Дети из камеры хранения - Страница 39

— Это нужно остановить, — подумала Нива.

Она шагнула к Хаси и закрыла ему рот рукой. Хаси напугался, впился в руку Нива, стал кататься по полу, а потом проговорил: «Какой слабак!» — и потерял сознание.

Хаси не хотелось возвращаться в квартиру, которую снял для него господин Д. Он шел по мокрой дороге. Хмель проходил.

Нива было тридцать восемь лет. Из-за раковой опухоли ей удалили обе груди — только нижняя часть ее тела принадлежала женщине. Она стала первой женщиной Хаси. Он не переставал удивляться тому, что возбудился. Никогда прежде он не возбуждался при виде обнаженного женского тела. И вот это случилось — то ли потому, что у нее не было груди, то ли потому, что она своим твердым, горячим и острым языком лизала его задний проход, а может быть, потому, что он просто был пьян. Хаси шел по дороге и мечтал о том, чтобы пошел наконец дождь. Когда он был в квартире Нива, дождь начал было накрапывать, но тут же прекратился. В самом центре небосклона туча распалась на части, и ее обрывки на безумной скорости понеслись на восток. Хаси понял, что больше не упадет ни капли.

Когда они учились в школе средней ступени, стоило только на спортивной площадке появиться лужам, как занятия по физкультуре отменялись. В те дни, когда по расписанию была физкультура, он всегда ждал дождя. Особенно он ненавидел гимнастику на снарядах. Из всего класса один только Хаси не мог повиснуть на турнике вверх ногами. Но больше всего ему было стыдно перед Кику. Для того чтобы отменили занятия на турнике, Хаси совершал вычитанный в одной книге обряд заклинания дождя американских индейцев. Дохлую мышь нужно было подвесить под крышей дома. Хаси занялся поиском мышей в заброшенном шахтерском городе и поймал их столько, что набил целую клетку. Ему стало страшно, когда он подумал, что утопит этих мышей, произнесет заклинание, а дождь все равно не пойдет. Он ненавидел себя и никак не мог понять, что нужно сделать, чтобы избавиться от этого чувства. Но еще больше он ненавидел турник. Поэтому повесил на проволоке под крышей дома двенадцать дохлых мышей. Когда он прицепил последнюю, на него навалилась смертельная усталость. Развешивая мышей, он изо всех сил старался придумать объяснение своему поступку на тот случай, если их обнаружат Кадзуё и Кику. Хаси решил сказать, что проделывал эксперимент. Когда он смотрел на мышей на проволоке, ему казалось, что любое его желание исполнится. Возможно, он даже сумеет повиснуть вверх ногами на турнике. Он смотрел на мышей и на небо и ждал, когда наконец появятся тяжелые тучи. Через некоторое время он услышал птичий крик. По земле скользили тени крыльев. Это были коршуны. Стая из десятка птиц опустилась на крышу. Хаси кинул в них два-три камня, но потом пожалел об этом. Коршуны поднялись над крышей, мгновение парили в воздухе, а потом, заприметив добычу, камнем ринулись вниз и на лету содрали мышей с проволоки. Птицы улетели, на проволоке остались лишь мышиные хвостики, похожие на серые сосульки, которые никогда не упадут на землю.

Дождь делает контуры размытыми. Нет больше четких теней и границ между пешеходами и их отражениями в лужах.

Услышав, как мелкие капли дождя застучали по окну комнаты Нива, Хаси сказал:

— Когда идет дождь, кажется, что вот-вот что-то вспомнится.

Нива поднялась, повернулась к нему спиной и застегнула лифчик с поролоном в чашечках.

— Послушай меня, Хаси. Сейчас ты еще можешь себе это позволить, но, когда ты станешь известным, не надо вспоминать о прошлом. Потому что перестанешь понимать, кто ты есть. Знаменитостям нельзя вспоминать о своем детстве. Есть и те, кто от этого сходит с ума.

