Девочка Лида - Страница 6
– Ах, какая скука! – снова вздохнула Любочка. – Лида, расскажи нам что-нибудь. Сказочку… А то я, право, не знаю, что делать.
– Что тут рассказывать! Кто теперь сказки сказывает!.. Зимой сказки сказывают, а теперь надо бегать, гулять.
– Да что же делать, когда не хочет она! Ничего, Лида, ведь мы скоро на дачу поедем, там нагуляемся. А теперь расскажи что-нибудь. Голубонька, душечка!
Лида покачала головой.
– Расскажи, Лидуся, расскажи, – приставала Люба. – Ты так отлично рассказываешь, лучше всех.
– Лучше всех, правда, – горячо подтвердил Коля. – Чем так-то сидеть, расскажи, Лида, – прибавил он.
Странная, довольная улыбка мелькнула на губах Лиды.
– Нет, рассказывать я не стану. Я сегодня ничего хорошего не придумаю, я уж знаю. А хотите вот что?.. Хотите, я вам почитаю? – предложила Лида.
– Ну хорошо, почитай. Что же ты почитаешь?
– А вот новую книжку. Здесь одна сказочка есть, такая сказка… Только ты, Коля, уж я знаю, наверняка скажешь: «Все глупости».
– Конечно, все сказки – глупости, выдумки, – заметил Коля.
– Ну так что же, что выдумки?! А все-таки чудо как хорошо, – сказала, зажмурившись, Лида. – Сядем к окошку – светлей будет, и солнышко будет видно. Ну слушайте.
– Как называется сказка-то твоя? – спросил Коля.
– «Маруся». Ну, слушайте же!
– Ну слушаем.
Лида вскарабкалась в высокое креслице, дети подсели поближе к ней, поближе к окошку. И Лида начала звонким, неровным голосом.
Жил-был на белом свете – только не здесь, а далеко-далеко отсюда, в хорошей, привольной стороне, что Украйной зовется, – жил-был казак по прозванию Невтугай. Хорошо было жить казаку: дал ему Бог жену пригожую, добрую, дал и утеху под старость – малую дочку. Дочку Марусей назвали, и не чаяли в ней души отец с матерью.
Жили все ладно, счастливо. Только, сказывают умные старые люди, не бывает долго никому счастья на свете. Пошла под вечер к озеру за водой молодица, пошла да так и не вернулась домой. Куда сгинула, пропала, никто дознаться не мог. Сказывали, будто нашли в осоке алую ленту, но больше того, как ни искали, ничего не нашли. И осталась сиротою малая дочка, и вдовым остался казак Невтугай.
Погоревал, потужил да и женился на другой. Взял за себя старый жену молодую. Красавица была молодая жена: косы до пят, соболиные брови, карие очи. Гордо и вольно смотрела она этими очами из-под соболиных бровей, и так в первый же день на Марусю взглянула, что у бедной девочки вся душа в пятки ушла.
Невзлюбила красавица-мачеха падчерицу. За что про что, того не сказала, а только так невзлюбила, что всю жизнь ей отравила. Стала бить-колотить, золотую косу ей остригла, всякие платья-наряды отняла. Не было той черной работы, какую бы не сработала Маруся, такого тяжелого труда, что бы не велела ей мачеха делать.
А отец старый глядел, молчал, только седой головой качал. Боялся сам, не вступался, не защищал дочку.
И зачахла, завяла бедняжка, высохла вся как в поле былинка. Куда делось веселье детское, игры-забавы, песни звонкие! Осталась одна песенка заветная. Выйдет Маруся на тихое озеро, горько в той песне плачется, что оставила ее мама одну на белом свете, малую, беззащитную сиротинушку.
Вернулась раз Маруся домой, гусей своих с воды пригнала. Мачеха в окно увидала, на порог хаты выскочила, зоркими очами стадо окинула, в минуту всех гусей перечла. Недостает одного гуська. Накинулась она на падчерицу:
– Ах ты, зелье этакое, негодница! Так-то ты мне гусей стережешь!.. Скоро половину стада растеряешь! Ступай вон, девчонка поганая, и нет тебе места в хате, пока не найдешь мне моего гуська.
Ударила мачеха Марусю коленом в спину и вытолкала вон за ворота.
Зарыдала бедная горькими слезами и поплелась назад гуся искать.
А вечер уж потемнел, и ночь сошла на землю. Пала роса. От болота туман-пар поднялся. Пошла Маруся в лес. Мокрая трава босые ей ноги знобила, ветки колючие голые плечи и руки царапали, волосы растрепанные за сучья цеплялись. Все дальше шла Маруся. Вот под ногами болото зачавкало, лес редеть стал, и из-за кустов озеро тихо выглянуло.
