Детский сад - Страница 4
И больше не поддавалась. Милена не могла поверить. Она ничего не знала о замках; у ее поколения в них не было надобности. Никто ничего не крал. Однако старинные ворота безнадежно замкнулись. Она их и толкала, и стучала, и кричала: «Эй, кто-нибудь!» — но все бесполезно.
«Что ж, ладно!» — подумала она мстительно. Вот умру здесь от голода, тогда отыщете меня здесь лет через пятьдесят, со скрюченными пальцами. Что еще за дверь такая дикая? Почему, черт возьми, ни зги не видно? И как теперь отсюда выбраться? В глазах защипало от навернувшихся слез. Рывком повернувшись, Милена лягнула дверь, от чего та тяжко задрожала. А музыка все не смолкала, и Милена прислушалась. Вирусы знали это произведение нота в ноту.
Какая-то женщина серебристо журчащим сопрано выводила «Das Lied von der Erde» — «Песнь о земле», знаменитый опус Малера о смерти. Вот-вот, мне оно сейчас в самый раз. Неужели горемыке маэстро больше писать было не о чем?
Вместе с тем какая-то Бестия (а может, и не Бестия) все пела и пела из темноты. Что ж, Бестия она или нет, но дорогу наружу она должна знать.
Музыка изливалась из противоположного по диагонали угла склада. Надо было просто туда добраться.
Хотя для этого предстояло пробраться через эти ряды старых костюмов. Прямых проходов между ними не было. Какие-то балахоны, чиновничьи мундиры, монашеские рясы — все это тряпье сиротливо болталось, пришпиленное к вешалкам булавками. Внезапно Милену что-то остро кольнуло.
«Оп! Великолепно, с-супер», — прошипела она, посасывая уколотый палец. Всё, теперь точно в кровь микробы попадут.
Затем она уронила башмаки. Раздался всплеск. «Боже мой, куда это они угодили?» Ладонь окунулась в лужу затхлой воды. Башмаки нашлись, и они, разумеется, успели намокнуть, так что Милене теперь приходилось держать их на весу, отставив руку. Выпрямляясь, она головой ударилась о перекладину, сердито ее пихнула, запуталась ногами в ворохе лежалого тряпья, снова уронила башмаки, стала на ощупь их искать и, кое-как наконец поднявшись на ноги, зарычала и перевела дыхание.
Больше всего Милена боялась уронить достоинство. Она заставила себя успокоиться и, хотя руки слегка дрожали, начала пробираться между рядами одежды, ведя для ориентира ладонями по легонько дребезжащим на своих колесиках перекладинам. Идти вроде как стало легче.
Так она и шла в темноте, пока не заблудилась окончательно. Пальцы ощущали грубоватую мешковину, разлезшиеся швы с паутиной торчащими нитками. Иногда под руку попадались колючие бугорки блесток. Будто целый театр, рухнув, лежал вокруг, оставив после себя лишь пыльные останки.
«А что, если никакого оркестра нет?» — тревожно подумала Милена. Да ну; кто ж в таком случае играет — призраки, что ли?
Мысли напрашивались самые разные. Во-первых, музыка звучала чересчур громко. Так громко она звучать не должна. Даже если стоишь посреди оркестра, около литавр, и то музыка звучит не так. Да еще это пронзительное, неестественное дребезжание, пронзающее уши словно иголкой.
Ее отвлекло то, что она чуть задела головой кирпичную кладку: это была какая-то арка. В темноте Милена пригнулась и… увидела свет. Свет! Пусть тусклый, пусть серый, как в лесной чащобе, но все же это был свет.
А музыка! Она теперь звенела еще громче, упругим эхом отскакивая от шероховатой кирпичной стены где-то неподалеку. Причем оркестра не было. Он бы здесь просто не уместился.
Тем не менее оркестр буквально гремел. Сверлами буравили мозг флейты, стены дрожали, как барабанная мембрана. Милена одной рукой закрыла ухо, а другой загородила себя одежной стойкой. Нырнула на корточки и с поспешностью, напоминающей панику, распростерла висящую там бархатную пелерину на манер занавеса.
Отсюда во внешний мир вело окно. Окно? на мосту? Милена такое впервые видела. Свет освещал горы — чуть ли не залежи — бумаги, уложенной стопками, иные из которых сами собой косо завалились на пол. Бумага была жутким дефицитом, так что у Милены от созерцания такого богатства буквально перед глазами поплыло.
