Девственная земля - Страница 1

За те шесть месяцев, которые я провела в Индии среди тибетцев в 1963 году, стало ясно, что многие беженцы[1] не заслужили того ореола мученичества, которым окружили их сентиментальные сборщики пожертвований в Европе или Америке. Чем ближе узнаешь тибетцев, тем большей симпатией к ним проникаешься. Хотя отдельные личности и события разбивают идеализированный образ, но они не могут поколебать чувства уважения к мужеству, мягкости и воспитанности, присущим большинству тибетцев.

В начале 1964 года, еще до моего отъезда из Индии, я решила снова вернуться к тибетцам и захотела сделать это как можно скорее. Однако положение беженцев быстро менялось. К весне 1965 года условия жизни тибетцев настолько улучшились, что необученные добровольцы уже ничем не могли им помочь, а навязывать тибетцам еще одного бесполезного поклонника я не сочла нужным. Вскоре из Непала сообщили, что в долине Покхары организован новый лагерь беженцев. Там пятьсот тибетцев жили семьями в ста двадцати палатках. Помогал им лишь один, европеец. Решив, что в такой ситуация я, если даже и не смогу быть особо полезной, то, во всяком случае, не помешаю, 5 апреля 1965 года вылетела из Дублина в Лондон, чтобы подготовиться к поездке в Непал.

К моему разочарованию, перелет проходил без особых приключений. Зато моя любовь к путешествиям разгорелась вновь, особенно на следующий день, когда я отправилась в посольство королевства Непал с просьбой о визе. Там я получила проспект под названием «Путеводитель для туристов, желающих посетить Катманду, столицу Непала» и изданную в Катманду по заказу департамента по туризму брошюру «Кратко о Непале». С трогательной неопределенностью в проспекте говорилось: «Лучшие месяцы для посещения долины Катманду — февраль — апрель и сентябрь — ноябрь. В остальное время года или очень влажно, или очень холодно». Однако брошюра справедливо отмечала, что «и в холодное время яркое солнце и голубое небо делают Непал приятным». Я сразу прониклась теплым чувством к этой стране, изо всех сил старающейся получше преподнести себя капризным туристам. Я наткнулась также на еще более подкупающее заявление: «Биратнагар славится живописной природой и развитой промышленностью. Здесь расположены некоторые крупнейшие промышленные предприятия Непала». Почему-то не верилось, что туристы, которых привлекают промышленные предприятия, для удовлетворения своего интереса отправятся в Непал.

На первой странице брошюры Тибет назван «Тибетским районом Китая»[2]. Это вызвало бы у меня протест, однако достаточно одного взгляда на карту Азии, чтобы понять: Непал — узкая полоса земли, зажатая между включенным в состав Китая Тибетом и Индией. Вдоль северной границы страны размещены китайские воинские части, оперативные планы которых — пока тайна.

По мнению некоторых специалистов, Центральные Гималаи — достаточно серьезное препятствие для любой армии. Однако непальское правительство не забыло, как Тибет был покорен менее чем за десять лет, и в настоящее время непальские дипломаты и политики ломают голову, как бы сохранить хорошие отношения и с Востоком и с Западом.

1–3 апреля я провела два весьма интересных часа на Новогоднем приеме[3] в посольстве Непала. Брошюра «Кратко о Непале» сообщала, что «государство было объединено королем Притхви Нараян Шахом Великим в 1769 году». Теперь я начала понимать, что непальская государственность далеко еще не означает наличия единой непальской нации. Даже на светском приеме, обычно сглаживающем резкие различия, вскоре стало ясно, что многие группы, с которыми я беседовала, представляют общество, которое является по существу конгломератом племен и лишь совсем недавно нарядилось в одежды современного государства. Неоднократно проскальзывала отчужденность, настороженность одной этнической и религиозной группы к другой. С интересом я сравнивала вкрадчивых, замкнутых Рана и честолюбивых, слегка высокомерных чхетри с немногословными, но жизнерадостными невысокими гурунгами и бодрыми стройными шерпами, близкими по происхождению тибетцам[4]. Невольно задумываешься, хватит ли времени для слияния всех этих разноликих племен в действительно единую нацию до того, как под влиянием соседних государств или вездесущих американцев отойдут в прошлое древние непальские традиции. При таком слиянии многое, к сожалению, теряется, но, очевидно, только таким образом Непал может надеяться на сохранение своей самобытности.

