Девичий паровозик 1912г (СИ) - Страница 21

– Ветра нет, – сказал я, – и нет соленого запаха. От сосен пахнет разогретой за день смолой.

– А мне хвоей и елкой.

– Песок. Море. Сосны. Милая нежная барышня, которая отдала все, что у нее было.

– Ну, дорогой, зачем об этом вновь. Отвлекись. – Она сжала мои пальцы.– А если не смотреть на все. Если закрыть глаза, то можно представить Новый год.

– Новый год летом?

– Почему зимой, мокрые варежки, снежки, елка. Это было счастье ни с чем несравнимое, как сегодня. На новогодние праздники мы всегда делали игрушки с мамой. Золоченой и серебристой фольгой покрывали грецкие орехи и вырезанные из картона фигурки зверей, а лучше всего получались небольшие четырех, пятиконечные звезды. Они горели от пламени свечей, поворачивались, пускали маленькие зайчики.

– Детское счастье не повторяется.

– Я тоже так думала, – сказала она и положила мне голову на колени. Я ее гладил, и мы молчали.

Мы расстались, договорившись, что она завтра заглянет ко мне после грязевых процедур.

Я возвращался окрыленный и немного уставший. Жизнь повернулась ко мне лицом и Маша, которая все корила себя, за сыпавшиеся на нее несчастья, сегодня наверно забыла о своих пророчествах и пребывала в таком же приподнятом настроении.

Легкие сумерки только начали опускаться на землю, когда я зашел в свою комнату. Я упал и тут же уснул. И мне ничего не снилось, и я спал как убитый, что бы проснуться с первыми петухами и лежать, лежать тупо и бесконечно смотреть в щербатый потолок. Я ни о чем таком не думал. Я просто знал, что мир прекрасен и Бог есть, и он милостив, и он в этот раз выбрал меня.

Неожиданно, около десяти утра, пришла Маша. Я еще лежал и потягивался.

– Доброе утро соня! Боюсь надоесть, но представляешь, не привезли еще лечебные грязи. Их возят с Мертвого моря. Отложили процедуры на после обеда. А я уж вся собралась, дай думаю, по холодку прогуляюсь, проведаю одинокого рыцаря.

– Это ты чудесно сделала. Я разожгу самовар.

– Конечно, давай! Разве я зря помогала тебе собирать шишки?

Мы прошли на веранду.

– Не хочешь сама попробовать?

– Нет. Я лучше посмотрю. Поучусь.

– Чай на сосновых шишках?! Это еще мне отец показывал. Конечно, можно воспользоваться и этим, – я показал на рогожный куль с древесным углем от углежогов, что стоял в углу, – это будет быстрей, но все, же чай будет другим.

Я ножом нащипал лучины и разжег этот пучок на воздухе. Когда пламя стало большим и стало обжигать руку, сунул его в трубу-жаровню. Добавил несколько щепочек потолще. Когда и они разгорелись, смело насыпал из кулька шишки, а чтобы увеличить тягу надел Г-образную трубу и вывел ее в окно. В самоваре все забурчало. Он как старичок заворчал, заругался, но веселый треск вспыхнувших шишек перекрыл все остальные звуки. Труба дымила как маленький паровоз, и легкие порывы ветерка иногда приносили на веранду запахи дегтя, дерева, и лесного костра.

– Сесть вот в такой маленький паровозик и умчаться, куда глаза глядят! – Сказала моя гостья, задумчиво глядя в окно.

– Куда же ты собралась Мария Александровна?

– Уехать говорю нам вдвоем вот на этой штуке

– На шишках далеко не укатишь

– Уехать где нас никто, никто не знает, и жить простой жизнью вот так ставить чай может, я бы научилась печь хлеб и стирать, полоскать белье в проруби. Зачем мне все эти роскошные платья, богатые наряды, украшения, зачем мне вся эта жизнь, если я совсем несвободна и не принадлежу себе. Я красивая игрушка в чужих руках я несчастная птичка, которую поместили в золотую клетку. Мне говорят она золотая, а она все равно клетка и мне все равно по большому счету из чего сделаны ее прутья.

Наконец вода начала шипеть и брызгать из-под крышки горячими каплями.

– Выпей чайку и забудешь тоску! – сказал я известную присказку.

– Если бы. Если бы было, так как ты говоришь, мой милый Миша я бы этот полуведерный самовар выпила весь без остатка – она улыбнулось той улыбкой, от которой повеяло смертной тоской и безысходностью.

