Девочка в бурном море. Часть 1. Антошка - Страница 30

Александра Михайловна Коллонтай сказала, что она сама решит, как ей одеться. А как она решит? Может, вздумает явиться в кожаной куртке и с маузером на боку? Ведь именно так изображаются советские общественные деятельницы в шведской прессе. В осенний день, когда Стокгольм окутывал голубой туман, за советским посланником была прислана золотая восьмиоконная карета, запряженная белыми лошадьми.

В черном бархатном платье, украшенном кружевом и тоненькой золотой цепочкой, к которой был прикреплен лорнет, в шляпе со страусовым пером Александра Коллонтай под торжественные звуки оркестра поднялась по белым мраморным ступеням дворца. Почетный караул, выстроенный у старых шведских знамен, замер и походил на каменные изваяния. Очень высокий король Густав V должен был низко склониться, чтобы приветствовать женщину небольшого роста с синими глазами.

— Как мне поступить дальше? — спросил король у Александры Михайловны после краткой церемонии вручения верительных грамот. — По нашему этикету король и посланник разговаривают стоя. Как вас принимал Хокон Седьмой?

— Его Величество норвежский король любезно предложил мне сесть и сел сам, — отвечала советский полпред.

— Тогда сядем, — предложил король. — На каком языке вы предпочитаете разговаривать?

— На том, на котором пожелает Ваше Величество.

— На французском, — после некоторого раздумья решил король…

Ночью министра иностранных дел разбудил настойчивый телефонный звонок. Министру сообщили, что одна из газет готовит сенсационный репортаж. В картотеке редакции обнаружен указ, подписанный в ноябре 1914 года тем же Густавом V о высылке из страны русского политического эмигранта мадам Коллонтай и о запрещении ей навеки вступать на шведскую землю.

Положение складывалось архинеприятное, но выход был найден.

На следующий день в газете, которую никто не читал, мелким шрифтом был набран королевский указ, отменяющий указ от ноября 1914 года.

Тогда, в 1914 году, Александра Коллонтай была в Швеции политическим эмигрантом, представителем большевистской партии.

Теперь Александра Михайловна Коллонтай вот уже двенадцатый год является Чрезвычайным и Полномочным министром и посланником первого в мире социалистического государства.

Тогда, в первую мировую войну, Александра Коллонтай страстно защищала призыв Владимира Ильича Ленина превратить войну империалистическую в войну гражданскую, бороться за социалистическую революцию. Она выступала тогда за поражение в войне царской России.

Теперь Александра Михайловна Коллонтай вместе со своим народом ведет борьбу за победу страны социализма в войне против черных сил фашизма.

Вот почему с таким вниманием затаив дыхание слушают женщины рассказ Коллонтай о положении на фронтах, о мужественной борьбе, которую ведет советский народ за благо всего человечества.

И когда она кончила свою речь, женщины долго аплодировали, объединенные единым стремлением, одними думами.

На трибуну поднялась старая женщина. Она тяжело ступала негнущимися ногами, с трудом преодолела четыре ступеньки. Голова с копной мелко вьющихся седых волос словно вросла в согбенные плечи.

Из-под густых сросшихся бровей на людей смотрели скорбные от горя глаза.

Женщина низко поклонилась Александре Михайловне.

— Соль жжет мое сердце. Соль жжет мои глаза, — сказала она, повернувшись к женщинам. — День для меня стал темной ночью. Дочь у меня была. Роза… Может быть, кто из вас знал мою Розу? Она была белошвейка… Кто мог еще сшить такие блузки, как моя Роза? Кто мог превратить кусок белой материи в кружево из снежинок? Золотые руки были у моей дочери… И счастье ей улыбнулось. Поехала в Норвегию, встретила там молодого человека. Свадьба должна была состояться. Я купила Розе на свои сбережения серебряные ложечки и кофейник в приданое. Собиралась ехать к ней, но не успела — гитлеровцы оккупировали Норвегию… Долго не имела я известий от Розы, а вот недавно узнала.

Старая женщина взяла со стола стакан с водой, отпила глоток и долго молчала.