Полет до Дели вызвал у меня смешанные чувства. Мы вылетели из лондонского аэропорта 21 апреля в 16 часов 15 минут; как всегда монотонность, с которой совершался полет, раздражала меня, а нервное возбуждение не давало заснуть. Пролетая над Эрзурумом и Тебризом, я вспомнила «былые времена», когда путешествовала по этим местам на велосипеде (я назвала его «Роз»), и, конечно, резко ощутила, что лучшие годы позади.

Затем наступил момент необычно прекрасной посадки в Тегеране. На высоте пять миль моторы были внезапно выключены, и мы стали беззвучно скользить в темноте все ниже и ниже. Тишина, гигантское крыло самолета, серебрившееся в лунном свете, создавали сказочную иллюзию полета на каком-то огромном, парящем мотыльке.

Я вышла из самолета и сразу же почувствовала, что попала на Восток: стюардессы все так же путали списки пассажиров и с прелестной неловкостью хозяйничали в своих летающих гнездышках. Если в европейских аэропортах стюардессы напоминают хорошо отлаженные автоматы, которые почти не ошибаются и вряд ли остаются в памяти пассажиров как человеческие существа, то здесь это — краснеющие от волнения и иногда ссорящиеся между собой девушки. Ведь порой оказывается, что пассажиров, направляющихся в Нью-Йорк, чуть было не отправили в Гонконг.

Когда часа через два наш самолет вырулил на взлетную полосу, небо бледнело над горами. Самолет набрал высоту, и под нами над множеством пиков высоко и гордо возвышалась холодная стройная вершина Демавенда — голубой конус на фоне оранжевого облака.

Сразу же за ним раскинулось Каспийское море, плоская металлическая поверхность которого у подножия гор так захватывает воображение.

Нельзя не признать, что временами из окна самолета можно любоваться неповторимыми красотами природы. Под нами проплывали облака, неподвижные и бесцветные, напоминавшие по форме дельфинов, а внизу на равнине, по которой я когда-то пробиралась в Мешхед, виднелись крошечные озера. В лучах восходящего солнца они казались кроваво-красными омутами. Над горизонтом внезапно возник малиновый шар, словно выброшенный невидимой рукой. На мгновение я растерялась и не сразу поняла, что это солнце. Оно поднималось буквально на глазах. Вскоре мы повернули на юг и полетели над скрытой облаками пустыней Деште-Кевир.

В 5 часов 45 минут утра мы приземлились в аэропорту Палам. Отчаянно стараясь сохранить чувство реальности, я не переводила часы с гринвичского времени, но теперь я переставила их на 10 часов 15 минут и, пошатываясь, вышла на яркий солнечный свет. К счастью, день был «прохладный» (всего 18 градусов по Цельсию), но после 7 градусов в Лондоне мне было не так уж холодно.

Сидя в дряхлом автобусе, который, громыхая и сигналя, мчался по узкой дороге в Нью-Дели, я погрузилась в состояние необыкновенного покоя. Когда мы приближались к центральной площади Коннаут-плейс, пробиваясь как обычно сквозь сутолоку велосипедов с поклажей, степенно шагающих быков, сверкающих лимузинов, пешеходов и моторикш с сикхами за рулем, на меня внезапно снизошло чувство удивительного покоя. Тот, кто попадает в Индию после пребывания в «обществе изобилия», действительно ощущает избавление от какой-то неуловимой, но угрожающей силы. Человек здесь чувствует себя свободным так глубоко, как он не может быть свободным в обществе, которое постоянно навязывает новые потребности и иссушает наслаждение простыми и маленькими радостями.