Дети Великого Шторма. Трилогия - Страница 345

– Не принц.

– Нет. Империя развалилась – какие уж тут принцы?

Тако опять сосредоточился на трубке.

– Никаких известий о…

– Нет, – перебил старый рыбак. – Никаких. Ты за этим меня приманил?

– Что ты, нет! – Амари повернулся, и они с Тако взглянули друг другу в глаза. – Если хочешь знать, мне было интересно проверить одну догадку. – Он кивком указал на трубку в руке очарованного. – Она, как мы оба видим, подтвердилась.

Старик рассмеялся и пригрозил ему пальцем:

– Любовь, ненависть и любопытство, да. Но никто и никогда не говорил, что речь о любви к человеку. Есть многое другое, что можно любить, – и, раз такое дело, спасибо тебе за табачок. Хорош, да. Хорош весьма.

– Обращайся, если что. – Амари опять повернулся лицом к заходящему солнцу. – Знаешь, Джа-Джинни уверял меня три месяца назад, когда мы виделись в последний раз, что Эсме жива. Он говорил, что ощущает какую-то… особую связь. Что стоит ему закрыть глаза, как появляется золотистая нить, которая тянется от его сердца куда-то вдаль. Он однажды попытался полететь в ту сторону, но устал и был вынужден вернуться. Я верю ему, он не выдумывает и не бредит. Он действительно что-то чувствует.

– А ты? Сам-то что чувствуешь?

– У цапель все устроено по-другому. Мы не доверяем собственным чувствам. Иногда мне кажется, я должен отыскать правильное с и л ь н о е слово – и тогда они тоже найдутся. Оба. Ведь не может быть такого, чтобы Эсме выжила, а Кристобаль погиб, верно? В этой истории и без того хватает смертей. Но слова все нет – и загадка остается без ответа…

Он посмотрел на очарованного. Тот сперва ничего не ответил – просто стоял с трубкой в руке и каким-то странным взглядом смотрел на молодого капитана. Потом, издав не то смешок, не то кряхтенье, рыбак Тако сказал:

– Слово он ищет, да. Ищет, прям надорвется скоро. Эх, молодость, молодость…

Он сунул трубку Амари, потом оседлал фальшборт, не переставая качать головой с таким видом, словно оскорблен в лучших чувствах, и, перед тем как упасть в море, повернулся к молодому капитану и добавил:

– Надежда. Твое сильное слово – надежда. Жди и надейся, сынок.

Очарованный скрылся из вида, и внизу раздался громкий плеск.

Оставшись в одиночестве, Амари зажмурился, грустно улыбнулся и прошептал:

– Храни, Заступница, живых и мертвых. А тем, кто в море, даруй силы и веру в то, что все всегда заканчивается хорошо.

Потом он открыл глаза и успел увидеть, как далеко-далеко на фоне заходящего солнца ослепительно сверкнуло что-то изумрудно-зеленое.

КОНЕЦ

– Тако! Эй, шкипер! Глянь, какую интересную рыбку я поймал!

Северо-западный ветер – который в Сарме называли ветром перемен, поскольку он приносил дурную погоду из Меррского котла, – крепчал с каждой секундой, и это означало, что вот-вот грянет буря. За долгую-предолгую жизнь рыбак по имени Тако пережил множество бурь, и еще одна его совсем не пугала. Но все-таки стоило принять меры, затянуть потуже пару-тройку узлов, кое-что убрать с палубы в трюм, а уж потом отвлекаться на всякие мелочи вроде Унаги с его рыбками.

«Верная», лодка Тако, была старой – куда старше, чем он сам. До него ею правили четыре других навигатора, но ни с одним из них она не бороздила моря столько, сколько с ним. Много лет они со всем справлялись вдвоем, и лишь недавно, устав от навязчивого внимания соседей и непрошеного сочувствия приятелей, Тако взял себе в помощники высоченного и очень сильного парня, про которого все говорили, что он тупее медузы, – взял просто так, не привязывая к себе и к лодке. Унаги оказался вовсе не тупым, и они втроем довольно быстро привыкли друг к другу. Но иногда Тако слегка жалел, что не может, как в прежние времена, побыть наедине с «Верной» – ведь на самом-то деле им никто не был нужен.

– утреннее солнце золотит крыши рыбацких хижин~

– ласково плещутся волны~

– корабли покачиваются у причалов как будто танцуют танцуют танцуют…~

– Спасибо, родная. Я тоже тебя люблю.~

– Шкипер, ты бы поспешил, а то рыбка сдохнет.