И на фоне всего этого, небрежно развалясь, сидел Белый Медведь.
«Прошу прощения! Так их называть некорректно», — вспомнила Милена. Не медведи, а Гэ-Эмы — генетически модифицированные люди.
Гэ-Эмы когда-то были людьми. Прошу прощения: почему были? Они и есть люди. Просто тогда, еще до Революции, они перепрограммировали себе гены для работы в Антарктике. Это болезнь, их надо жалеть. Конкретно этот Гэ-Эм был здоровенным, мохнатым, причем мех был разных оттенков. Он сидел, приоткрыв пасть и уставясь перед собой с отсутствующим видом. Глаза-маслины не мигали, но поблескивали какой-то своей, им одним ведомой жизнью.
Музыка извергалась из ниоткуда.
Чудовищный по громкости голос пел по-немецки, свербя трелями, как паровозный свисток:
Вирусы знали все слова, все ноты. Эффект от этого был такой, что музыка утомляла, как в третий раз рассказанный анекдот. Хотя ее неведомый источник решительно не давал покоя. Вместо этого Милена принялась разглядывать нарядные календари с репродукциями картин, развешанные по стенам. Были еще книги, горкой наваленные на столе обложками книзу. Вон и еще что-то, съедобное на вид, — вафли, что ли? Книги, бумага… Милена в жизни своей не встречала ни такой роскоши, ни такого бездумного транжирства.
О богатстве Медведей — Гэ-Эмов — Милена была наслышана. Гэ-Эмы жили вне Консенсуса. Они избрали себе удел добровольных изгнанников, зарабатывая на жизнь добычей антарктического никеля. Эта особь была массивной, дородной. «Ну и горилла», — подумала Милена. Надо бы держаться от него подальше.
Музыка сменилась звонкой тишиной.
«Ewig… Ewig…» — «Ве-ечной… Ве-ечной…» — отозвалось эхо голоса-исполина. «Сам ты “вечный”», — мысленно огрызнулась Милена. Вид у Гэ-Эма был слегка заторможенный, будто по голове его била не музыка, а дубина. Песня наконец стихла, и, казалось, сами стены вздохнули с облегчением. Гэ-Эм зашевелился. Не поворачиваясь, он что-то нашаривал позади себя, при этом с края стола обрушился каскад бумажных листов. Вот он вынул какую-то металлическую коробку с кнопками и стал с ней возиться. Электронный прибор…
В мире, где жила Милена, электричество было далеко не в избытке. Эволюция вирусов, общая перенаселенность и дефицит, нехватка металла — бытовая электроника в этих условиях, можно сказать, отошла в прошлое.
— Это у тебя откуда? — на секунду забыв обо всем, выдохнула Милена и сделала шаг вперед, выдавая свое присутствие.
В мозгу у Милены имелся основанный на вирусах калькулятор. Она машинально сложила стоимость металла и работы, из расчета количества рабочих часов. Получалось, перед ней самый дорогой прибор из всех, что она до сих пор видела.
Гэ-Эм посмотрел на нее так, как будто она стояла на другом краю огромной пропасти. Пасть у него открылась, и он наконец произнес:
— Это… из Китая, наверно.
Голос был высоким, с приятной сипотцой. Гэ-Эм оказался Гэ-Эмкой. То есть женщиной.
МИЛЕНЕ ДОВОДИЛОСЬ СЛЫШАТЬ рассказы о женщинах с полюса. Говорили, что они рожают прямо на льдинах, встают и идут себе опять на работу, ворочать глыбы. Так что предрассудки в голове Милены навострили уши. Существо же заговорило исключительно вежливо, с изысканной куртуазностью:
— У вас при себе, паче чаяния, не найдется ли случайно спиртных напитков?
Милена окончательно утратила нить разговора. Она забыла, о чем спрашивала, и пыталась понять смысл реплики насчет Китая. Сбитая с толку, она встряхнула головой:
— Нет. Я предпочитаю не травиться.
— Тю-ю, — протянула Гэ-Эмка.
Коротко усмехнувшись, она повела плечами. Поднялась. Ростом она превосходила Милену чуть ли не вдвое, и в замкнутом пространстве ей приходилось перемещаться, семеня лапами. С медлительной задумчивостью она начала обшаривать стол. На пол снова попадала бумага, а заодно и каучуковый поднос с вафлями.