Дети Гамельна - Страница 61
- Я вроде предупреждал, что тот еще еж?
Толстый Рольф управлял «Хромым Оленем» верных два десятка лет и еще сколько-то там - он давно сбился со счета. В жизни повидал немало, да и сам ей показал кое-что. И посетителей видел самых разнообразных. Тракт на Штутгарт не то, чтобы прямо за окнами, но и не так уж далеко, жизнь и заботы всяких сюда заводит. Но таких, как эти, - еще не было. И прояви, Боже милосердный, милость свою, не направляй стопы подобных им... Рольф с детства ненавидел загадки.
Ландскнехт, внимающий монаху… Притом, ландскнехт в возрасте, при деньгах, коне и прочей снасти – значит, опытный, повидал разные виды. Правду ведь говорят: из первого похода наемник возвращается в лохмотьях, голодный и босой, из второго – при платье и оружии, а из третьего – верхом, разодетый, как благородный, с мешком добычи и полной мошной. Но руки и ноги при нем, даже глаза на месте и морда без шрамов. Значит, везунчик, каких мало, или с нечистой силой знается…
Еще понятно было, если бы калека. Самое время о душе подумать и спасении. У наемника много грехов, в ад потянут мигом, не хуже пушечного ядра. А вот отрубленная конечность – отличный повод свести дружбу с монахом. Может, и подскажет чего. Например, молитвы почитать. Или там написать чего душеспасительное. Рольф намедни читал о похождениях некого дона Кихота. Так там автору то ли руку, то ли ногу отрубили агаряне нечестивые. Он и подался в писатели, пером по бумаге возить.
Хотя этому-то, точно, подобное не грозит, вон железяку какую под бок примостил. Да и рожа такая, что ни одна приличная тюрьма не возьмет. Проще повесить сразу. А монах - молодец. Даже такую душу заблудшую спасти пытается, вон, как руками размахивает, наверное, размер кольев адских показывает… Как раз вовремя. Намедни-то, семь душ встретил Петр у Ворот…
- Вот так вот, - сказал Байцер и замолк.
- Дела… - поддержал грусть монаха Густав. – А посему, предлагаю выпить вина. Или пива. Выпить, короче говоря. А то от мудрствований голова треснет скоро.
- И это будет самым лучшим выходом… - остекленевшие глаза Байцера выдавали его состояние на раз.
Ландскнехт уже видел подобное у новобранцев. Даже самые смелые, бывало, впадали в ступор перед делом, не бежали, но и пользы от них было мало. Такова природа человеческая – сколько бы решимости в душе не набралось, а встать лицом к лицу со смертью все равно страшно. Очень страшно.
- Самым лучшим выходом будет, если я тебе смахну сейчас тупую и трусливую башку, как Шварцвольфу! - рассвирепел Вольфрам. – Выходы есть всегда!
- Даже если тебя съели? – грустно ответил монах.
- Тогда тоже есть. Правда, всего один. Короче, слушай сюда…
Дня хватило, чтобы похмелиться, снова немного выпить и окончательно протрезветь. И придумать план. Хотя «план» - громко сказано. Прятаться от подобной нежити смысла нет – все равно заметит. Это не упырь какой, которого можно подстеречь в засаде и воткнуть ему кол в жо… куда-нибудь. Пугать – так же, все равно станет делать то, что намеревалась, с пути не собьешь. Оставалось ждать, надеясь, что помогут храбрость в сердце и доброе железо в руках. Ну и молитва, конечно. Хотя, сказать по совести, в силу последнего ингредиента Густав не сильно верил. Слово всегда пасовало перед сталью.
По расчетам Байцера, Дева должна была или уйти дальше по Тракту, или пройти по стороне улицы, противоположной вчерашней. Там-то ей и готовили встречу.
Позицию выбирал Вольфрам как самый сведущий в воинском деле. Так, чтобы было где размахнуться тяжелым цвайхандером. Меч он, без лишних изысков, воткнул в отсыревшую землю и теперь ходил кругами вокруг импровизированного креста, разминая запястья. Двуручный меч слабых кистей не терпит, махнешь им сдуру пару раз «холодной», не разогретой рукой, и потом всю жизнь ничего тяжелее ножика не поднимешь.
Смеркалось. Деревня будто вымерла, если где-то и зажгли огни, то за плотно замкнутыми ставнями. Если бы Густав приехал сюда сейчас, то решил бы, что поселение давно брошено. Набежала стая туч, налетевший ветер завыл, загукал меж домов, словно скребясь в двери бесплотными пальцами.
