Дети Дюны - Страница 19
– Якуруту – это больше чем просто история. – