Девушка по имени Москва - Страница 4

– Боюсь… щас рванет, – рассмеялся Мефодий.

– Мира им мало, каждый ищет половину, – улыбнулся Кирилл. – Так что у тебя там на любовном фронте?

– Как всегда, ожесточенные бои и, как следствие, – потери, переживания, хандра.

– Переживания делают человека чище, это фильтр, через который проходит человеческая душа. Менять только надо чаще.

– Менять некогда. Слишком много лишней информации. Пропаганды.

– Любовь – это тоже своего рода пропаганда, если женского – то красоты, если мужского – то состоятельности по содержанию той самой красоты.

– Пока не случатся дети. Вот послушай:

– Зачем он тебе звонит? У тебя с ним что-нибудь есть?

– Да. Ребёнок.

– Про детей здесь очень много, тема насущная. Брошенных детей полно.

– Ты про детские дома?

– Да. Но еще больше брошенных без любви, внутри семьи. Родителям некогда. Сунут под нос планшет – иди, воспитывайся.

Ноет он, ною я, дома прямо Ноев ковчег. Не могу. Долгожданный сынок постоянно выводит из себя. Я могу взять и трепануть его. Вот сегодня. Собирались на улицу. Он орет. Меня бесит. Наорала на него. Закрыла рот рукой. Он еще больше плакал. Потом так стыдно, что хочется отрезать себе руки. Ведь я очень его люблю. Дайте сил.

– У тебя силы еще остались? Дай, – посмотрел на Мефодия вопросительно.

– Да дал уже. Про детдома тоже не забыл. Некоторые письма прямо пронизаны собственной беспомощностью. Кто-то пропал, кто-то болеет, кем-то не перестают гордиться, на ком-то пытаются заработать.

– Ладно, возьми из общака, распредели, чтобы никто не остался в обиде на жизнь. Да, люди странные существа, сначала заводят котят, потом котят избавиться.

– Хотят или котят?

– Не вижу разницы. Люди – коты и кошки.

– Ты прямо читаешь отчет Амор:

Мы лежим, у нас, беременных, на животе приборы, через них слышно, как бьется сердечко наших будущих детей, будто ведут разговор. Рядом в соседней палате – лежат ЭКО, напротив – после аборта. Кому что. Полное собрание сочинений в трех томах. Каждый со своей любовью, кто-то желает зачать, кто-то сохранить, кто-то избавиться.

– Умеешь ты слезу выжать, – смахнул невидимую Кирилл.

– Я старался оставить самое злободневное, – заметил Мефодий.

– Людям кажется, что злых дней куда больше, чем добрых.

– Может, тебе мультики поставить? – пошутил Мефодий. – Если не боишься подсесть на смешариков.

– Ему же, кроме телика, ничего не нужно. Он может днями и ночами это гов… смотреть. А мамаша нужна только для того, чтобы пожрать, – прочитал, смеясь, Мефодий.

– На самом деле грустно, – улыбнулся еще грустнее Кирилл. – А кто виноват, они же сами его подсадили. Мультики – это удобно, ты включаешь их детям, чтобы заняться своими делами. Кругом говорят, насколько они полезные и развивающие, постепенно начинаешь в это верить, ты чувствуешь комфорт от такой веры, чем удобнее вера, тем она прочнее. А взрослым то же левое полушарие снимает свои яркие картинки. И сидят родимые на пикселях, как на игле.

– Ты сам попробуй с ребенком провести часа два или хотя бы час. Слабо? Только мультфильмы могут притормозить их неугомонное начало.

– Слабо, – согласился Кирилл. – Только в теории полезно почитать им сказки, а на деле – включаешь телевизор.

– Можно подумать, что ты сам мультики не любил.

– Любил, конечно, рисованные, кукольные – почему-то нет. Смотрел, когда уже совсем выбора не было. Из любимых «Приключения капитана Врунгеля».

– А не генерала? Или его разжаловали? – уточнил Мефодий.

– Не в этом суть, помнишь, как там древнюю статую, искусство в футляре для контрабаса вывозили. Сама идея – уже искусство.

– Видимо, после этого контрабанду в нашем языке окрестили «контрабасом».

– В нашем? Нет, это не наш метод. Сейчас совсем другие мультфильмы. И искусство тоже, – съехал с темы Кирилл.

– Дети другие, мультфильмы другие, а мы вечные, как в кино, – рассмеялся и посмотрел на Кирилла Мефодий. – Что я вижу?

