Дети сумерек - Страница 3

— Замётано, — кивнул Боб.

— Хаясе, — Киса радостно рыгнул.

— Клёвая идея! — поддержала Мирка. Она валялась на диване, болтая ногами в воздухе, подбрасывала конфеты и ловила их ртом.

— Что тут происходит?! — в дверях стоял отец. Он даже не снял обувь, а в руке сжимал ручку своего обожаемого супердорогого портфеля.

— Здорово, па! — приветливо улыбнулся Дим и поднял ружьё.

К последнему уроку ощущение близкой беды стало невыносимым.

Будто скапливалось под потолком негативное напряжение, гудело, как перегревшийся трансформатор. Будто грозовой разряд подыскивал место, куда воткнуться. Гризли несколько раз отодвигал портьеру и выглядывал во двор. Пышные штрихи истребителей сквозь влажную бирюзу, жадные ротики липовых почек на подоконнике, язык сигарного дыма вокруг ленивого камуфляжного охранника, ряд дремлющих авто, окружённых цепями.

Спокойный сытый понедельник. Лучшая частная гимназия. Незыблемые кирпичные стены.

И всё-таки что-то жужжало неотвязно, невидимым шмелиным роем, что-то было не в порядке. Даже лица детей какие-то непривычные.

К середине часа у Гризли сложилось впечатление, будто всем, кроме него, доступна мрачная, запретная тайна. Будто после окончания занятий все собираются на похороны товарища, или даже не на похороны, а на демонстрацию протеста, и с досадливым нетерпением ждут звонка.

Симона Грач на последней парте и не планировала брать в руки пишущие принадлежности. Она расставила на столе инструментарий по уходу за ногтями и размашисто орудовала пилкой. Периодически она отстраняла свою размалёванную когтистую лапку, шевелила пальчиками, высовывая язык или выдувая розовый пузырь жвачки. Учителю показалось вдруг, что глаза Симоны приобрели тусклый бутылочный оттенок.

Гризли сморгнул.

Ещё в пятницу подобное не могло прийти ему в голову. Чтобы отличница Симона Грач, единственная дочь… впрочем, чья она дочь, лучше не произносить… чтобы она валяла дурака на физике, её профильном предмете!..

Но это было ещё не самое дикое.

Ступенькой выше, в углу, откровенно обжимались Сара Гандлевская и Тофик Арков. Родителям и педагогам было прекрасно известно, что эти двое неравнодушны друг к другу уже три года, и что, скорее всего, их неравнодушие породит пару редких семейных симбиотиков, которые уже к середине жизненного пути начнут походить друг на друга интонациями, жестами, походкой и даже в чём-то внешне…

Но Тофик никогда не прикасался к своей девушке во время занятий. Он бы просто на такое не отважился — худенький, тонкошеий, с торчащими чёрными кудряшками, он вёл себя на физике предельно тихо, опрокидывая своим смиренным поведением мифы о буйном темпераменте горных народов. Сара Гандлевская, наперекор имени и фамилии, походила на зажиточную купчиху, сошедшую с полотен русских художников. Русая коса, круглые, румяные щёчки, намечающиеся рубенсовские формы, затянутые в лучшие итальянские туалеты. Гандлевские, владельцы трёх бутиков высокой моды, одевали дочерей исключительно в тряпки «с фамилиями». Впрочем, у Гризли к старшей дочери Гандлевских не было серьёзных претензий, она не валяла дурака на занятиях. Звёзд с неба не хватала, но конспекты вела настолько точно, что неоднократно выигрывала призы за аккуратность и ставилась в пример классу.

Сегодня у Гризли впервые возник повод для недовольства. Замечательный конспект, лауреат конкурсов, валялся перевёрнутый на углу стола. Девочка плавала взглядом по потолку, позволяя Тофику всё глубже залезать рукой ей под юбку, игриво покусывала его то за мочку уха, то за нижнюю губу. Казалось, они вообще забыли, что находятся на уроке.

