Девочка-зверь (рассказы) - Страница 17

Отделяют меня от походов на этюды четверть века, но помню отчетливо голенища Андрюшкиных солдатских сапог, свиной, пористой, грубой кожи; и потаптываются каблуки в весенней грязи. Видны они мне снизу, ибо обыкновенно я лежал в молодой траве, покусывая карандаш и записывая строчки в тетрадь. Записав строчку, переворачивался на спину и глядел в высокое пустое небо.

Я стоял задрав голову на раскладной лестнице. Лицо мое заливал пот, спина была самым неудобным образом изогнута назад, в нос шибало кислотными парами, мерзкая жидкость, разъев две пары перчаток, просочилась к телу в районе большого пальца правой руки. С краев перчатки, хотя я постоянно отирал их тряпкой, текло в рукав, обжигая кожу. Я материл Леночку Клюгэ.

«Проклятая эксплуататорша… труда соотечественников… Как она быстро усвоила правила нового общества. Нанимала меня, сука, с таким лицом, как будто делала мне великое благодеяние… Да ни один американский работяга не взялся бы и за десять долларов в час. Воспользовалась моим положением…»

Леночка Клюгэ платила мне три доллара в час за то, что я отмывал от краски старый дубовый потолок из планок в ее недавно приобретенном апартаменте. Она хотела обнажить великолепие набранного из планок «античного», как она говорила, потолка. «Я не могу платить больше чем три доллара, — вздыхала эксплуататорша, нанимая меня на работу, — у меня нет таких денег… Я существую на зарплату балетмейстера…» Я согласился. Торговаться я никогда не умел. Проработав первый день, я понял, что совершил глупость. Состав брызгал в лицо и разъедал перчатки. Работа продвигалась медленно, приходилось передвигать часто лестницу, и Леночка Клюгэ и юноша Чарли, ее любовник и сожитель, ежедневно звонили мне по нескольку раз, проверяя, на месте ли я. Я понимал, что они пытаются предотвратить предполагаемое ими с моей стороны мошенничество — приписку рабочих часов. За весь мой рабочий опыт и в Союзе Социалистических, и в Америке я никогда не приписывал себе рабочих часов, но после очистки ебаного прекрасного потолка Леночки Клюгэ я стал это делать! Возможно, так же человек, которого сажают в тюрягу по подозрению в убийстве, допрашивают, а после выпускают по недостатку доказательств или потому, что нашелся настоящий убийца, выйдя, идет и убивает. Вот вам, назло, в отместку, за все мои муки!

К потолку Леночки Клюгэ навечно прилипла моя рабочая честь. Так они меня доебли с их проверкой. Один раз я слез с лестницы только после сорокового телефонного взвизга, вот что она была за человек, Леночка Клюгэ, выходец из знаменитой кировской школы. Бывшая звезда балета, а ныне звезда-балетмейстер. Рыжая здоровая стерва неопределенного возраста.

Раздался хлопок входной двери, шаги по коридору, возглас «Леночка!», с ударением на «о», и именно она вбежала в гостиную, эксплуататорша, в сапогах, джинсах и шубе. Увидев меня на лестнице, под потолком, а не лежащим на тахте с книжкой, она не смогла скрыть разочарованной гримасы.

— Привет!

— Хэлло, Эдвард, — сказал Чарли, появившийся с некоторым опозданием. Он прошел прямиком к тахте и, бросив на пол суму, плюхнулся на тахту. — Ой, как я устал. — Откинулся и лег. — Был адовый трафик…

— Да, — сказал я, — в Манхэттане лучше путешествовать на своих двоих.

И я слез с лестницы, чтобы передвинуть ее, шурша застланной на паркет «New-York Times». Чарли, кроме того, что он был любовником рыжей Леночки, еще водил ее автомобиль. Ему было 26 лет, высокий блондин с большим ртом и мягким характером, Чарли пришел учиться у Леночки балету в Ranner Scool, но научился другим штукам и вот уже второй год служил спутником жизни звезды-балетмейстера. Поначалу он вселился в квартиру на Колумбус-авеню, где она мирно сосуществовала в пяти комнатах вместе с друзьями-пэдэ Лешкой и Володей, а теперь она купила квартиру на Парк-авеню и 81-й. В ней, согласно сообщенным мне Володей сведениям, судя по всему Чарли или вовсе не придется жить, или суждено прожить очень немного. Леночка, втайне от него, встречается с очень молодой и подающей надежды звездой из Сити Балета. Потянуло на молодое мясо рыжую Леночку. Чарли для нее стал старым. Между тем ничего не подозревавший Чарли прижился возле мамы Клюгэ, и удар будет для него неожиданным. Он из породы молодых людей, ищущих в женщине маму. Леночка минимум на десять лет старше его, если не на все пятнадцать.

