Дети сумерек - Страница 11

— Чушь, какая чушь! Откуда ты… — И тут же резко, сменив интонацию:

— Рокси, он тебе угрожал?

— Нет, ещё чего не хватало, — фыркнула дочь. — Но я в нём это чувствую, понимаешь, мама? Я слышу, как в нём накапливается злоба. Он недоволен моими поездками, моими поздними заседаниями.

Он прав, мама, и не надо меня перебивать! Леонид всегда и во всём прав, с точки зрения семейного канона. Он не получает ухода, уюта и женского обожания. В результате он копит злобу, отворачивается от меня, специально уходит, когда я говорю о своей работе. Он злится, и вечно так продолжаться не может. Он накапливает злобу, как котёл под давлением, таковы все тихони, мамочка. Он накапливает пары, а сбрасывать избыток ему некуда. Леонид слишком… слишком правилен. Он источает злобу, буквально сочится ею, если меня зовут к телефону, если мне приходится засиживаться в Интернете. Я не желаю в этой злобе дальше существовать…

Она перегнулась через стол вместе с телефоном, ещё раз пытаясь разглядеть, что же там происходит, внизу, на чахлых, залитых дождями клумбах. Были видны крошечные человеческие фигурки, мечущиеся в разных направлениях, как минимум две машины с красными крестами, но дым ниоткуда не валил, и пожарники не суетились.

— Доченька, а может, быть… может, ты не ладишь с его дочерью?

— Мама, дело не в этом. С Лолой у меня всё в порядке.

— Бог мой! Это… это ненормально, Рокси… — у мамы как всегда не находилось разумных слов. У мамы находились умные слова для кого угодно, кроме родной дочери. — Рокси, так нельзя, любить четыре года, а потом выключить свои чувства!

— Я не выключала… — Рокси прикрыла глаза, мысленно представив, как восемь овечек, одна за другой, неторопливо протискиваются в узкую калитку. Обычно подобный трюк ей помогал, но не сегодня. Кажется, сегодня были взвинчены все. И мама срывалась на крик, и подчинённые в её отделе огрызались, и даже утром, в метро, Рокси стала свидетелем нескольких ссор, на грани потасовок. Если бы её мозги не занимало расставание с Гризли, Рокси заметила бы много больше…

— Это возмутительно! Тебе уже не двадцать, ты ведь не можешь так бесконечно… Так может случиться самое страшное…

Рокси поморщилась, отодвинув от уха шкворчащую телефонную трубку. С некоторых пор у мамы появилась идиотская привычка — многозначительно обрывать фразы на полуслове. Или это не привычка, а подступающий склероз?

— Что «самое страшное», мама? — передразнила Рокси. — Я останусь одна, это ты хотела сказать? Ты хотела сказать, что мне уже далеко за тридцать, что я не красавица, что я веду себя мужиковато, что моя чёртова работа важнее слюнявчиков и носочков, которые ты копишь и тайно складируешь в чемодане?! Да, мамочка, моя чёртова работа важнее. Но не потому, что я не хочу ребёнка. И мои чувства не имеют никакого отношения…

В этот момент в дверь постучали, и Рокси была вынуждена прикрыть трубку рукой.

— Доченька…

— Подожди, мама, одну секунду…

В кабинет ввалились трое в комбинезонах спасателей, следом за ними семенил сам директор института и его заместитель, непосредственный шеф отдела, величественный, пузатый Адабашьян.

Рокси замерла с открытым ртом.

— Рокси, ты не можешь… То есть, извините, вы не могли бы подвинуться вместе со столом? Молодым людям надо выйти на балкон…

— На балкон?! — она послушно вскочила, прижав к груди трубку, и, хлопая глазами, наблюдала, как громилы слаженно срывают с окна, присохшие за зиму шпингалеты. Её массивный стол легко отодвинули в сторону, провода компьютера опасно натянулись. — А что случилось? Нельзя подышать воздухом на лестнице?

И тут же пожалела о своей неуместной шутке.

— Мадам, у вас на крыше трое самоубийц, — произнёс старший из спасателей. Он говорил, как будто выдавливал слова из мясорубки, перемалывая их челюстями.

— Самоубийцы? На крыше?

Младший спасатель гепардом взлетел на подоконник. Рокси кинулась снимать кактусы и папки с документами, Адабашьян ей суетливо помогал. Из коридора заглядывали любопытные головы, слышался топот ног по лестницам. Наконец фрамуга с хрустом отворилась, и парни в комбинезонах вылезли наружу, прихватив свои тяжёлые крючья и тросы.

