Девочка из стаи - Страница 2

Перед уходом она все же уложила Наташу спать. Мама надолго ушла в ванную, вода шумела там, когда Наташа раздевалась, когда легла и тетя Света принесла стакан молока, как она любила, в кроватку – Наташа не раз ночевала у соседки, и та уже знала, как нужно. Вышла мама с красными глазами и полотенцем на голове, когда тетя Света постучала в дверь ванной и попросила закрыть за ней. В коридоре женщины встали перед дверью.

– Когда скажешь? – Света кивнула на дверь комнаты.

Наташина мама, Марина, покачала головой.

– Давай вместе поговорим, – предложила Света.

– Посмотрим, – глухо откликнулась та и, уже когда подруга вышла за порог, тихо добавила: – Спасибо.

Спустя некоторое время мама вошла в комнату и прямо так, с полотенцем, легла. Наташа все ждала, что она хотя бы подойдет и поцелует ее на ночь, но мама быстро затихла, и спустя минуту девочка села на кровати. Спросить тетю Свету о том, что случилось с папой, она испугалась, и до сих пор ей было не по себе. Наташа бесшумно выскользнула из-под одеяла и подошла к маме. Всегда такая красивая, молодая, та будто постарела за этот день. Морщинка на лбу, обычно почти незаметная, теперь была глубокой и различимой, на лице застыло серьезное болезненное выражение, даже сейчас, когда мама спала, не исчезнувшее. Наташа уже не придумывала, как привлечь внимание, как задать нужный вопрос, чтобы все сразу стало легко и ясно, чтобы мама успокоила и сказала, что все хорошо. Она чувствовала, что сейчас не может ничего сделать, что бессильна перед чем-то, от чего мама стала такой грустной. Осторожно отогнув одеяло, Наташа медленно, чтобы не разбудить маму, легла рядом с ней, укрывшись краешком, который смогла вытянуть из-под ее руки. А та, видимо во сне, обняла ее.

Папу хоронили скромно, с домашними поминками, на которые пришли его друзья и тетя Света с мужем. С самого утра в день похорон было непривычно холодно, и Наташа, которую мама укутала и посадила рядом с собой на сиденье «газели», жалась к ней и поглядывала назад, где отсутствовали сиденья как в обычных маршрутках и вместо них стоял большой красивый лакированный ящик. В нем лежал папа, и, наверное, ему тоже было холодно. Понять, что именно сейчас с папой, было сложно. Когда объясняли мама и тетя Света, казалось, что есть какая-то далекая страна, куда все люди в определенный момент уходят. Наташа слушала тогда, поглядывая за окно и представляя, как где-то там, дальше облаков, есть эта страна, и еще есть папа, здоровый и улыбающийся, как всегда, когда возвращался с работы и ловил ее на руки. Но того, что он еще частично здесь, она не ожидала. В морге она долго смотрела на осунувшееся восковое лицо со страшно вздутыми губами, словно он держал что-то во рту. Это был будто бы и папа – и одновременно не он. Что-то чужое было в его лице, и уже трудно было представить, что сейчас он откроет глаза, поднимется и улыбнется ей. Такой папа уже не мог улыбнуться. Только в машине, вцепившись в рукав маминого пальто, Наташа начала плакать. Не навзрыд, как мама в морге, и в церкви, и потом на кладбище, пока не устала от слез и не замолчала, пустыми глазами глядя, как ящик опускают в землю. Нет, Наташа сидела и посматривала через стекло, а потом на ящик и снова на небо, и по щекам бежали дорожки слез. Она еще не осознавала, насколько страшна потеря, не понимала этого непоправимого «никогда», но начинала представлять, что теперь что-то в ее жизни осталось позади и папы уже не будет.

Поезд прибыл на станцию вечером, около семи. По осени в это время было уже темно. Марина с горем пополам сгрузила из вагона огромный чемодан – вещи пришлось забирать все: ехали надолго. То есть Наташу она везла сюда надолго. До сих пор не осознавая, что оставит дочку и завтра сама одна сядет в такой же поезд, женщина подхватила невесомую Наташу и опустила на мокрую от прошедшего недавно дождя платформу.

– Стой, – бросила она не своим голосом, забираясь за вторым чемоданом на подножку.

