Дети из камеры хранения - Страница 84

— Сволочи! — пробормотал Хаяси, лежа на полу.

Яманэ все еще пытался подняться. Прятавшиеся до сих пор телевизионщики прибавили свет и столпились вокруг него. Последним усилием Яманэ выпрямился во весь рост, и тут стоявший рядом полицейский сбил его с ног дубинкой. Удары дубинки так и посыпались на него, но он их словно не чувствовал. Выпучив глаза и тяжело дыша, полицейский с силой ударил Яманэ дубинкой по шее. Яманэ смотрел на полицейского, не шевелясь. Когда же тот принялся бить его по лицу, Кику не выдержал и вскочил на ноги. К счастью, все осветительные приборы были направлены на Яманэ, и Кику заметили только тогда, когда он оказался совсем рядом. Он схватил полицейского за воротник и швырнул его на землю. Кто-то ударил Кику по уху, и тогда в драку ввязались Хаяси, Накакура и еще двое заключенных. Увидев это, один из полицейских выстрелил в потолок, но Кику напал на него и опрокинул на землю. Некоторое время они боролись за пистолет, и Кику одолел его, опрокинув лицом вниз, и тут же увидел перед глазами дуло другого пистолета. Раздался выстрел, и Кику обрызгало кровью: целившийся в него полицейский схватился за ногу и упал навзничь. Краем глаза Кику увидел пистолет в руках Накакура, однако не успел понять, откуда он у него взялся. Накакура схватил одного из телевизионщиков и приставил дуло к его голове.

— Эй, вы все, бросайте оружие! — приказал он.

Серебристый автобус мчался сквозь шторм в сторону Уранояма. Накакура сидел за рулем, а Кику и Хаяси рядом. Уранояма был по плану последним портом захода «Юё-мару», и Анэмонэ должна была ждать там. В двух километрах от города они вышли из автобуса. Дождь прекратился, и, прогулявшись пешком, они обнаружили красный «лендровер» с надписью «Датура» на боку. Он стоял на стоянке у гостиницы рядом с доками. Они вызвали Анэмонэ по телефону, она вскоре появилась и, коротко представившись девушкой Кику, велела всем садиться в машину. К тому времени, когда полиция расставила посты на дорогах префектуры Мияги, «лендровер» находился уже на вполне безопасном расстоянии гораздо южнее.

На следующий день, когда фотографии Кику, Хаяси и Накакура появились повсюду на плакатах под шапкой: РАЗЫСКИВАЮТСЯ ОПАСНЫЕ ПРЕСТУПНИКИ, а полицейские останавливали машины на всех дорогах Северной Японии и номер за номером обыскивали малые и большие гостиницы, четверо людей, одетых в белоснежные костюмы яхтсменов, уже успели совершить дозаправку на острове Хакидзо. Теперь их яхта «Гаттерас», оснащенная двумя двигателями по 260 л. с, на всех парусах летела мимо Осима к острову Караги под ослепительно голубым небом, открывшимся после ухода тайфуна.

Моя овечка, моя сестра,

Мой корабль, мой дивный сад.

Вынуты яблоки из моих глазниц.

Ищу вас всюду, ищу с тех пор,

Как крылья мухи разлучили нас.

Пусты глазницы теперь навек.

И то, что вижу, ускользает прочь,

Но не вижу то, что держу в руках.

Глазные мои яблоки

С высокой башни

Отныне зорко следят за мной.

Муха — хозяйка этой башни,

А башня — отец неведомый мой.

Окончив чтение, Хаси спросил у Нива, что она думает по поводу его нового стихотворения, но Нива молча продолжала рисовать эскизы костюма Ангела. Этим Ангелом был, конечно, не Хаси, а то дитя, которое она носила.

— Что ты думаешь? — спросил Хаси громче.

Она снова промолчала, и тогда он схватил стоявшую на столе тарелку с картошкой и беконом и швырнул в нее. Тарелка пролетела мимо, едва не задев голову Нива, и разбилась о стену. Жирные ошметки пищи заляпали ее белую блузку. Нива спокойно стряхнула их в пепельницу и ушла в спальню переодеться. Потом так же спокойно достала из кладовки новый чемодан — один из тех, что она купила для предполагавшегося медового месяца в Канаде и на Аляске, — и положила туда белье, платья, косметику и несколько книг. Почувствовав, что от ее шеи несет жирным беконом, слегка подушилась. Потом причесалась и повязала голову косынкой с изображением оленя, из-под ног которого разлетается стайка воробьев. И тут увидела в зеркале отражение Хаси. Нива улыбнулась ему, повернулась и, не произнеся ни слова, прошла мимо с чемоданом в руке. С тех пор он уже несколько дней ее не видел.