– Забери тебя кракен… – зарычал Тако, оборачиваясь, и осекся.

Здоровяк держал за шиворот утопленника – точнее, еле живого от жажды, многочисленных синяков, ушибов и солнечных ожогов мальчишку лет двенадцати, который угодил в одну из сетей вместе с двумя десятками толстеньких красноперых крылаток. «Верная» находилась в открытом море, и выловить здесь такую рыбку было, без сомнения, вещью из ряда вон выходящей. Впрочем, Тако хватило одного пристального взгляда, чтобы во всем разобраться.

Разобравшись, он заорал:

– Унаги, крабья твоя башка! Ну почему ты сегодня не спал на ходу, как делаешь всегда? Почему не мечтал, как вечером у Бассары в таверне будешь пиво хлестать кружку за кружкой, а? Почему вместо этого ты пялился куда не надо и поймал рыбу, какую ловить нельзя?!

От этой гневной речи парень обомлел и заморгал, словно прыгунец, сиганувший поперек лодки и повстречавший на пути мачту или другое препятствие. Но Унаги-то не был глупой рыбой, он почти все время проводил рядом с Тако и знал о происходящем в порту и окрестностях не меньше, чем старый рыбак; просто ему для нужных выводов понадобилось больше времени.

– Башня… – тихонько проговорил он наконец. – Укуси меня краб…

Отсутствие любопытства – отличное качество, особенно в то нелегкое время, когда ветер и волны предвещают скорое начало если не войны, то большой смуты. С того самого дня, как жители Сармы, маленького города с довольно-таки темной репутацией, узнали, что в далекой столице Империи схвачен и казнен по обвинению в государственной измене феникс Марко Фейра, Пламенный Князь, все они сделались очень нелюбопытными, и временами казалось, что Сарму окутало плотное покрывало, заглушавшее смех, песни и беззаботную болтовню. Они молчали, выжидали и присматривались друг к другу, особенно к морякам, которым доводилось бывать во владениях мятежного князя. Впрочем, к Тако это не имело никакого отношения, ибо он в Огненные земли давно уже не заглядывал, а если и заглядывал, то совсем ненадолго. Разве ящик-другой табака из Фого – достаточный повод, чтобы обвинить его в пособничестве мятежному клану? Да над таким предположением даже рыбы посмеются.

Вдобавок Тако не любопытен и не спросил имени того, кому продал табак.

Вот и три дня назад он не проявил ни малейшего любопытства, когда в северной части Сармы вдруг раздался страшный грохот, словно выстрелили из заряженных звездным огнем пушек, коих в маленьком провинциальном городишке отродясь не бывало. Ну, громыхнуло и громыхнуло, подумаешь. Тако и Унаги как раз перетаскивали из портового склада в трюм «Верной» ящики с товаром, который подрядились отвезти в Огами, раз уж Меррская мать, за что-то рассердившись на сармийцев, наслала на них холодные течения, прогнавшие всю мало-мальски ценную рыбу. Тако утомился – возраст, что поделать… и, присев на один из ящиков, достал свою любимую трубочку. Он знай себе курил и грел на солнышке старые кости, а мимо шли люди, переговариваясь о случившемся. Через некоторое время в сетях, которые Тако раскинул, запуталось достаточно слов, чтобы он во всем разобрался, не сходя с места.

Взорвалась, разумеется, Башня – об этом рыбак догадался и без подсказок, потому что в Сарме не было жилища, чей хозяин занимался бы более странными и темными делишками (в городе контрабандистов это означало скорее комплимент, чем приговор, но только не в смутные времена). Лейст Крейн – так звали владельца Башни – был вороном-алхимиком, а это означало, что все его уважали и боялись, но испытывали примерно столько же теплых чувств, сколько красноперая крылатка испытывает к сковороде, на которой ее собираются зажарить. Вороны вели себя с людьми гораздо приветливее, чем прочие небесные дети, магусы, – они не зазнавались, не издевались попусту, помогали чем могли и брали за помощь разумную плату. Хотя вблизи от людей жили только птицы с самых нижних жердочек, а то и вовсе бескрылые, – пресловутый Лейст Крейн принадлежал к боковой ветви раскидистого вороньего древа, довольно хилой и не пользовавшейся особым влиянием ни в семье, ни в Империи, – земные дети все равно были многим обязаны алхимикам. Но любовь, как известно, штука сложная, а ее младшая сестра – привязанность – ничуть не проще, и потому никто Лейста Крейна не жалел. Ворону – вороново.