Наверное, сейчас и надо было быть другой, мягче, нежнее, но сил на это не хватало, как только Марина представляла, что ждет впереди. Продать квартиру и заплатить все долги, а потом в Томск, где жила знакомая по институту, обещавшая ее куда-нибудь пристроить. С высшим образованием в их городке было нечего делать, хорошо было, когда Саша устроился водителем фуры, ему платили нормально, а Марине приходилось ютиться на грошовых местах, и работу она меняла довольно часто. Теперь выбора не оставалось: кредит выплачивать было нечем, – и, чтобы вернуться за дочкой, надо было освоиться и найти жилье в Томске. На это Марина планировала потратить полгода максимум. Но вот с продажей квартиры, с переездом… О том, что может получиться больше, Марина старалась не думать, просто стаскивала с поезда второй чемодан, перетянутый Сашиным ремнем. Теперь нужно было просто не останавливаться, ни за что, как бы ни было тяжело и больно, и чем быстрее она возьмется за все это – тем лучше.

Оставшись вдвоем на пустой платформе, мать и дочь некоторое время отдыхали. Об остановке предупредили поздно, а сама Марина забыла, где выходить, и они вскочили с мест, уже когда поезд тормозил. К матери она последний раз ездила много лет назад, и с тех пор станцию переименовывали дважды, пришлось перед покупкой билета узнавать название. Вдалеке виднелись с десяток пятиэтажек за редкой полосой леса, которые в поселках преувеличенно называли городом, но больше частные дома. Они начинались уже здесь и дальше шли в глубь еще редкой здесь, у станции, тайги. Туда и нужно было ехать по старой дороге, когда-то вдоль и поперек исхоженной Мариной, выросшей здесь и ходившей до школы по нескольку километров в день. Наташа, за последние пару недель совсем притихшая и переставшая говорить, молча смотрела, как мама присаживается на чемодан. Марина сделала над собой усилие и подтянула дочку поближе. Теперь от этого было только больнее.

– Устала? – спросила женщина, сама выбившаяся из сил после долгой дороги. – Ничего, скоро приедем к бабушке. Вот бабушку увидишь… – Она посмотрела в темно-карие глазки дочери, и ком подступил к горлу.

Глаза Сашины. Последняя часть ее счастливой новой жизни должна была остаться там, где она провела детство: в поселке, вдалеке от городов, где магазин один на десятки километров и «скорую», если что, ждать несколько часов. Мысленно пообещав себе, что вернется через полгода, и ни днем позже, Марина обняла дочку, и та, как покачнувшийся столбик, облокотилась о ее плечо.

– Ты что? – засмеялась мать, пряча слезы. – Совсем обессилела? Бабушка щи варит, даже лучше, чем у меня, получаются, на своей-то капусте, поешь – силенок-то прибавится. – Она попыталась в шутку потормошить девочку, но та вдруг сама вцепилась в нее, обняв за шею. – Скоро приедем… – выдохнула Марина, безразличным взглядом глядя вслед поезду, теряющемуся из вида за поворотом и полосой леса. – Скоро, моя хорошая…

Смотритель на станции с сомнением поглядывал на хрупкую на вид женщину лет тридцати пяти, в одиночку волочившую чемоданы к автобусной остановке. Помогать он не напрашивался, да Марина и не ждала. Как по команде, всё, в чем раньше ей помогали другие, теперь резко стало ее личным делом. Автобусы от станции ходили аккурат под расписание поездов, и сегодняшний семичасовой затормозил на остановке. Был еще ночной поезд, но там уж добирались бы сами – ночами автобусов тут не было. Снова возня с чемоданами. Они оказались в салоне одни – больше на вечернем никто не приехал.

Наташа заинтересованно смотрела в окно. Откуда-то из-под платформы на тропинку, по которой они минуту назад шли, высыпали щенки, совсем еще маленькие, на шатающихся лапках. Мать лежала поодаль, видимо выпустив их, когда чужие люди отошли от их убежища на безопасное расстояние. Внимательно и даже с какой-то гордостью она смотрела, как они бегут, спотыкаясь друг о друга и пытаясь кусаться, делая смешные кувырки и тоненько тявкая. Мигом вымазавшись в луже грязи, щенята стали возиться друг с другом, а один, отделившись от группы, с интересом наблюдал за автобусом. Заметив это, Наташа подняла руку и медленно помахала ему, чуть задевая пальчиками холодное грязноватое снаружи стекло. Щенок не завилял хвостом, не бросился вперед – не с чего было, вряд ли он понимал, каким жестом люди приветствуют, – но заметил ее, и с этого момента неотрывно смотрел на девочку.