Девочки с Венеры, а мальчики с дуба рухнули? - Страница 1

Воскресенье, 18 июля

У меня в комнате

18.00

Сижу у окна и взираю на чужой праздник жизни.

Кто бы мог подумать, что все обернется полной парашей? Мне всего четырнадцать, а на мне уже можно ставить крест, и все из-за родителей.

Я сказала маме:

— Если в твоей жизни все закончено, не фига на мне отыгрываться.

Мама злится и все время поправляет лифчик, как метательница диска на старте. Хорошо, что еще диска нет, а то бы он точно в меня полетел.

Господи, какая несправедливость! Они хотят разлучить меня с друзьями, оборвать мою любовь и заслать меня в какую-то там Киви-гоу-гоу-ландию  (См. «Джорджиальные словечки»).

Я сказала маме все, что про нее думаю, а она обозлилась и крикнула:

— А ну марш в свою комнату!

— Ах, так? Ну и прекрасно. Я ухожу, и знаешь почему? Потому что ты испортила мне жизнь!

Я ушла и хлопнула дверью. Пусть ей будет стыдно.

А мне ничего не оставалось, как лечь в постель.

19.00

Ах, Робби, Робби, где ты теперь?

Вообще- то Робби в походе. А без него тут такое…

Хорошо еще, что я успела стать его девушкой.

19.15

Робби ждет большой удар: через неделю меня увозят к черту на куличики.

19.18

После стольких стараний — полный облом. Сколько косметики было изведено, сколько денег выклянчено, сколько каблуков истоптано, только бы «случайно» попасться на глаза моему Богу Любви. А сколько бессонных ночей провела я в мечтаниях, и все псу под хвост. Мы с Робби дошли уже до шестого пункта по шкале поцелуев. Он только дозрел, чтобы встречаться со мной, несмотря на разницу в возрасте, и вдруг мама подкидывает такую подлянку — купила билеты до Новой Зеландии.

Я вся изревелась, и мой нос, и без того большой, набух от горя. И в лучшие-то времена он не радовал меня, а теперь и просто побил все рекорды носатости.

21.00

Я этого не переживу.

21.10

Когда не хочется жить, время ползет медленно.

21.15

Надела темные очки, чтобы спрятать зареванные глаза.

Очки мне купила мама — пусть даже не подлизывается, все равно мне жизнь испортила. Но я все-таки их взяла. Поеду в них в страну вечно зеленых киви. Нормальные очечки. Я в них как французская актриса из одной мелодрамы — она там без конца целуется с Жераром Депардье, а потом они расстаются, и героиня курит сигареты «Galoise» и плачет.

Я подошла к зеркалу… как же фамилия той французской актрисы, у нее еще такой хриплый трагический голос, как у меня после рева:

…Она была всего лишь подросток (грассируя)…  и родители (ударение на последнем слоге)  увезли ее в NouvelleZelande  (1)

Merde!  (2)

Услышав, как мама поднимается наверх, я юркнула под одеяло…

Она приоткрыла дверь и говорит:

— Джорджи, ты спишь? Я молчу. Пусть мучается.

— Сними очки, — сказала мама, — а то ослепнешь…

Она что, медик? Она такой же медик, как наш папа — «оч. умелые ручки». У него руки-глюки  (См. «Джорджиальные словечки»).

Видели бы вы построенный им сарай! Он обрушился в тот самый момент, когда туда вошел дядя Эдди.

Я провалилась в тревожный сон, а потом из соседского сада послышался ор и грохот. Что там у них? Урожайная страда на ночь глядя? Никакого сочувствия к чужому горю! Меня так и подмывало крикнуть из окна: «Эй, вы! Копайте потише!»

Но я молчу — у меня горе.

Полицейский рейд

Ну очень интересно

00.10

В дверь позвонили: я вылетела на лестницу и свесилась вниз. Мама, как была в одной сорочке, пошла открывать. А у нее все просвечивает, и груди на блюдце. Никакой гордости у женщины.

На пороге два полицейских: у того, что повыше, подраны штаны, и на вытянутой руке он держит мешок, в котором что-то дрыгается.

