Дети сумерек - Страница 21
Если ты не слишком умный, приходится напрягаться втрое, чтобы никто об этом не узнал. Ты обязан быть отличником с самого первого класса, а мама проконтролирует и проследит, чтобы для тебя были созданы самые лучшие условия.
— Стефан, ты нарочно надо мной издеваешься?
Мулатка выполнила свою задачу. Стефан откинулся, сел на край джакузи, пережидая, пока сердце перестанет колотиться. Затем включил воду, но сперму смывать не стал. Так было интереснее. Что она скажет, если заметит? Он подмигнул своему двойнику и натянул джинсы. Его немного беспокоили красные пятна на щеках и неожиданно густая щетина. Впрочем, так красивее, девушкам нравится, когда парень небритый! Стефан вспомнил, как они пили вермут с Маришкой из десятого «А». Вермут заедали конфетами и жвачкой. А потом пришлось бежать домой сломя голову, чтобы успеть прийти раньше мамочки и изобразить старательную работу над домашним заданием.
Он успел и изобразил, но беда подкралась с другой стороны. Мама подошла его поцеловать и учуяла запах дыма от волос. Напрасно он убеждал её, что сам не курил, что просто сидел с ребятами, которые курили… Оказалось, что это ещё преступнее, нежели курить самому. Мама пообещала, что обзвонит всех его одноклассников, придёт завтра в гимназию и выяснит, с кем её сын курит. Слово за слово, мама вырвала у него признание, и плачущий Стефан стал свидетелем её телефонного разговора с матерью Маришки. Очевидно, мама Маришки исповедовала несколько иные принципы, поэтому и сама девушка, и вся её семья были занесены в «чёрный список»…
Стефан поклялся, что больше никогда не обманет мамочку. Что не будет больше встречаться с «неизвестными» людьми. Со слезами на глазах мама обняла сына. Что тебе не хватает? За что ты так обижаешь маму? За то, что мама посвятила тебе всю свою жизнь, отказалась от личного счастья и второго ребёнка? Я определила тебя в лучшую гимназию, ты будешь учиться в престижном университете, а когда придёт время, мы найдём девочку из хорошей семьи…
— Стефан!!!
— Мама, я иду к тебе…
Я больше не допущу. Я сделаю это. Я теперь буду делать всё, что захочу.
Стефан не обманул маму. Он вышел из ванной босиком, хотя пол был холодный, следовало ходить только в тапках. Он не высушил голову феном, он не вымыл за собой ванну, не сложил грязные вещи в стиральную машину. Стефан пересёк холл, в кухне быстро нашёл нужную вещь…
— Сынок, ты хочешь кушать? — мама контролировала обстановку, не отрываясь от сериала. — Не хватай ничего из кастрюли! Я тебе разогрею, всего понемножку, супчика и купатов…
Нет. Я не хочу супчика. Я хочу, чтоб ты, наконец, сдохла. Стефан направился в мамину спальню. Пространство между китайской вазой и индийским метровым слоном занимала плазменная панель. Мама куталась в розовый атлас на розовом диване. Стефан подошёл к ней сзади, нагнулся и поцеловал. Волосы мамы сегодня очень вкусно пахли ванильным муссом. Он крепко взял её за волосы, испытывая ощущение удивительной лёгкости, и трижды сильно ударил ножом. Он держал маму и сквозь слёзы смотрел на экран. Он был счастлив.
— Я не хочу супчика и купатов, — сказал он. — Я буду есть мясо из кастрюли…
…Сара Гандлевская в третий раз протягивала руку с ключом к магнитному замку, и в третий раз не находила в себе сил отпереть подъезд. Она не представляла, как смотреть в глаза отцу и что ему говорить.
Конечно, его можно обмануть. В очередной раз можно соврать, что результатов контрольной не объявляли, что дневник остался на проверке, что химичка до сих пор больна…
— Сара, ты хочешь опозорить всех нас?
— Доченька, Академия управления — это не трамвайный парк! Твой отец оплатит поступление, но халтурщики вылетают оттуда в первую же, зимнюю сессию!
— Сарочка, в нашей семье не рождались дурачки. Если ты не подтянешь физику…
— Моя дочь не пойдёт учиться в какой-нибудь педа-го-ги-ческий, моя дочь будет человеком!
Боже. Боже. Боже.