Байцер молился, тихо, но отчетливо проговаривая витиеватые латинские слова. Его голос чуть подрагивал, но в целом монах держался молодцом. Половина парней из полка Густава уже смазала бы салом пятки. Да и сам Густав перед первым своим боем чуть не напрудил в штаны. Впрочем, кто сказал, что у монаха этот бой первый? Солнце последний раз показало алый краешек над деревьями и скрылось.
- Не ушла… - шепотом ругнулся Марьян. – Цубка, курва драт!
И в самом деле, знакомый серый силуэт раскачивался в конце улицы.
- Где-то так, – буркнул в ответ Густав, стараясь, чтобы голос звучал ровно. – А потом еще и влез ми на хрб!
Монах удивленно оглянулся со словами:
- Густав, мать твою, чем больше узнаю о тебе, тем меньше ты похож на наемника.
- Ты тоже иезуит хреновый. Тихо! Услышит еще...
Не услышала. Деве не до этого было. Чуть раскачиваясь, как будто под порывами ветра, она шла от дома к дому, прилежно исполняя страшный ритуал.
Вольфрама начала бить крупная дрожь, как всегда перед дракой. Очень и очень злое происходило сейчас в паре десятков любекских локтей. Он крепко взялся за рукоять меча, соображая, как лучше атаковать. Обычно классическим цвайхандером действуют как коротким копьем, перехватывая одной рукой за рукоять, другой же берясь за основание клинка. Но незримый голос нашептывал на ухо, что здесь этот фокус не пройдет. Колоть такое чудовище – все равно булавкой в тень тыкать. Или медведю соломиной в ухе ковыряться.
А Моровая Дева подходила все ближе и ближе, она словно скользила над землей.
Дальше все пошло совсем не так, как порешили монах и солдат. Совсем не так.
- Шиксешустерн! – взревев, ландскнехт вылетел из-за угла дома, выводя на удар цвайхандер. Мастерство не пропьешь, тем более разбавленным вином захудалого кабака. Вольфрам много лет жил мечом, тело все делало само. Упор на ногу, разворот всем корпусом «на скрутку». Как говаривал первый наставник Густава – «удар делается не руками, удар достается из пятки и задницы, всем телом». Оружие лежало в крепких руках как влитое, и прием начался безупречно.
Начался…
Время словно замедлилось, потекло тягуче, словно хороший мед за ложкой. Мускулы стонали, как натянутые судовые канаты, но с каждым мгновением меч все замедлял движение. Дева развернулась навстречу угрозе – вот она стоит в пол-оборота, а сейчас уже смотрит прямо на Вольфрама, будто в миг вывернулась наизнанку. Темные провалы глазниц, словно чернильные пятна на абсолютно белом, точеном лице, лишенном всякого выражения.
Медленно-медленно клинок шел к цели, и так же медленно тянулась навстречу немцу рука Девы, удлиняясь противно природе и хитрой науке анатомии…
Монах хотел крикнуть, осенить нежить крестным знамением, но рука замерла, скованная смертным холодом. Марьян закрыл глаза и всем своим существом обратился к Тому, кто стоит над миром, к всеблагому и милосердному, моля об одном – дать ландскнехту толику силы, нужной для доброго дела.
Вспышка ослепила Байцера сквозь плотно сомкнутые веки, полоснула, как бритвой, в уши ударил оглушительный звон, металл будто вскрикнул от боли. Когда монах сумел протереть слезы, хлынувшие обильным потоком, то увидел, как падает в грязь ландскнехт. С протяжным всхлипом Густав осел на землю – в лице ни кровинки, губы посерели, как у покойника. Он так и не выпустил рукоять меча, переломленного аккурат посередине, словно им рубили лучший турнирный доспех, а не бесплотную тень
- In nomine Patris… - начал было монах, но слова замерзли в горле.
Рядом тяжело плюхнулось нечто, смахивающее на дамскую перчатку. Мгновение иезуит всматривался в предмет, пока не понял, что это. Густав сумел. Цвайхандер сделал свое дело, отсек руку нежити, чисто и одним ударом, как топор палача. Платок, выпавший из пальцев Девы, невесомо коснулся сырой, утоптанной травы и дрогнул, распался на десяток серых крыс, разбежавшихся в разные стороны с утробным зловещим писком...