— Это ваш котяра? — говорит он взбешенным голосом, хотя полицейские обычно очень вежливые.

— Эээ… — мычит мама. Я сбегаю вниз.

— Добрый вечер, констебль, — говорю. — А этот кот, он размером с Лабрадора?

— Пожалуй, — отвечает полицейский.

— Он такой пятнистый, и одно ухо рваное?

— Эээ, да, — кивает он.

— Ну, тогда это точно не наш.

Я думала, получилось смешно, а констебль нахмурился:

— Деточка, нам не до шуток.

Мама опять начала цокать языком, качать головой и поправлять грудь под рубашкой. Омерзительное зрелище. Я думала, что констебль скажет ей: «Мадам, подите и накиньте что-нибудь на себя», а он даже глазом не повел.

— Этот ваш кот, — сказал констебль, — терроризирует соседей. Он загнал их в теплицу, они едва выбрались. А потом он начал гоняться за их пудельками.

— Ничего удивительного, — отвечаю я. — С ним такое бывает, потому что в нем течет кровь дикой шотландской кошки. Иногда он слышит зов предков, и тогда…

— Тогда держите его на привязи, — оборвал меня полицейский.

Потом он долго разглагольствовал про общественный порядок, и у меня было время подумать о своем, о девичьем. Когда констебль умолк, я сказала:

— Послушайте, мои фазер-мазер заставляют меня ехать в Вангамата, а это на другом конце света, в Новой Зеландии. Вы смотрели сериал «Соседи» (См. «Джорджиальные словечки»)?

Тогда вы меня поймете. Спасите меня. Мама сердито посмотрела на меня и сказала:

— Джорджия, прекрати, и так тошно.

— Мы вас серьезно предупреждаем, — сказал полицейский. — Держите кота в узде, иначе мы будем вынуждены принять строгие меры.

И тут моя мамочка стала улыбаться как идиотка и накручивать локон на палец:

— Ах, мне так неловко, что мы доставили вам столько хлопот. Не желаете пройти и выпить чашечку кофе?

Ужас. Теперь полицейские подумают, что у нас не семья, а бордель какой-то. Но, представьте, инспектор расплылся в улыбке и говорит маме:

— Вы очень любезны, мадам, но нам пора. Мало ли еще в городе других опасных котов и людей.

Я многозначительно посмотрела на рваные штаны констебля и взяла из его рук дрыгающийся мешок.

Когда полицейские ушли, мама начала рвать и метать, угрожая выкинуть Ангуса на улицу.

— Отлично, мамочка. Ты лишаешь меня самого дорогого. Сначала любимого парня, потом любимого кота. Ты эгоистка. Я не могу бросить Робби. Он секс-символ и требует постоянного контроля.

Но мама молча ушла к себе в комнату.

Ангус гордо вылез из мешка и пошел на кухню подкрепиться. Он урчал как пушистый мотор и был очень доволен жизнью. Потом на кухню приволоклась Либби — в пижамке и со своим любимым «одеялком» — это она так называет мамин старый гигантских размеров бюстгальтер. Подгузник у Либби сполз, проник под штанину и превратился в пухлый наколенник. Не хватало еще, чтобы она тут наложила в штаны.

— Либби, пойди к маме, пусть она поправит тебе подгузник, — говорю.

— Плахой мальчик, — сказала мне Либби, поцеловала Ангуса в нос и потащила его к себе в комнату.

И как он ей такое позволяет, ума не приложу! Он мне вчера чуть руку не откусил, когда я хотела помыть его миску с остатками еды.

Понедельник, 19 июля

11.00

Я в полном ауте. Прошло уже полтора дня с тех пор, как мы поцеловались с Б.Л, и у меня началась поцелуйная ломка* (См. «Джорджиальные словечки») — губы сами собираются бантиком.

Как бы мне увильнуть от поездки в Новую Зеландию? Я уже начала принимать меры — устроила голодную забастовку (не считая одного «Джемми Доджерс») (См. «Джорджиальные словечки»).