Я принес медный поднос с чашками и заварным чайником. Удобный кран с притертыми поверхностями выдал нам необходимую порцию душистого кипятка, и ароматы китайского чая наполнили веранду. Я занес все в дом, достал соленые сушки и колотый сахар-рафинад.

В это время на пороге появилась Варя, с прижатым к груди дневником. Увидев нас, она сменилась в лице. Сразу сжалась у порога и опустила глаза в пол.

– Что тебе девочка? – спросила Маша.

– Нет ничего.

– А что приходила?

– Я наверно пойду.

– Я помешала мытью полов? Миша ты денег то девочке даешь? Можно и мне подкинуть.

– Помолчи Мария! – сказал я раздраженно.

– Я думала что девочка-поломойка, а у вас тут мероприятие!!! – Маша внимательно посмотрела на меня.

Я подошел к Варе. Взял мягко ее подбородок, поднял личико девушки, чтобы она посмотрела на меня, и сказал, глядя ей в глаза:

– Извини, пожалуйста. Давай отложим наши дела хорошо?

Она ничего, не ответив, вышла и побежала в основной дом.

– Так так! Ага! Что у тебя за дела с этой молодой особой рассказывай как на духу? – сказала она, с отчуждением в голосе.

– Чисто деловые связи, мои литературные начинания. Вот девочка дневник приносила.

– Зачем?

– Почитать. Я просил.

– Забавно. Очень забавно. Дневник это личное. Его просто так не показывают, как я знаю. Тем более молодым людям – это знак.

– Знак чего? Чепуха.

– Возможно, с твоей стороны да.

– Это такая невинность, по сравнению с тем, что было в этом доме, о чем ты?

– Вы сударь все в одну кучу не валите. Там, где обстоятельства – там понятно, не успеешь одно принять, вы мне новые ребусы подкидываете.

– Маша, – я подошел к ней близко, – ни в чем я в этот раз перед тобой не виноват. Пустое. Забудем. Или ты ругаться желаешь?

– Ох! В моем ли положении ругаться, может еще, и вдова изредка наведывается в мое отсутствие?

– Скажешь тоже!

– Стыдно! Нос не кажет?

– Уже чай готов. Садись к столу, – сказал я миролюбиво.

Она сняла шляпку. Я разлил по чашкам чай. Она не притронулась, только долго дула и поглядывала при этом на меня.

– Умом все понимаю, а что-то нехорошо мне, – сказала она вдруг. – Видел, как у нее глаза горели?

– Глаза, как глаза.

– Нет, мой милый, уж поверь, я знаю что говорю, я сама женщина.

– Ей едва исполнилось шестнадцать.

– Из молодых – да ранних.

– Ты жестокая, не думал.

– О чем ты?

– Твой муж ты говорила, унижает тебя, заставляет против воли быть любезной, заставляет слушать про взятки, и другие грязные дела, постоянно подчеркивает зависимость от него. И за это ты его втайне ненавидишь и презираешь, а сама поступаешь не лучше. Кичишься деньгами перед этим, в сущности, еще наполовину ребенком, показываешь ей подобающее место, оскорбительно называешь поломойкой. Думаешь в 16 лет это кому-то приятно слушать и чем она хуже тебя или меня, что у нее меньше денег, но это ли является пороком? Чем ты тогда лучше своего мужа?

Маша взяла сушку и раздавила на 4 части, сжав в кулаке, взяла другую и тоже раздавила.

– Не хотела я утром идти. Предчувствие.

Я встал, подошел к ней сзади и поцеловал в голову.

– Успокойся. Прости. Вырвалось.

– Это правда Михаил, что ты извиняешься, просто я действительно повела себя неподобающе.

– Прости, пожалуйста.

– Когда это касается нас, это мы здорово подмечаем, а порой и сами, походя, можем оскорбить обидеть. А может, безотчетно увидела отчего-то в ней конкурентку.

Мы попили чай, поговорили еще о пустяках, но разговор как-то не клеился.

– Можно тебя попросить? – сказала она в конце.

– О чем?

– Не провожай меня. Хочу одна пройтись. Скорым шагом. После обеда, процедуры. Грязь. Жирная морская землица. Ты бы видел, какие мы страшные бываем.

– А потом ангелочки?

– Снаружи.