Дети из камеры хранения - Страница 29

В тот момент, когда он готов уже был крикнуть «Остановись!», над улицей пронесся женский плач, и Кику очнулся. Толстуха, ухватившись за огромный половой орган худого мужчины, рыдала. Кику поднялся на ноги и зашагал к Хаси. Собравшиеся на улице люди были похожи на безумцев. Открыв оба глаза, Кику никак не мог их сфокусировать и посмотрел вдаль. Его охватили воспоминания той поры, когда его тело было совсем слабым и неразвитым. Рестлер отпустил Тацуо и упал на колени. Царапая себе грудь, задрожал всем телом и забормотал что-то непонятное.

— Мама, не смотри на меня так! Мне страшно. У тебя в уголках глаз жуткий цвет. Я уже успокоился. Мама, не смотри на меня так, словно хочешь ударить.

Хаси продолжал петь, пока Кику не подошел к нему и не сказал:

— Хватит, Хаси, больше не надо.

— Я каждый день тренировался на молодых парнях с язвами на лице и испуганных дегенератах, истекающих спермой, — сказал Хаси. — Я понял, что не существует звука, вызывающего беспокойство. Самое главное — это когда не слышно звука, то есть продолжительность и интенсивность абсолютной тишины. Понимаешь? Брачное пение карликовых гиппопотамов в Западной Африке основано на продолжительности молчания. У каждого, будь он психически больным, маньяком или нормальным человеком, есть своя собственная индивидуальная тишина. Когда поешь, ты только даешь импульс этой тишине.

— Что же это за песня? — спросил Тацуо.

— Моя собственная, — ответил Хаси, — называется «Баллада для больных танцующей болезнью». Когда больные слышат эту песню, они сразу же успокаиваются, а те, кто не успокаивается, видят страшные сны.

Рядом со входом на рынок стоял какой-то иностранец с бритой головой. Подняв над собой бобину с электропроводами, он проповедовал. Из магнитофона звучал хорал. На нем была рубаха с расстегнутым воротником, черные штаны и высокие резиновые сапоги, на шее висела веревка, как у висельника, а на голове — венок из мальвы. На беглом японском он обращался ко всем входящим на рынок. На огромном плакате рядом с ним было написано: «Раскайтесь, очистите свое сердце в монастыре Храма иоаннитов».

— Друзья, не приближайтесь сюда! Плотские утехи здесь покупаются за деньги. А в результате вы почувствуете еще большее одиночество. Взгляните на этот рынок! Эти женщины — ваши матери, сестры, бабушки. Что вы покупаете здесь за деньги? Стыд? Жалость? Печальный гомосексуалист вертит бедрами, чтобы выпросить одну затяжку. Пусть он красив, но Иисус его не простит. Он пошлет на этот рынок такое же наказание, какое послал на улицы Содома.

Все трое вошли на рынок. Рынок занимал четыре улицы, половина его находилась под землей. Говорили, что охранявший это место патруль подкуплен, что именно здесь Ядовитый остров сообщается с внешним миром. На рынке было полно людей, но голосов почти не было слышно. Когда люди переговаривались между собой, они шептали друг другу на ухо, так что никто их не слышал. По краю дороги стояли ларьки, рядом с ними столы и стулья. Когда клиент садился на стул, проститутка, мужчина или женщина, приносила напитки. В основном пиво с малым содержанием алкоголя или херес в черных бутылках. На дороге стояли мужчины и женщины, поджидавшие клиентов, принимая различные позы, но первыми они не заговаривали. Проституток заметно прибавилось, когда дорога стала спускаться под землю. В тоннеле стояла девица, курила сигареты и, подняв подол, демонстрировала свои ляжки. При свете старой флуоресцентной лампы блестело серебряное кольцо, вставленное в малые половые губы. Под лампой стояла негритянка, которая ела виноград. Отщипнув от грозди крупную виноградину, она хватала ее языком и ловко выплевывала одну кожуру. На ее влажном языке перекатывалась блестящая зеленая мякоть. Она поворачивалась спиной; платье со спускавшимся ниже талии разрезом открывало гладкую кожу с кисловатым запахом. Посреди дороги танцевала девочка: на ногах балетные тапочки, завязанные белыми лентами, на бедре — татуировка, изображающая подводную лодку, на шее — ремень из змеиной кожи, к которому прикреплена цепь. Близнецы с разрисованными ягодицами, между которыми были зажаты зажженные свечки, покачивали бедрами.