Поначалу Хаси радовался тому, что Нива ушла. Он подумал, что, если не будет видеть ее постоянно рядом, гнетущее желание убить ее постепенно отступит. Но вскоре понял, что ошибался: чем дольше отсутствовала Нива, тем яснее было то, что он должен будет что-то сделать, когда она вернется. Хаси не хотел убивать ее. На самом деле он хотел этого меньше всего. Но он боялся, что именно поэтому ему и придется это сделать. Вероятно, всему виной был страх, не заурядный страх смерти или голода, а более глубокий и парализующий: страх времени. Это было нечто инстинктивное, как у ребенка. Хаси провел в камере хранения тринадцать часов, тринадцать летних часов. Все эти тринадцать часов лаяли собаки, громко объявлялись названия станций, раздавались звонки велосипедов, клацал автомат по продаже напитков, постукивала тросточка слепого, сыпался мусор, лилась музыка из репродуктора, шлепали по луже дети, кашлял старик, скрипели тормоза, щебетали птицы, смеялись женщины. Прикосновения дерева, пластика, стали, мягкой женской кожи, языка собаки. Запах крови, рвоты, пота, лекарства, духов, масла. И каждое ощущение связано с последующим страхом, с одним лишь страхом. Хаси вслушивался в голос, который помнили его клетки. «Тебя никто не хочет, — говорил ему голос. — Ты никому не нужен».

Чернокожая женщина делала массаж господинy Д. на крыше его дома. Там находились теннисный корт с искусственным розовым покрытием и беседка, увитая цветущей глицинией. В тени беседки и возлежал сейчас господин Д. Выйдя из лифта, Хаси зажмурился от яркого солнца и тут же надел солнечные очки — те самые, которые купил, чтобы послать Куваяма. Яркое солнце и редкие плывущие на запад облака превратили окружавшие дом господина Д. стеклянные небоскребы в настоящие каскады света. Глядя на оранжевые ободки облаков, Хаси подумал: «Попади сюда Куваяма, плакали бы его глаза!» — и скользнул под тень глициний. Ни капельки пота не выступило на его бледной припудренной коже, хотя после краткого пребывания на солнце она начала гореть. Несмотря на жару, на корте перекидывались мячом незнакомые Хаси мужчина и женщина, одетые в купальные костюмы.

— Хаси! Слыхал? Твой братец совершил побег! Улетел из клетки. Беда с ним, да и только, — сказал господин Д., указав на лежавшую рядом с ним газету.

Хаси прочел заголовки: ОТЧАЯННЫЙ ПОБЕГ, МЕСТОНАХОЖДЕНИЕ ПО-ПРЕЖНЕМУ НЕИЗВЕСТНО, ПЯТЕРО УБИТЫХ, РАНЕНЫЙ В ПЕРЕСТРЕЛКЕ СКОНЧАЛСЯ В БОЛЬНИЦЕ, БЫЛА ЛИ ПОМОЩЬ ИЗВНЕ, «ОТЛИЧНО СПЛАНИРОВАННАЯ ОПЕРАЦИЯ», — УТВЕРЖДАЮТ СЛЕДОВАТЕЛИ.

— Прочти, прочти! Тебя упоминают как брата одного из сбежавших. Кажется, благодаря твоему Кику наши продажи пойдут вверх.

— Зачем вы меня позвали? — спросил Хаси.

— Зачем я тебя позвал? — Господин Д. не мог поверить своим ушам. — Что с тобой? Что ты о себе возомнил? Уже месяц, как ты увиливаешь от записи нового диска. Где песни, которые ты собирался нам предложить? Они готовы?

Чернокожая женщина длинными тонкими пальцами вытерла с его спины пот и посыпала ее пудрой, после чего начала массаж. От пудры пахло перечной мятой.

— Еще не готовы, но я пишу стихи, — сказал Хаси, достал из кармана клочок бумаги и начал читать:

Моя овечка, моя сестра,

Мой корабль, мой дивный сад.

Вынуты яблоки из моих глазниц…

— Хорошо, хорошо, понял! — остановил его господин Д.

Теннисная парочка чуть не подавилась от смеха. У женщины, на голову выше Хаси, была гладкая прическа, под тонкой тканью лифчика торчали груди.

— «Вынуты яблоки из моих глазниц…» Ну дает! — сказала женщина.

Хаси заметил лужицу пота, скопившуюся у нее в пупке. Ему было неприятно, что она смеется над ним, и, чувствуя ее взгляд, он хотел исчезнуть, провалиться сквозь землю — в своей рубашке с люрексом, серых вельветовых брюках, туфлях из змеиной кожи… Партнер принес женщине бокал перье.