Девичий паровозик - Страница 20

– Господи! Боже мой! Хотелось закричать. Неужели вот все это я сейчас подхвачу, сомну, и это будет моим!!! Это казалось сказкой Шехерезады, сказкой 1001 ночи. И стоит только захотеть, этот шелк взобьется бешеными бурунами, и не будет больше никаких преград. Счастливый 17-й номер, золотые таблички, и нежные плечи, и свежесть дыхания и стон из груди и судорога мышц. Нет, нет, зачем же спешить. Все идет чередом.

Маша присела на краешек кровати и теребила одеяло, ждала пока я разденусь «Ну дурацкая пауза знаю, что делать, посиди, подожди, я иду. Как назло все не так». -Говорю ей мысленно. Улыбается, все понимает

– Вот это постель! Королевское ложе и тебе все одной!? – восторженно кричу я.

– Не сегодня одной, – смеется она.

Я рыбкой кидаюсь в кровать. Тону уплываю.

– Ну хватит сидеть Маша! Милая Маша!!! Где ты есть! – говорю я в сердцах и вижу ее удивленно-милое лицо которое тянется ко мне.

«Пелеринки прозрачные… и нежной материи вязь… все мешает зачем? Бог ты мой! Неужели сейчас!? Так долго, так долго я шел!!!».

Все ее тело отзывчиво затрепетало в моих руках. Надорвано скрипела органза когда я снимал ее сверху обнажая узкие плечи, оголяя вдруг выпрыгнувшую навстречу тяжелую грудь взбухшие соски.

– Я же недавно отняла ребенка от груди, – говорила она извиняясь.

Молочко… чуть изливалось, и это было неожиданно и захватывающе. Она смущенно протирала маленькими квадратиками из марли текущее молоко, а мне было просто восхитительно. В моих руках ее грудь упруго вздымалась к верху.  Дышала взволнованно горячо. Молоко размазывалось по щекам. Наверно нет ничего прекрасней и величественней груди молодой матери, когда она доверяет тебе полностью и без остатка. Нежные, чувственные соски тонули у меня во рту.

Я кусал ей плечи и очень дурманящее пахло у ней под мышками. Я скользнул ниже в молочно-бело-голубую кипень прозрачного шелка и, взбивая его руками, головой приоткрыл начало ног. Зажатая среди стройных бедер и низа живота находилась заветная часть тела молодой женщины, к которой я так безотчетно стремился. Мои руки рванулись туда, но эти воздушные волны прозрачной фаты все портили, мешали, совершенно неподходяще лезли всюду и сковывали мои устремления.

И вот она Земля Обетованная! Вот он ковчег похоти и сладострастия! Вот ТО, что доводит до безумия!

Мягкое нежное чрево без подготовки поглотило меня. Так не хотелось. Хотелось подождать, но это было так восхитительно, что было просто не удержаться, к этому трудно подобрать слова.

Боже! Как ничтожно скуден человеческий язык в выражении той неимоверной гаммы чувств, что перехлестнула меня через край. Как можно говорить о том, что не имеет определения и аналогов!

Это и потоки страсти, что обожгли меня. И все это пульсировало, ритмично сжималось, а то становилось нежным. Она выгибалась, руками за головой вцепившись в прутья кровати. Они испуганно скрипели. Побелевшие пальцы, казалось, намертво срослись с ними. А Маша, тихо стонала и шептала что-то горячо бессвязно и не отчетливо. Будто забывшись, она расслаблялась или просто прислушивалась к звукам в коридоре. И вновь что-то там внутри охватывало, обнимало, и я тонул, полностью пытаясь достать дно, и когда казалось, уж нет обратной дороги ее существо отпускало меня, что бы спустя одно мгновение, принять вновь и вновь.

«Боже! Боже правый! Почему ты создал столько удовольствий для рабов твоих, которые нарушают твои заповеди!

Самые сильные чувства запретны!

Самое великое счастье нарушать твои табу и препоны и умирать растворяться в огненном вихре наслаждений. Все порочно! Все порочно, но так сладко!!! Как она хороша, стройна и необыкновенно отзывчива на любое твое малейшее движение. Вы слились в один механизм вы одно целое, одна машина, работающая в унисон. Природа создала ваши организмы, что бы они приносили высшее и ни с чем несравнимое удовольствие друг другу.