Сыро, безлюдно, темно! Как тут гуся найти?!
Постояла-постояла в думе Маруся, да и махнула рукой. Села на кочку под кустик, голову на руки положила и стала перед собою глядеть.
Чудно-хорошо было озеро! Стояло оно ровное, гладкое, будто зеркало, и гляделось в него небо синее, а с синего неба Божьи очи – частые звездочки. Месяц молодой серебряный из-за дымчатого облачка выплывал и лучи свои ясные в прозрачных волнах купал. Кругом – ракиты, березы, верба молодая, и все тихо, тихо, не шелохнется ни единый листочек.
Смотрит, смотрит Маруся. И видит она, чего никогда прежде не видала. Из-за густой осоки головою русалка кивает: смеется личико бледное, блестят жемчужные зубы, и волосы зеленые по ветру вьются. И смотрит и слушает Маруся. И слышит она: раздался над водой тихий голос, тихий, жалостный, не то ветер шелестит, не то вода звенит. Расслышала слова:
И забурлило что-то на середине озера, словно бы кто камешек кинул. Маруся к воде потянулась, захотела подняться, привстать и… проснулась.
Смотрит: лежит она у кочки, близ озера. Занимается над водою заря ясная, лучами ей прямо в очи глядит. Вспомнила про гуся Маруся, на ноги поднялась и пошла искать по берегу, по лесу, по полю. Устала, измаялась, нигде не нашла, домой к вечеру воротилась.
Разгневалась, разъярилась мачеха, с кулаками на нее напустилась:
– Ах ты, дрянная девчонка, негодница! Где ты все шаталась, пропадала?
Исколотила ее пуще прежнего и опять прогнала гуся искать.
Пошла снова в лес Маруся. Вечером к озеру, к знакомой кочке прибрела, прилегла, и сама не приметила, как заснула. И услышала снова Маруся песню:
Ближе и внятней раздалась песня, и как будто рыбка закружилась в воде. Вся в тоске встрепенулась Маруся, с кочки неслышно скатилась, к воде спустилась, руками воды коснулась и… очнулась от крепкого сна.
Глядит: занялась зорька ясная и розовым огнем схватила полнеба. Встала на ноги, отряхнулась Маруся и побрела снова по лесу искать гуся.
Долго бродила, всюду ходила. Нет, не нашла. Сердце у нее сжалось. Как идти, как сказать! Опять побьет мачеха. Однако нечего делать, собралась с духом, пошла.
Увидала ее без гуся, из себя вышла ведьма, у ворот встретила и во двор не впустила, крепко избила, назад воротила.
Отошла Маруся, оглянулась назад и увидала своего отца. Стоял старый, кулаком слезы утирал, – жаль было отцу дочку.
Вот пропала из очей родимая хата. Не видать отца, не видать мачехи-красавицы у ворот, не видать и вишневого сада. И села родного не видать.
Пошла в чащу, отыскала лесную кочку Маруся, прилегла, протянула ноги босые, израненные, положила под голову руки исцарапанные, на плечо дырявую сорочку натянула и забылась крепким сном.
Все тихо. Но вот опять заслышалась песня:
Ясно, звонко раздалась над водою та песня около берега, около Марусиного уха. Нагнулась Маруся, глядит: из воды на нее другое лицо смотрит. Тихо сияют лазурные очи, тихо лепечут бледные губы, протянулись ласковые руки…
– Мама! – крикнула сердцем Маруся, сама потянулась и… скатилась с берега в озеро.
Занялась зоренька ясная, осветила лесную кочку и не увидала на кочке Маруси. Не видала больше мачеха падчерицы, не видал старый батько малой дочки своей.
Давно то было, и быльем поросло Марусино озеро. Заглохло, заросло ракитой кругом, нет к озеру пути человеку. И одни только божьи пташки поют, перепархивают, в ветках зеленых гнезда вьют, да рыбки серебряные плещутся. А порой в ясную ночь выплывают на берег две русалочки, садятся на лесную кочку и не наглядятся друг на друга. И гусёк белый с ними рядом сидит. Нашла гуся Маруся. Утопила его мачеха в озере, нарочно искать заставляла.
Посидят, крепко обнявшись, пока светит месяц да звезды сияют, и уплывут на зорьке назад в синие волны.
Недолго жил, скоро помер казак старый, а мачеха злая из села ушла и не воротилась, и что с нею сталось, никому не известно.