Хаси понял, что он подошел к входу в тоннель, ведущий на Ядовитый остров. Предрассветный рынок: в магазинчиках уже закрыли двери, повсюду валяются обрывки бумаги, железки, осколки стекла, окурки; непроданные мужчины-проститутки с усталым видом сидят на земле. Двое из них положили руки на колени и сгибают и разгибают уставшие ноги. Какая-то иностранная проститутка переоделась в спортивную обувь и побежала трусцой. Когда стоишь весь вечер на ногах, ноги может свести во сне судорогой. Судорога в ноге превращается в кошмарный сон о том, что парализовано все тело, и проститутка просыпается среди бела дня. В такие моменты через щели в занавесках и ставнях на ноги падает тонкий сноп света. Одна проститутка упала. Кажется, сломала каблук. Юбка задралась, под ней нет белья, обнажились толстые ляжки. «У тебя в волосах на лобке пепел», — веселился один из парней с бледной кожей. Проститутка, задрав юбку и расставив ноги, пыталась починить каблук, но наконец отчаялась и бросила. Она отправилась дальше, прихрамывая на одну ногу. Лишь один каблук цокал по земле. Покачиваясь, дошла до выхода из тоннеля и только тут поняла, что одна туфля ей не нужна. Она повернулась, и, словно заклинатель погоды, задрав ногу, подбросила туфлю высоко вверх. Выйдя из тоннеля, она подняла ладонь и посмотрела на небо. Дождя не было. Из темноты, в которой исчезла женщина, в тоннель въехал мальчишка на велосипеде. Он вез в корзине йогурт в баночках, его, завершив гимнастику, покупали проститутки. Они облизывали мутный белый йогурт с губ вперемешку с несвежей, осыпавшейся косметикой. На выходе из тоннеля с Хаси поздоровался один знакомый гей. Немой старик-проститутка жестом похвалил его шелковую рубашку.

На Ядовитом острове пахло очень знакомо. Лампочки, которые забыли погасить, криво отражались в грязных лужах. Ни дорога, ни дома не изменились. Не прошло и двух месяцев, как он уехал отсюда, вряд ли что-то должно было измениться, но Хаси хотелось, чтобы и дорога, и окруженные колючей проволокой дома навсегда исчезли. И не только это место, но и остров заброшенных шахт, и дом Куваяма, и поросший каннами склон, и будка Милки, и морской берег, и приют, и вишневая долина, и песочница, и молельня — пусть все это исчезнет. Почему? Потому что я — певец. Я стал певцом. Честно говоря, мне не просто хотелось стать певцом, мне хотелось певцом родиться. До того как я стал певцом, я был мертв. Я был одним из тех, кто нечетко изображен на потускневших фотографиях, кто не улыбался, но кому велели улыбаться. До того как я стал певцом, давно-давно, я был испуганным и плачущим голым младенцем. Я был младенцем, присыпанным лекарством, брошенным в состоянии клинической смерти, именно таким. Став певцом, я впервые сумел выбраться из камеры хранения. Я ненавижу свою кому. Поэтому мне и хочется, чтобы все те места, в которых я жил, пребывая в коме, были разрушены. Хаси шел по дороге и вспоминал ощущения от прикосновения языка Нива. Спина, ягодицы, половой орган, пальцы на ногах помнили ее язык. Слегка шероховатый и сильный, словно в нем скрывался хрящ. Скользкий и влажный, а на самом конце острый. Нива глотала мою сперму, я хорошо знаю этот вкус. Застревает в горле, сколько ни отхаркивай, никак не проходит. Мертвые сперматозоиды цепляются за внутреннюю сторону десны, и каждый раз, когда пьешь черный чай, оживают воспоминания об эякуляции в рот. Нива сказала, что она делает такое впервые. «Хаси, я скажу тебе что-то очень важное. Когда танцуешь медленный танец, мужчина должен распрямить грудь, а не сутулиться, как ты». Хаси хотелось сказать, что он впервые танцует с женщиной. Нива признала в нем мужчину, он больше не педик. Неожиданно Хаси вздрогнул и остановился. Кто-то появился перед ним и шел прямо к нему.

— Ты все-таки. А я все думал, ты или не ты. Гляжу из окна, думаю, может, и вправду ты.

Это был старик, который жил с ним в одном домe и всякий раз, когда случалось землетрясение, кричал «Ура!».

— Ты что, вернулся?

— Да нет, просто так пришел.

— Грустно стало. Все уходят, одиноко становится и страшно, ночью никак не заснуть.

— Ладно, мне некогда.

— Может, поешь? Я купил удон[10], приготовленный вручную. Много еще осталось.

— Спасибо, но мне пора.

Старик был одет в полинялую фланелевую пижаму и женские гэта. От него пахло кислым. У Хаси возникло дурное предчувствие. Он подумал, что нужно побыстрее уходить отсюда. Он хотел вернуться на дорогу, но старик схватил его за рукав и остановил.