Дети Шини - Страница 6

Линялые обои, деревянные облупившиеся рамы, скрипучий паркет с огромными щелями между планками. Ни стола, ни шкафа, только широченный комод, на котором, кое-как подпирая друг друга, высились стопки книг.

Над коротким икеевским диваном – картинки, распечатанные на принтере: простенькие цветные пейзажи рядом с черно-белыми ужасами, кажется, Брейгеля и скрин из «Кроликов» Линча.

Вдоль другой стены стояли три деревянных стула с круглыми сиденьями, точно ряд в деревенском кинотеатре.

Сам Амелин выглядел не менее странно. Довольно высокий, хотя и ниже Герасимова, бледный, с белыми крашеными прядками в нестриженой копне и без того светлых волос. В растянутом черном свитере, замотанный по самый подбородок шерстяным шарфом, он вполне мог сойти за персонажа Тима Бертона. Большие темные и настороженные глаза недоверчиво следили за тем, как мы озираемся и переглядываемся. Но потом он вдруг отмер и с застенчивой теплотой улыбнулся.

– Меня зовут Костя, – протянул нам по очереди руку, даже мне. – Не бойтесь, я не заразный. Простыл. У меня слабое горло.

Но когда взял мою руку, так долго ее держал и так откровенно меня разглядывал, что это заметил даже Герасимов:

– Ты хотел что-то рассказать.

Амелин медленно перевел взгляд на Герасимова:

– И тебя помню. У Маргариты Васильевны в группе вместе были.

– Что насчет Кристины? – настойчиво сказал Герасимов.

Амелин кивнул на стулья. Я села с краю, Герасимов посередине, а он сам, молча взяв второй крайний стул, обошел и поставил его возле меня. Словно пристраиваясь рядом.

После того бесстыдного, оценивающего взгляда подобная перестановка забеспокоила. Я развернула свой стул спинкой вперед и села на него верхом. Кругом полно озабоченных придурков, и я была рада, что додумалась взять с собой Герасимова.

Но когда Амелин положил на тот пустой стул ноутбук, получилось глупо, потому что оказалось, что я сижу к нему спиной.

– Отсвечивает, – пояснил он.

Так что «придурком» в этой ситуации оказалась я.

– Ты знал, что Кристина собирается сделать? – пока он, сидя на корточках, возился с компьютером, я тихонько вернула свой стул в прежнее положение.

– Мы все друг о друге про это знаем.

– Кто «мы»? – не понял Герасимов.

Амелин поднял голову и какое-то время смотрел на него, словно подбирая слова:

– Вот ты любишь дискотеки, дни рождения и прочие праздники?

– Терпеть не могу, – признался Герасимов.

– Ну а теперь представь, что тебя силой притащили туда, нацепили колпак, дали в руки дудку и велели всех веселить. Что ты будешь делать?

– Пошлю всех и уйду домой, – фыркнул Герасимов.

– Правильно, – кивнул Амелин. – Потому что праздник жизни – это не для всех.

– Ни хрена не понял, – Герасимов вопросительно посмотрел на меня.

– Суицидники, – пояснила я.

Он скорчил пренебрежительную гримасу.

– Рад, что у тебя все хорошо, – Амелин заулыбался смущенно-умудренной улыбкой. – Мы познакомились с Кристиной на форуме, и только потом узнали, что живем в одном районе.

– Можешь объяснить, что именно ее не устраивало? Раньше она была нормальная, – сказала я.

– Раньше все было по-другому, – улыбаться Амелин не перестал, и от этого каждое его слово звучало как издевка. – Когда маленькому ребенку больно, он истошно кричит, но его учат терпеть боль и не жаловаться. Так что повзрослев, он кричит молча, беззвучно, внутри себя, чтобы никто не услышал.

– Но всегда же есть основная причина. – Было стойкое ощущение, что он морочит нам голову.

– А если тебя спросить, почему ты любишь того, кого любишь, ты смогла бы назвать всего одну причину?