— Три девчонки, школьницы… — одышливо прохрипел Адабашьян. — Вылезли на крышу, и чем-то припёрли пожарный выход. Теперь их можно незаметно достать только отсюда…

— А почему на нашу крышу?

— Они из соседней школы, там всего три этажа… — шеф посмотрел на неё и покачал головой, как будто сотрудникам лаборатории непременно полагалось знать повадки самоубийц.

— То есть… Они нарочно залезли к нам на крышу, чтобы спрыгнуть… повыше?

— Именно!.. И нам ещё предстоит разобраться, как они проникли через вахту, — свирепо вставил директор. — Только бросаться вниз они собираются не во двор, а на улицу. Там телевидение, счастливые родители… Одним словом, там вся школа и окрестности.

Наконец Рокси сообразила и разозлилась на себя за тупоумие. Вдоль западной стены здания института, на уровне верхнего этажа, как раз мимо её окон, тянулся узкий декоративный балкончик с ржавыми перилами. Балкончиком никто и никогда не пользовался, кроме голубей и чаек, поскольку взрослый человек легко бы кувыркнулся вниз через перильца высотой в полметра. Где-то справа от кабинета Рокси, в районе лестничной клетки, имелась лесенка наверх, на крышу. Спасатели исчезли из поля зрения, а Рокси только сейчас заметила, что так и стоит, бестолково прижимая к груди телефон. Мокрый весенний ветер ворвался в окно, толкнул дверь, пробежал насквозь до таких же открытых окон в кабинетах напротив. Рокси затрясло от холода.

— Доченька, Рокси…

— Мама, я перезвоню позже, тут у нас… — устраивая трубку на рычаг, она не договорила слово «проблемы», потому что с восточной стороны, сквозь распахнутые насквозь двери и окна, долетел шквал голосов. Визгливый раскатистый хор ударил в перепонки и тут же оборвался, чтобы спустя миг смениться новой какафонией возгласов.

Они спрыгнули!…

— Будь оно проклято всё! — неизвестно к кому обращаясь, пробормотала Рокси, проталкиваясь сквозь белые халаты коллег к распахнутому окну. Промозглый ветер раздувал причёски женщин, капли дождя залетали в тёплое нутро здания почти горизонтально.

Рокси увидела их сверху и тут же подумала, что не имеет ни малейшего желания покидать здание через парадный вход. Она прикинула, что лучше останется на работе на трое суток, лишь бы там всё закончили и убрали. С высоты шестнадцатого этажа тела самоубийц казались крошечными цветастыми кляксами на полированном диорите крыльца. Вокруг клякс сгрудилась толпа, мигали автомобили, протискивались медики с носилками, а комковатая масса голов раскачивалась, как вспугнутый дымом осиный рой.

Много позднее Рокси будет вспоминать этот момент. Именно тогда она услышала это. Как будто уронили на лестнице рояль.

Город вздрогнул.

И почти сразу внизу, перекрывая неровный пчелиный гул, остро закричала женщина. Она билась в руках, прорывалась сквозь каменеющую неподатливую массу оцепления, и тонко вопила, не переставая, как будто ей подавали в лёгкие воздух через шланг.

— Трое, значит, всего пятнадцать, — подсчитал кто-то за спиной у Рокси.

— Нет, уже больше двадцати за три дня. И все — дети.

— Да что вы такое говорите?

Шепоты. Шепоты. Шепоты.

— А студенточка эта газ открыла. И записку, мол, никто меня не любит.

— Ага, о родителях бы лучше подумала. Мать её показывали, почернела от горя.

— Сегодня в машине слышал — несколько пацанов нажрались, какой то гадости. Нет, не здесь, в одном из южных городов. Нажрались и прямо там, на стене, написали, что ненавидят всех, и что-то такое зверское.

— Да, да, я тоже слышала, уже в новостях. Они написали, что умрут в мучениях, чтобы потом все мучились за них. Это вроде секты, да?

— В интернате вчера утром двое повесились… Из этих, из слабоумных…

— А, ну этих не жалко…

Рокси начала вырываться наружу, прочь от окна. Пятьюдесятью метрами ниже люди в форме отрывали от чёрного камня мокрые цветастые кляксы.