Девушка из Ржева - Страница 3

Еще приводили порой Пашу в смущение ее более чем скромные туалеты. Жить приходилось нелегко, стипендии едва хватало на самое необходимое, на помощь от матери рассчитывать не приходилось, наоборот — Паша всячески хитрила, чтобы самой выкроить к концу месяца хоть несколько рублей и отослать их домой. А между тем кое у кого из Пашиных подруг в ходу уже были и крепдешин, и даже туфли-лодочки, а у ребят появились широкие, в ладонь, шелковые галстуки, повязанные толстым узлом.

Удобства быта в ту пору уже не противопоставлялись героике эпохи. А она продолжала быть эпохой героев. И каждое утро газеты называли все новые и новые имена. К вечеру их уже знала наизусть вся страна: от мальчишек-пионеров до ветеранов-буденновцев — Валерий Чкалов и Никита Карацупа, Паша Ангелина и Алексей Стаханов, Отто Шмидт и Владимир Коккинаки. Метростроевцы. Полярники. Девушки-парашютистки. Бойцы Хасана.

С восторгом и удивлением читала о них Савельева, а в голове не укладывалось: как же это они смогли? Или это какие-то особые люди? И у них вместо нервов стальные провода, а вместо сердца пламенный мотор, как пелось в песне?

Однажды на Арбате, возле разукрашенного хохломскими узорами табачного магазина, Паша увидела почтительно-суетливую стайку мальчишек. Впереди, неторопливо переваливаясь, вышагивал коротенький толстый человек, уже очень немолодой. Подбитый мехом кожаный реглан и пушистая пыжиковая шапка делали его похожим на медвежонка. У человека было круглое добродушное лицо с маленькими хитрыми глазками, над верхней губой смешно топорщилась щеточка усов. От всей его фигуры так и веяло спокойствием, уверенностью и весельем.

Один раз какой-то суетливый пацан лет восьми едва не попал ему под ноги. Человек остановился, присел на корточки и состроил зверскую физиономию. Мальчишка в восторге заверещал, а толстый человек хмыкнул и зашагал дальше. Прохожие останавливались и смотрели ему вслед. На углу улицы человек в реглане свернул налево по Суворовскому бульвару и скрылся в подъезде большого желтого дома, известного в Москве как Дом полярников.

И тут только Паша покраснела, сообразив, что она шла за этим человеком вместе с мальчишками, с которых, как известно, спрос невелик. Она вглядывалась в лицо человека, известного всему миру, и не заметила в нем ничего примечательного, тем более героического. Обыкновенный веселый толстый человек, которого явно смешит (хотя и чуточку нравится) собственная слава. А ведь сам Папанин! Первый живой герой, которого увидела Паша на своем веку.

Много позже какой-то молодой доцент привел на институтский вечер своего школьного приятеля. Приятель оказался высоким бравым брюнетом, которому очень шла синяя летная форма. В петлицах френча рдело по алой шпале, а над левым карманом поблескивал золотом и эмалью новенький орден Красного Знамени.

«Он был в Испании!» — сказал кто-то шепотом Паше. О тех, кто воевал в Испании, тогда говорили только шепотом. Во время концерта Паша сидела совсем рядом с летчиком и украдкой то и дело косилась в его сторону. И тоже не разглядела в нем ничего необычного. Правда, красивый, но ведь красивых ребят и у них в институте немало, никаких не героев. А уж Папанина-то и вовсе никак не назовешь красавцем.

Ее собственные подвиги закончились на том, что она выполнила нормы всех оборонных значков: ГТО, ГСО, ПВХО и «Ворошиловского стрелка». Очень хотелось получить и значок парашютиста, но в аэроклуб ее не приняли: девушек, желающих прыгать, было столько, что Пашина очередь подошла бы разве к пенсионному возрасту.

Довольно трудно было сдать нормы на значок ПВХО. Зачеты принимал курсант из военного училища — в порядке комсомольского шефства. Был он совсем молоденький, моложе своих кружковцев. Очень стеснялся своей молодости и потому был отчаянно строг и придирчив. А Паша, как нарочно, на зачете перепутала иприт с люизитом и еле-еле выпуталась. Зачет все же получила, хотя комсорг и сказал ей с укоризной: «Что же ты, Савельева, чуть весь курс не подвела». Паша оправдывалась тем, что химия ей плохо давалась еще в школе.