— Недавно узнала я… Собрали гитлеровцы всех евреев и норвежских священников, погрузили их в баржи. Надели на золотые руки Розы ржавые наручники. Вывезли в Балтийское море и потопили баржи вместе с людьми… И Розу мою утопили… Не успела я отвезти ей приданое. Вот оно…

Старая женщина развернула платок, серебряные ложечки с нежным звоном рассыпались по столу. Из другого платка высвободила серебряный высокий кофейник. В его блестящих выпуклых боках отразились огни многочисленных ламп, и он светился, как факел. В зале стало тихо. Все смотрели на кофейник, из которого Розе не довелось выпить кофе.

— Я прошу передать эти вещи в пользу русских детей, у которых погибли матери. Очень прошу. В память моей дочери Розы.

Женщина аккуратно сложила платки. Александра Михайловна помогла ей сойти с трибуны, пожала руку. В зале стояла тишина.

Перед глазами Антошки возникла фигура девушки, похожей на розу, с золотыми тонкими руками и ржавыми наручниками на них.

Дядететя, смахивая слезы с ресниц, быстро делала записи в блокнот.

А потом на трибуну выходили шведские работницы. Одна из них от смущения долго не могла начать говорить, теребила руками косынку, накинутую на плечи, откашливалась, а потом подняла с полу большой тюк, поставила его перед столом президиума и сказала:

— Ленинградским ребятишкам это от работниц нашей фабрики. Сами связали. Спасибо! — поклонилась она Александре Михайловне.

И это было красноречивее всяких слов.

Следом за ней на трибуну поднялась молодая красивая женщина.

Она вытирала глаза платком и говорила о своем счастье. Она счастливая мать и счастливая жена. И тем, что ее счастью не угрожает опасность, она обязана советскому народу.

Женщина вынула из ушей сережки, сняла с пальца кольцо и положила на стол.

И горничная Магда сняла с шеи шерстяной шарф.

— Ленинградской девушке, — сказала она и сделала по привычке книксен.

Александра Михайловна поблагодарила от всех советских женщин шведских матерей за их теплые слова и заботу.

— Здесь, среди нас, находится советская пионерка Антонина Васильева, — сказала Александра Михайловна, и Антошка сразу не сообразила, что это о ней идет речь, она даже оглянулась, ища глазами Антонину Васильеву. — Тоня на днях вместе со своей мамой уезжает на Родину. Вот мы ей и поручим передать и ваши слова привета, и все эти теплые вещи советским детям. Тоня, выйди сюда, — сказала Александра Михайловна.

Антошка вскочила с места и вышла на трибуну.

Большие блестящие серые глаза прямо смотрели на женщин, толстая коса перевешивалась через плечо.

Антошка стояла, вытянув руки по швам, как на пионерской линейке.

Матери аплодировали ей, советской пионерке, аплодировали всем советским детям, и Антошка подняла в пионерском салюте правую руку…

Раздвинулись стеклянные стены зала, и послышался чистый длинный звук, похожий на пионерский горн, его раздавил грозный рокот боя, топот подкованных сапог, и вдруг нежно запели скрипки…

Оркестр исполнял Седьмую симфонию Шостаковича, симфонию мужества, борьбы и победы советского народа.

Женщины слушали стоя, не стыдясь слез.

Эта симфония, рожденная в блокированном Ленинграде в дни тяжелых испытаний, прибыла сюда, в Швецию. Заснятая на катушки фотопленки, она летела на самолете из Куйбышева в Иран, оттуда в Ирак, Египет, через всю Африку. Обходя минные поля, спасаясь от подводных лодок, она пересекла на пароходе Атлантический океан, прибыла в Нью-Йорк. На английском военном корабле в штормовую погоду отправилась в Лондон и затем на самолете через Северное море, через исстрадавшуюся Норвегию прибыла в Стокгольм и вот впервые зазвучала здесь в исполнении Гетеборгского оркестра.

Женщины берут друг друга за руки и, чуть раскачиваясь, плачут. Это слезы большой душевной гордости за народ, прекрасный советский народ, умеющий бороться, любить и в тяжкие годы лишений создающий немеркнущей славы шедевры искусства, музыки…