– Что?

– Я вижу – ты против кино тоже?

– Нет, я за кино как за развлечение. Ударное слово «раз», раз-два, но не постоянно же. Нельзя прилипать к экрану. Я же вижу, – потряс он пачкой А4 в воздухе, – что для кого-то это ежедневные контактные линзы. Кино – это средство по уходу за скукой. Не более того.

– Соглашусь. А что скажешь про театр? Вот, здесь есть из детского спектакля сцена:

– Медведь, а сходи-ка ты к пчелам, – говорит косолапому Лиса.

– Зачем?

– Как зачем? Ты же любишь мед.

– Я очень люблю мед.

– Ты должен прийти к пчелам и сказать: ну-ка быстро дайте мне меда.

– А если не дадут?

– Ты медведь или панда? Топни ногой, толстопятый: «Ну-ка быстро мне меда принесите!» Как миленькие отдадут.

– Хорошо про панду, – хехекнул Кирилл. – Мишки совсем обурели.

– Я белых всегда больше любил.

– Почему белых?

– Они единственные из млекопитающих, которые людей не боятся.

– А ты боишься? – посмотрел испытующе Кирилл на Мефодия.

– Мне некогда, я работаю.

– Работаешь?

– Это не работа, по-твоему? Я же читаю.

– Работай, работай, не отвлекайся. Кстати. А что люди читают сейчас?

– В основном муру всякую.

– Какую муру?

– Либо детективы… – задумался Мефодий и снова начал гладить кактус.

– Людей всегда тянуло на преступления, – не дал ему договорить Кирилл. – Сначала их тянет, потом оно из них. На этом стоит литература, – очертил взглядом бумажную кучу Кирилл. – Достоевского читал? «Преступление и наказание»? Вижу, что не читал.

– Про преступление здесь что-то было: потерпевшая Родина рассказала, как муж методично отрезал ей по пальцу, пока не отрезал обе руки.

– Родина – это фамилия?

– Да какая разница. Была Родина – стала уродина. Вот где страшно, вот где Достоевский.

– Я почему-то вспомнил Венеру Милосскую, – беспокойно смотрел на кактус Кирилл. – Красивая Родина, но без рук. Поэтому все в итоге выходит через жопу.

– Сердца у тебя нету.

– Зато у меня есть голова. Наказали?

– Посадили.

– Посадишь такого, а что из него еще вырастет? Сорняк есть сорняк, – продолжал гладить кактус Мефодий.

– Ты про книги начал, что-то мы отвлеклись. И оставь в покое цветок. Тебе что, гладить больше некого?

…Ну что еще читают? Либо фэнтези, либо романы, – продолжил Мефодий. – Некого. А тебе что, жалко?

– Загладишь – он цвести перестанет. Так какие романы?

– Разные. В основном все названия крутятся вокруг местоимений: от меня, мне тебя, если бы не я, до него, перед тобой, под тобой, я б тебя…

– Названия интригующие, – рассмеялся Кирилл.

– Да, прямо мурашки по коже. Может, лучше к детям вернемся?

– Валяй.

– Дарите женщинам цветы, они подарят вам детей.

– Наконец-то что-то позитивное. Да, надо дарить, чего бы это ни стоило. Цветы для женщины, как включатель – оп, зажглась, засветилась, затанцевала, – согласился Кирилл.

– Но есть и другая сторона, надарили столько, что теперь воспитывать негде. Легче в университет поступить, чем в детсад. С самого рождения записались в очередь. 3 года прошло – хуй там. В прямом и переносном слове. Моему мужу пришлось соблазнить заведующую детсадом, чтобы устроить туда нашего сына.

Кирилл развел руками.

– Дети рождаются, дети становятся, все остальное в любви перемельница, все остальное в семье – пересортица, – промурлыкал он про себя стишок.

– Твое?

– Нет, так вспомнилось.

– Дети – это опорные точки отношений, опорные сваи, некогда вколоченные в ночи, чтобы не расставаться как можно дольше. – Грусть начала жевать голос Кирилла, видимо, вспомнил всех своих. Мефодий знал, что для шефа это тема больная, поэтому старался ее не развивать.

– Каждый великий роман заканчивается расставанием, – попытался подбодрить его Мефодий.

– А каждый посредственный – расстоянием, – «хе-хе» незаметно добавил про себя Кирилл, сбрасывая с мыслей тоску.