Дети сумерек - Страница 79

— Когда сто четырнадцать лет назад приняли решение, что монастыря здесь не будет, отпала надобность во многих постройках. Однако тогдашний настоятель был мудрый человек. Он сам пережил гонения, пострадал от смены властей и посчитал нужным закрыть доступ в подвалы…

— А как же вы… ты нашёл?

— А я не искал. Я четыре года прослужил в этом храме, и лишь после того как снискал доброе расположение прихожан, меня вызвали и посвятили…

— Посвятили в тайну? Ваши кардиналы?

— Неважно, кто, сын мой. Безусловно, есть люди, которым небезразлично, в чьих руках окажется история. Хотя тайны никакой нет. Есть желание сохранить нетронутыми наши скромные святыни.

Отец Глеб отворил последнюю дверь. Леониду открылся широкий зал с фресками на стенах, со сводчатым потолком и дымоходами. В глубине, на возвышении, потрескивала печь, вокруг спали дети. Много детей. Пожилая женщина ворочала в огне поленья.

— А где… где взрослые?

— Работают. Роют колодец. У нас мало времени на сон.

— Всё равно они доберутся сюда. Сколько лет ты планируешь отсиживаться?

— Мы не будем отсиживаться. Весной мы посеем кормовую свёклу и картофель, а скотина есть уже сейчас. Нам хватит прокормить человек триста, а к осени соберём турнепс и удвоим стадо…

— А, так вы, как и моя жена, верите в домашнюю кукурузу?

— При чём тут кукуруза? — искренне изумился священник.

— Как это «при чём»? — поразился Гризли.

— Соя не виновата, и кукуруза не виновата, — отмахнулся святой отец. — Это всего лишь растения. Неужели не понятно, что поток отравы пополз сюда гораздо раньше?

— Ты говоришь сейчас как телевизионный проповедник. Всё зло от золотого тельца, так? Идолопоклонники выкинули из храмов нашего бога и опрокинули наши светильники…

— Можешь смеяться сколько угодно, это твоё право. У тебя здесь нет только одного права — поносить других, ты понял? — В голосе отца Глеба неожиданно лязгнул металл. — А кукуруза… Всё началось гораздо раньше, чем в кино стали продавать попкорн. Попкорн стал дополнительной отравой, вот и всё. Знаешь, иногда мне кажется… — он примолк, щурясь на огонь. В его тёмных глазах плясали вечерние искры. — Иногда мне кажется, что мы опять неверно всё поняли.

— Кто мы? Всё человечество или попы?

— Все мы. Мы снова неверно поняли послание.

— А это было послание?

— Я слышу в твоих словах недоверие и насмешку. Недоверие — это твоё право, но мне сложно полемизировать с человеком, заранее считающим слова собеседника глупостью.

— Прости меня. Я не назло, это нервы. Просто церковь обожает окружать любые катаклизмы признаком божественной воли. Падает здание, где строители неверно рассчитали несущие конструкции, — знамение. Заболело стадо коров — знамение. Погибли от гриппа дикие утки — тем более знамение.

— Во многом ты прав. Но упомянутые примеры — это плоды деятельности слишком ретивых и не всегда умных людей. Ведь священники — это всего лишь люди, не стоит забывать об этом. Очень редко кого-то из тех, кто искренне верит, может коснуться благословение Его, тончайший луч света от ослепительного сияния престола. Но равным образом луч света небесного может коснуться и любого из мирян. Моя сутана никоим образом не пропуск в нелепый облачный рай, нарисованный кинематографистами. Моя сутана — лишь форма служителя, она не отгораживает тебя от меня. Напротив, она позволяет тебе быстрее найти в толпе людской человека, сознательно служащего свету.

— Прости меня, — Гризли потёр лоб. — Я напрасно грубил. Слишком много слишком много неприятностей произошло за последние дни.

— Конечно же, я прощаю тебя, — улыбнулся отец Глеб. — Тем более что за последние две тысячи лет произошла действительно уйма неприятностей.