Подошел наконец и тот единственный, неповторимый день, когда Паша сдала в канцелярию деканата изрядно потрепанный за четыре года студенческий билет. А потом пришлось немало побегать по институту с обходным листом, в незапамятные времена еще метко прозванным «бегунком».

Библиотека (все книги сданы) — штампик хлоп, профком (взносы уплачены) — хлоп, спортклуб (форма сдана) — хлоп, касса взаимопомощи (долгов нет) — хлоп, хлоп., хлоп…

Потом торжественная церемония вручения новеньких, в пахучих дерматиновых корочках дипломов, прочувствованные слова декана, речи, торопливый обмен адресами с однокурсниками и шумный вечер-складчина в институтской столовой, где по такому особому случаю вместо клеенок постелили на столы белые скатерти. Потом долгое шатание по предрассветной Москве, танцы под патефон, который невозмутимо нес на руках муж Веры Кулябко (только на вечере выяснилось, что у нее — вот так раз! — есть муж, студент из Бауманского), и хохот, и песни, и веселая перебранка где-то на Остоженке с подвыпившим, невзирая на ранний час, дворником-татарином.

Дворник грозился разогнать их «бранбоем», но, когда его угостили пивом из бумажного стаканчика, успокоился и даже стал показывать Вериному мужу приемы татарской борьбы.

О назначении Паша уже знала — Луцк в Западной Украине, в областной Волынский банк. Города Луцка никто в институте не знал (студентов оттуда еще не было), но говорили, что город красивый, а сама банковская работа там должна быть интересной, так как советские учреждения и предприятия в Луцке только организовывались, а процесс этот, естественно, связан с финансами. Отсюда следовало, что для молодого специалиста в Луцке хорошие перспективы. Не то что в каком-нибудь старом банке, где каждый счетовод сидит на своем стуле по двадцать лет.

Словом, Пашиному назначению многие даже завидовали, да и сама она, в общем, была им довольна.

Луцк так Луцк. А пока что месяц положенного отпуска в Ржеве.

Домой Паша ехала со смешанным чувством радости и тревоги. Ну радости — это понятно, а тревоги — за мать. До Ржева от Москвы все же рукой подать, да и по деньгам доступно, а Луцк — совсем другое дело. Евдокия Дмитриевна в последнее время чувствовала себя плохо — разболелись ноги. К тому же Паша вообще не хотела больше расставаться с матерью. Девушка знала, что и мать с великой радостью поселилась бы с младшей дочерью, бессемейной, но в то же время понимала, что человеку пожилому, особенно деревенскому не так-то легко двинуться на новое место, оставить обжитой угол, хозяйство, соседей, словом, все привычное, с чем за годы сроднился.

Но разговор с матерью оказался легче, чем Паша предполагала. Предложение дочери Евдокия Дмитриевна приняла сразу, без особых колебаний, но, как человек рассудительный и практичный, предложила так:

— Поезжай, доченька, для начала одна. Получи квартиру, осмотрись. Напиши, какую квартиру дадут, в городском доме или с хозяйством. Напиши, что продать, а что из имущества и на новом месте пригодится.

Луцк Паше понравился. Конечно, не Москва, но дома в центре каменные, двух и трехэтажные, красивые. Много церквей — и католических, и православных. Населения в Луцке, по статистике, вроде и не очень много, но на улицах людно. Смутила поначалу многоязычность: местные жители одинаково свободно говорили и по-украински, и по-польски, и по-русски. Но потом Паша успокоилась. Польский она знает, украинский выучит. Вспомнила, как не давался ей поначалу в институте немецкий, как отставала от однокурсниц, а потом догнала и даже вперед вышла. Преподавательница — Альма Густавовна — уж на что строга была, и та отметила, что у Савельевой отличное произношение. А тут украинский, почти как родной. Осилим.

Понравилась Паше и река Стырь. Странная немного, никак не поймешь, откуда и куда она течет, где ее главное русло — так она ветвилась и петляла по городу. Хорошо и то, что много зелени, деревья могучие, широколиственные, посаженные в незапамятные времена.