— Получается, что ты очищаешь всего по три планки в день, Эдвард? — сказал Чарли, понаблюдав за мной в молчании.

— Да, — согласился я, — но быстрее нельзя. И каждая идет на всю ширину гостиной, ярдов десять. И потом, тут ведь не один слой краски, а по меньшей мере два. Я каждый день пакет губок извожу.

— Нужно тереть сильнее. Три сильнее.

— Я тру достаточно сильно, — возразил я, — но сейчас я делаю первый заход. Мне нужно, чтоб краска пропиталась жидкостью, и та начала ее разъедать. Зачем тогда жидкость — можно было соскоблить краску стамеской…

— Ни в коем случае, — сказала Леночка Клюгэ, она уже успела принять душ и вышла к нам в джинсах, вытирая голову, — никаких стамесок, уродовать такой потолок! Это чудо, таких потолков больше не делают, не умеют! Только жидкостью… И мы его залакируем.

— Жидкостью получается медленно, — сказал Чарли. — Слишком медленно. Мы ждем, когда ты закончишь потолок, Эдвард, тогда рабочие начнут циклевать паркет. — Он вскочил с тахты. — Слезь, я покажу, как тебе нужно работать. Ты даже неправильно стоишь. В такой позе у тебя нет упора.

Я слез. Чарли, выше, сильнее и моложе, полез на лестницу. Я наблюдал за процессом влезания, отметил про себя, что он растолстел. Правда, на человеке его роста и возраста это менее заметно, чем на коротышке, скажем. Но очень скоро и у мальчика Чарли вырастет живот. Я готов был держать пари. А ведь когда он поселился на Колумбус, Леночка жаловалась, что руммэйты ходят вокруг него, облизываясь. Готовить обеды и водить автомобиль, возможно, бывает утомительно, но Чарли не приходиться ходить на службу, он выполняет при Леночке функции супруги, а не супруга. К тому же Леночка становится все более известной и светской, все реже обедает дома и все чаще пользуется услугами такси. Чарли скучает и обрастает жиром.

Начал он с энергией, но без всякого понимания, что он делает. Он пережимал губку, вся жидкость вместо того, чтобы разъедать потолок, стекала и разъедала перчатки. Повозившись в общей сложности минут десять под взглядами Леночки и моим, он нашел выход: сделал вид, что в глаз ему попала жидкость, и спешно спустился. Леночка отвела его в ванную мыть ему глаз. Я влез на свое рабочее место. «Так-то, — бурчал я под потолком. — Попробовал? Это тебе не теоретизирование с тахты».

Придя из ванной, он опять взгромоздился на тахту, заложил руки за голову.

— Ты читал статью в «Нью-Йорк Таймс», касающуюся мошенничества в системе вэлфера. Оказывается, существуют жулики, зарегистрированные на вэлфер-пособии в десятке штатов сразу. Ты представляешь, какой годовой доход это представляет в сумме, Эдвард?

Я подумал, что одинокий на вэлфере может получать около трех сотен долларов в месяц. Умножив на десять штатов, получаем три тысячи в месяц, тридцать шесть тысяч в год. Я бы от таких денег не отказался, но гигантским мошенничеством не назовешь…

— В любой области человеческой деятельности существуют мошенничества. — Я промолчал. — Половина пуэрториканских семей в Нью-Йорке получают вэлфер, — продолжал он.

— Да, — согласился я из-под потолка, — зато вторая половина работает за два пятьдесят в час. Таким образом, платя половине пуэрториканцев во много раз меньше, ваша социальная система содержит вторую половину пуэрториканского населения, тех, кто на вэлфере, и еще прикарманивает себе существенную разницу.

«Ты, толстый пиздюк, — подумал я, но не сказал, — слово в слово повторяешь разговорчики богатых старух, которые можно услышать в дневные часы в автобусе, взбирающемся по Пятой авеню…»