Мало того, что от каждой его фразы несло чистейшей показухой, я вообще терпеть не могу подобные разговоры. Особенно, если они касаются меня. Понятное дело, что я люблю родителей, потому что они родители. Для этого не нужна никакая причина. И с какой стати я буду обсуждать это с придурком, которого вижу первый раз в жизни?

– Я никого не люблю.

– Всего одну причину?

В какой-то момент мне показалось, что он насмехается.

– Отвали.

– Видишь, не бывает «одной» причины.

Вся эта чушь постепенно начинала меня бесить, Герасимов тоже не скрывал неприязни.

– Кончай мозги полоскать. Плевать на твои тупые философии. Я только хочу знать, какого хрена мы попали в этот ролик.

– Ну, это не ко мне, – Амелин поднялся. Джинсы у него были потертые, застиранные, совсем белесые на коленках; об их первоначальном цвете можно было судить только по ярким черным полоскам от подворотов в самом низу штанин. – Вы просили рассказать про Кристину. Я думал, вас интересует она.

– Мне интересен только я сам, – в серых глазах Герасимова застыла упрямая непоколебимость. – По мне, если бы вы всей толпой сиганули с высотки или утопились, нормальным людям дышать стало бы значительно легче.

Амелин изобразил удивление. Именно изобразил, потому что в голосе слышалась ирония.

– Ты же, Влад, добрый. Помню, в детском саду как-то принес коробку карандашей, двадцать четыре цвета, и все подходили к тебе, прося дать карандашик, потому что детсадовские были все сточенные и погрызенные, а у тебя новенькие и блестящие. И ты давал. Каждому! Так, что потом у самого только коробка осталась. Все дети стали рисовать, а ты сидел один, смотрел на них и ни капли не обижался. Не знаю почему, но мне очень запомнился тот момент. Я тогда еще подумал, что вот это и значит быть добрым.

Герасимова прямо физически передернуло.

– А теперь я недобрый. Потому что задрало всю жизнь без карандашей оставаться.

Наконец Амелин развернул к нам ноут, и мы увидели открытую страничку. Хозяин профиля – Линор Идзанами.

Я ее знала. Не лично, конечно, но этот персонаж был у меня «в друзьях». Случайный сетевой друг, какие бывают у всех. Схожие мысли и взгляды, общее мироощущение. Единственный человек, с кем я была довольно откровенной именно потому, что мы не знакомы в реале.

В первые секунды на лице Герасимова совершенно отчетливо отобразилось узнавание, а потом он снова сделал «морду кирпичом»:

– И что?

Тут вдруг Амелин, пристально глядя на нас своими темными глубокими глазами, медленно и негромко проговорил стих. Не читал, не декламировал, а именно говорил, точно это были его собственные слова:

А когда закончил, вся пугающая, зловещая серьезность мигом исчезла, будто сорванная страшная маска, под которой обнаруживается ребенок. И прежде чем мы успели прийти в себя, поспешно произнес.

– Линор – это Кристина.

– Как? – я чуть со стула не упала.

– Вот, блин, – выругался Герасимов.

– Жизнь полна сюрпризов, – необычайно радуясь произведенному впечатлению, сказал Амелин. – И, как правило, не очень приятных.

Тут меня осенило:

– Значит, Линор есть в друзьях и у Петрова, и у Семиной, и у Маркова?

– Именно, – подтвердил Амелин.

Мы с Герасимовым какое-то время задумчиво пялились в экран. Каждый вспоминал историю своей переписки. Амелин же, облокотившись на комод с книгами, выжидающе смотрел на нас.

– А ты про себя-то хоть знаешь? Какого хрена она тебя приплела? – первым подал голос Герасимов.

Амелин лишь равнодушно пожал плечами:

– Я знаю только то, что ничего не знаю.

– Мне срочно надо домой, читать переписку с Линор за последние два года, – сказала я. – А ты, Герасимов, иди читай свою. Нужно всем сказать.

И сразу после этих моих слов раздалась громкая пронзительная трель дверного звонка. Мы вздрогнули от неожиданности, а Амелин подскочил, выбежал из комнаты и крепко закрыл за собой дверь. Из коридора послышался высокий женский голос.