Позади кашлянули. Сара автоматически вошла в подъезд и шагнула в лифт. Она привалилась лбом к холодной стене, так голова болела чуть меньше. Потом она достала зеркальце, но не увидела собственного лица. Саре показалось, что глаза за линзами приобрели нелепый зеленоватый цвет, а зрачки стали слишком широкими. После того, что стряслось за последнюю неделю, ещё и не такое почудится!
С химией ситуация катастрофическая давно, но до поры от отца удавалось это скрывать. В конце концов, один провальный предмет он бы ещё пережил. Но позавчера ей влепили по «жбану» Хорёк и историчка, страшильная Колбаса. В глубине души Сара признавала, что физик прав. Он заранее предупредил, кого будет спрашивать на следующем уроке. Он почти всегда так поступал, давая возможность подготовиться, и слыл человеком справедливым, несмотря на бредовую кличку. Впрочем, Хорька многие недолюбливали, и Сара в том числе.
Своей дотошностью физик слишком походил на папу.
— Сара, мы с мамой освободили тебя от всех обязанностей, только учись!
— Если я услышу на родительском собрании, что ты не стараешься, берегись!
— Ты вынуждаешь папу встретиться с учителем истории…
— Гандлевские не выдержат позора, если их ребёнок…
Боже. Боже. Боже.
…Сара вышла из лифта и надолго замерла перед цветной витражной дверью. За витражом — всего две квартиры; семье Гандлевских не хватило совсем немного, чтобы выкупить пентхаус. Справа от лифта находилась ещё одна полупрозрачная дверь. Там имелся ничейный балкончик, с которого начинала свой восемнадцатиэтажный бег вниз пожарная лестница. Сара невидящим взором следила за играми голубей на перилах. Голуби порхали свободно, их не ждали жернова Академии управления, их не прочили в аппарат губернатора, их не заставляли зазубривать даты сражений.
Историю заваливать недопустимо.
— Дочка, я создаю тебе тепличные условия…
— Сара, репетитор считает, что двух раз в неделю тебе недостаточно. В чём дело, Сара?
— Сара, все развлечения — потом. Мы не можем сорваться, идёт самый ответственный этап!
Боже. Боже. Боже.
Она сорвалась. Она прогуляла репетитора. Она получила «неуд» по физике. Она надерзила историчке. Она не успеет переписать контрольную по химии.
Сара нагнулась над перилами. Голуби вспорхнули, ворковали где-то выше, под козырьком крыши. Внизу на разные лады гудели провода. Ещё ниже смеялись, варили что-то вкусное, кажется — грибной суп. Божественный запах грибного супа… Сара вдруг вспомнила, как они ездили в лес, собирали грибы, договаривались, что засушат их на зиму, чтобы потом приглашать гостей на самый вкусный домашний суп, но не выдерживали, варили и жарили, и съедали всё сразу.
Когда это было? Очень давно, лет восемь или девять назад. Машину вела мама, в машине чудесно пахло свежими грибами, хвоей, солнечным лесом, тёплый ветер кидался в окна паутинками, а папа сидел рядом, крепко держал её за плечо и спрашивал таблицу умножения. После таблицы умножения он спрашивал её наизусть стихи, затем снова переключился на математику. Сара старательно отвечала, ощущая на плече тяжёлую горячую ладонь. С каждым новым примером ладонь становилась всё тяжелее, а солнечный свет разменивал золото на серебро, серебро сменялось тусклой медью. Мама поворачивалась назад, улыбалась чуть неестественно, чуть слышно просила мужа прекратить, неловко пыталась перевести разговор на стороннее, весёлое…
А Саре уже не хотелось грибов, не хотелось никуда ездить вместе, а хотелось вырваться, на полном ходу вылететь из открытого окна и смешаться со свободной лесной жизнью…
Сара ещё ниже перегнулась через перила. Нет, войти в дом и признаться отцу в поражении она не в силах. Каждая её плохая оценка — это его поражение, его личная катастрофа и позор. В семье Гандлевских не выносят позора.
Шестьюдесятью метрами ниже ребёнок выпустил в небо два шарика — голубой и зелёный. Сара засмеялась. Она загадала, что если шарики полетят вместе, то всё сложится хорошо. Шарики полетели вместе.
Сара засмеялась ещё громче и полетела им навстречу…