готова была взяться всерьез. Парочка на мосту через Бельту, стелящийся над рекой туман и тяжелое, хмурое небо. Пес и мужчина с дымящей трубкой, поводок намотан на кулак так плотно, что на ладони вздулись вены. Много их было, сохраненных на бумаге случайных встреч. Эскизы – как пойманные моменты, цвет – это другое.

Цвет – это жизнь, именно поэтому в «Девушке» я использовала такой переход. От черно-белого к ярким краскам. Возможно, поэтому она получилась такой живой. Такой настоящей.

Первый штрих лег неровно, и я перевернула страницу.

Закусила губу, вспоминая. Вскоре карандаш порхал по бумаге, восстанавливая образ: зачесанные назад волосы, правильной формы череп, маска, плавный контур подбородка… я чувствовала себя так, словно у меня отняли нечто очень важное. Надбровные дуги, например. Или крылья носа, скулы, которых мне так не хватало. Художники – странные люди, и я в том числе. Я вспоминаю лица по слепку, который составляю в первый миг знакомства, но здесь не хватало слишком многих деталей. Даже взгляд, пристальный и пронзительный, от меня постоянно ускользал.

Видимыми остались только сутулые плечи и длинные пальцы на набалдашнике трости. Эти пальцы я запомнила так же ярко, как губы: сжатые в тонкую жесткую линию. Поймала себя на том, что краснею. То ли от того, что вопрос Лины до сих пор крутился в голове, то ли от того, какое странное чувство вызывал во мне один штрих на альбомном листе. Желание прикоснуться кончиками пальцев, повторить этот контур, стирая резкость. И немного приподнять уголки…