Нежность!

Эта бесконечная нежность распростертого женского тела, вздымающихся сосков, воспаленно сухих губ, стонов криков, метаний головы по кровати, конвульсивно безотчетных движений тела, будто это совсем и не тело, а лишенный костей упругий механизм, конвульсивно сокращающийся исходящий волнами, дрожью и чем-то еще необъяснимо быстрым и желанным.

Что же это со мной делается!!!

Что же со мной! Как счастливы мы порой, только думать об ЭТОМ! И когда ты уже вдруг обладаешь ей, ты до конца не веришь в то, что ЭТО произошло именно с тобой и это ты, а никто другой проникает во все ее уголки во все ее такие места, о которые не то, что прежде коснуться, подумать было страшно. Она вся твоя до единой клеточки и нет больше тайн, все оказалось, как ты грезил в снах и даже лучше насыщенней полнее».

Наконец легкие судороги сковали мое тело. Я замер на секунду как от радикулитной боли в неестественно распрямленном состоянии и непроизвольное горячее освободило мое тело.

Мы лежали как оглушенные. Мы просто лежали. Мы лежали и думали, что находимся в царстве небесном. Эта вселенная органзы, тончайшей тюли, кружев и прозрачного шелка это конечно вход в рай. И я в него зашел. И мы вместе в него зашли, очутились в другом мире. Небесный свет излился сверху. Все так чудесно и необыкновенно в нем, этом нашем раю наслаждений и удовольствий. Надо просто лежать и не уходить. Лежать и не уходить.

– Моя Мария Александровна! Моя!

Она смотрела в потолок, с просветленным лицом и молчала, потом задумчиво сказала:

– А чья ж еще. Уж теперь то точно.

– Маша. Милая Маша!

– Да! Я здесь.

– Вы далеко?

– Не очень.

– Мне уходить?

– А ты как думаешь!?

– Мы уже на ТЫ?

– А что сейчас было? Этого недостаточно?

– Это случилось чудо!

– Чудо?

– Было чудо чудесное, и ангелы слетели с небес.

– Еще что?

– Рай на земле он был здесь и сегодня.

Она прижалась к моей щеке.

– Мне тоже было очень хорошо! Очень!!!. Очень!!! И это правда! Я клянусь всем святым! Меня тоже посетили ангелы, ты очень правильно сказал. Я даже слышала звон в ушах или колокольный звон как звонят на Пасху или когда тройка мчится понукаемая лихачом.

Мы помолчали. Говорить ни о чем не хотелось. Зачем слова пустая оболочка. Мы просто были счастливы.

– Пора! – Она виновато улыбнулась.– Подожди меня у ограды.

– Еще погуляем?

– Чуть-чуть провожу тебя. Ты не против?

Я, сделав скучающий вид, незамеченный покинул номер.

На улице посвежело. Легли длинные вечерние тени. С внешней стороны ограды прошуршала пролетка на резиновом ходу. В тени верха не видно было пассажиров, только слышался сдавленный женский смех. Желтая каменная арка была почти метровой толщины и украшена белой лепниной и названием с вензелями «Пансионат М. И. Пильц.».

Ждать долго не пришлось. Маша пришла торопливой походкой. На ней был легкий свитер, и черный плащ с объемным капюшоном. Мы сбавили ход, и пошли у самого леса без дороги, так как по ней еще проходили редкие парочки и небольшие кампании. Капюшон скрывал ее лицо. Лес по берегам был неплотный и преимущественно состоял из сосны, но попадались и береза, ольха, осина. У самого уреза воды царствовала ива. По дороге я насобирал большой кулек сосновых шишек для самовара. Маша старательно помогала мне.

Мы вышли к пристани Миллера – деревянному огороженному молу, который покоился на отсыпке из крупных камней. Он далеко уходил в море, превращаясь в неширокую ленту. Гнутые гусаки фонарей и пара складских строений, оживляли его монотонность. Рельсы узкоколейки, проложенные по нему, сливались в нитку и уходили, в мутное небо. «Может это и есть наша дорога в Рай?» – подумал я тогда.– «Или мы оттуда пришли».

– Дальше пойдешь один.– Сказала Маша.– Только давай посидим немножко.

Мы присели на поваленный ствол с отгнившими сучьями.