— Ты смеёшься?

— Увы. Сын мой, тебе станет намного легче дышать, как только ты прекратишь жить в последней неделе.

— Гм… Я понимаю, что ты хочешь сказать, но иначе я не могу. При всём желании наши современники не могут страдать от проблем четырнадцатого или шестнадцатого века.

— В этом состоит серьёзная проблема, сын мой. Ты вполне искренне считаешь события последних двух недель важнейшими в истории мира. Именно поэтому ты не различаешь послания.

— Я постараюсь.

— Я не призываю тебя молиться. Время молитв прошло.

Гризли глянул на священника с новым интересом.

— Так я вернусь не один. Можно?

— Ты снова спрашиваешь, можно ли тебе войти в храм? Ты снова считаешь меня охранником, неким цербером в дверях спасения?

— Я спрашиваю, хватит ли на всех еды? Там, в городе, нам удалось спрятать несколько детей.

— Еды хватит, если вы готовы работать. Если вы полагаете, что вас будут кормить…

— Нас не придётся кормить.

Гризли запустил двигатель. «Хаммер» слушался, как дрессированный носорог; несмотря на спорное качество топлива, стальное сердце стучало без перебоев. С учётом запасных канистр горючего должно было хватить в обе стороны.

Священник улыбался, кутаясь в женский мохнатый платок.

— Чему ты смеёшься, отец?

— Ты так искренне и старательно защищаешь свой атеизм! Береги себя и возвращайся, нам нужны учителя.

— Слышишь, Хорёк? — левой ладонью Рокси всё ещё придерживала соску во рту маленького Стаса, чтобы он не разревелся. — Я тебе сказать хотела.

— Ну! Что ещё? — он на цыпочках перебежал к окну, которое выходило в переулок, и выглянул сквозь щёлочку в шторах.

Переулок был пуст. Труп мужчины в плаще валялся там же, где его бросили вчера. На кисти убитого блестели наручные часы.

«Возможно, это хороший признак, — вяло подумалось ему. — А возможно, наоборот, самый дерьмовый признак. Их перестали занимать ценности, золото и вся остальная мишура. Они даже не гоняют на мотоциклах…»

Он подумал, что с радостью сейчас удавил бы парочку психологов. Или психотерапевтов, тех, что написали уйму замечательных диссертаций по девиациям в пубертатном периоде. Нет, он их даже убивать бы не стал, просто выпустил бы на площадь, туда, где над бочками жарят собачатину. Пусть умники с дипломами показали бы, как надо работать с молодёжью…

Гризли повернулся и сразу заметил, как напряглись дети. Он опять забыл, что следует контролировать своё лицо! Дети не должны видеть его испуга и его злобы, иначе может произойти массовая истерика. Истерика для них сейчас — это самое страшное… Нина что-то нашёптывала Эмме, Жорж раскладывал карты. Это хорошо, это просто отлично, что девочки смогли разговорить Жоржа!.. Гризли изо всех сил расслабил челюсти, выдавил улыбку и даже засвистел какой-то фальшивый мотивчик.

— Прекрасный вечерок, — бодро сообщил он. — Как только опустятся сумерки, мы отправляемся!

— Хорёк, я хотела сказать… — Рокси перехватила его у следующего окна. — Ну, в общем, я была не права. Я больше не буду так тебя называть.

— А?.. — он затормозил, приплясывая на кончиках пальцев. Похоже, это становилось второй натурой — всюду озираться, всюду бегать на цыпочках. — Не будешь? Это как? Почему? — грязной рукой он потёр воспалённые глаза.

— Потому что… потому что ты — самый настоящий и самый лучший мужчина, которого я встречала, и я люблю тебя…

— Любишь? — До него не сразу дошёл смысл сказанного. А когда дошёл, Гризли ощутил, как беззащитно расслабилась спина. — Но это не ты, это я предал тебя. Я думал только о себе, а ты тянула науку.