По обе стороны тоннеля продавали лекарства. Сплошные антидеирессанты. И проститутки, и их клиенты охотно покупали аптидснрессанты, не вызывавшие зависимости. «Нейтро» — средство, успокаивавшее нервное возбуждение, помогало поддерживать порядок на рынке. Спокойный шепот, плавные и неторопливые движения гасили раздражение и злость, и уже не нужно было назойливо привлекать внимание и зазывать клиентов. На дороге, уходившей под землю, не было слышно ничего, кроме шепота, вздохов и тихого покашливания. Атмосфера напоминала ту, что бывает между частями музыкального произведения на симфонических концертах. В ушах стоял тихий звон. Как будто карнавальную процессию, или маскарад, или цирк, или балет лишили звука. Но на этой костюмированной вечеринке не просто убавили громкость до минимума, но и оставили только особого рода звуки: шелест шелковых платьев, шаги босых ног по асфальту, почмокивание языка, облизывающего зубы, вздохи, трение кожи о кожу, плеск алкоголя о стенки стакана, колыхание украшений из перьев на легком ветру. Говорили, что новичкам здесь кажется, будто они попали в загробный мир.

Около часа ночи Кику, Хаси и Тацуо присели возле одного из ларьков. Тацуо приложил к разорванному уху ментоловую салфетку.

— Больно, как больно! — жаловался он. — Вот попадут микробы, нагноится ухо, а где ухо, там и голова. Разобьет меня паралич. Такой молодой, а уже паралич, и женщинам больше не буду нравиться. Найду Миэко, а она от меня отвернется. Если не предотвратить болезнь, тогда вообще беда. Нагноится ухо, как же я буду слушать музыку? Это ведь не пальцы на руках, а уши на голове — серьезная штука.

Дорога, уходившая под землю, через сто метров пересекалась с другой дорогой. Иногда мимо перекрестка, не останавливаясь, проезжали машины. Машины проезжали очень медленно, и, как только появлялась одна из них, проститутки тут же к ней устремлялись. Та, на кого указывали из машины, на ходу садилась в нее. Другие наоборот — выбирались из машин и принимались искать следующего клиента. Тацуо внимательно вглядывался в одну из проституток, вылезшую из машины.

— Это же Миэко! — прошептал он.

Пока клиент посылал Миэко из машины воздушные поцелуи, она сделала четыре кульбита назад через голову и встала за столом, позади Кику, Хаси и Тацуо. Кажется, бородач, куривший трубку, позвал Миэко. Тацуо спрятал лицо от нее и тихо прошептал:

— Вот дерьмо! Значит, она проститутка! Может, взять пистолет, приставить ей к виску да увести отсюда силой?

Они отчетливо расслышали разговор между Миэко и бородачом.

— В последнее время самая модная игра — марионетка. Глотают капсулу, внутри которой свернута хирургическая нить; спускаясь по желудку, нить раскручивается, и после клизмы конец нити появляется в анальном отверстии. Говорят, семи метров вполне достаточно. На конец нити прикрепляют треугольную пробку. Французские девицы, у которых тренированная прямая кишка, — теннисный мячик. Ну вот, и когда дергают за торчащую изо рта нить, из-за нестерпимого возбуждения в прямой кишке девушка начинает прыгать.

Тацуо, казалось, готов был расплакаться.

— Вот дрянь, раньше такая девушка была — не пукнет, не рыгнет. Слышали, что придумали, — в задницу нитку пропускают и танцуют. — Тацуо встал. — Силой уведу ее отсюда, заставлю жить как следует. Денег заработаю, вместе вернемся на остров Себу.

Тацуо подошел к Миэко. Увидев его, Миэко попыталась бежать. Тацуо схватил ее за руку. Они заговорили на тагальском языке. Неожиданно Тацуо влепил девушке пощечину. Миэко ответила тем же. Ее ладонь пришлась по разорванному уху Тацуо, и рынок прорезал такой оглушительный крик, что все обернулись. Тацуо, схватившись за ухо, крутился на месте. Миэко подошла к Кику и Хаси.

— Вы друзья Тацуо? — спросила она.

— Да, — ответил Кику.

— Я деньги коплю на то, чтобы вместе с Тацуо на Филиппины вернуться. Мы договорились, что я с ним поеду, но при условии, что он бросит делать оружие. Я хочу попросить вас, чтобы вы разобрались с тем оружием, которое у него есть. Выбросите его куда-нибудь.