Гризли закончил писать на доске, жирно подчеркнул название темы, положил мелок и вытер руки. В той школе, где он работал раньше, такие вещи происходили сплошь и рядом. Впрочем, там действовали иные правила. Там можно было, не скрываясь от зоркого ока педсовета, сконцентрироваться на трёх-пяти лучших учениках. А всевозможных оболтусов и малолетних влюблённых Гризли, ничтоже сумняшеся, изгонял с уроков. Так было проще для всех, и в первую очередь — для учительских нервов. На большой перемене Гризли почтительно прислушивался к мнению старших.

«За те деньги, что нам тут платят, — со смешком делилась усталая историчка, — я буду давать предмет, как хочу и кому хочу. А те, кто только портит воздух в классе, пусть жалуются на меня кому угодно».

В гимназии госпожи Вержу воспрещалось выгонять из класса учеников. Здесь категорически требовали обожать и пестовать любого дегенерата, за которого предки выкатили несколько тысяч. С другой стороны, в старших классах училось не больше, чем по двадцать человек, и охватить их симпатией было не так уж сложно.

Гризли потёр ладони за спиной, чтобы избавиться от дрожи в пальцах. Это всё из-за Рокси, убеждал он себя, нервы совсем расшатались. Это всё из-за неё.

Можно было одёрнуть распоясавшихся ребят, но он пока предпочёл не предпринимать никаких действий. До звонка оставалось не больше пяти минут, а ещё нужно записать домашнее задание и выдать тетради. Он взял с кафедры пачку контрольных работ и пошёл по рядам, незаметно вглядываясь в склонившиеся над тетрадями лица.

Смех за спиной.

Нет, показалось. Он хотел спокойно подумать о Рокси, но его сбили. Нечто похожее происходило перед каникулами, неуловимый дух близкой свободы, гогот и толкотня царили в конце мая под строгими портретами патриархов науки. Морщинистые старцы в стоячих воротничках зорко и неодобрительно приглядывались к шумным потомкам. Всякий школяр на себе десятки раз испытал это будоражащее чувство, когда тяжело высиживать часы, в венах бурлит, и, кажется, вот-вот сорвёт клапан, а клейкие пахучие листики лип и тополей стучатся в заклеенные на зиму окна классов, словно насмехаются над скучными предметами.

Так происходит перед каникулами, но до конца семестра оставалось два месяца.

— Решать любым способом, — повторил Гризли, поворачиваясь к классу.

Он не встретил тёплых любопытных глаз. Смотрели куда угодно, но только не на него и не на доску. Гризли мельком отметил, что сегодняшний свет действительно придал многим глазам тёмно-зелёный оттенок. В другой раз следовало бы изучить это забавное явление поподробнее. Лучшие ученики Стефан Кун и Фатих Хусаинов то ли увлечённо играли, то ли сообща сочиняли письмо, прикрывшись развёрнутыми учебниками! Пару раз Фатих поднимал взгляд, мелко хихикая, встречался глазами с учителем, но словно не замечал его. На раскрасневшейся мордочке подростка отпечаталось глумливое выражение, словно ему только что рассказали солёный анекдот. Гризли почти не сомневался, что парни разглядывают какую-то «клубничку». Необходимо было пресечь подобные развлечения на корню, хотя бы одёрнуть, но сегодня у Гризли не хватало сил.

Потому что ушла Рокси.

Ушла Рокси, выдернув из него ключ для завода. Какое-то время он ещё просуществует по инерции, а потом замрёт окончательно. Гризли чувствовал, как пружина внутри него делает последние усилия. Что будет дальше — неизвестно. Новая любовь? Кажется, именно так она выразилась вчера. Уходит прежнее чувство, потом неизбежно приходит новое, если человек открыт. Неизбежно, сказала она. Можно подумать, что любовь — это неотвратимое наказание. Для него неотвратимым наказанием становится её уход, непонятный, внезапный…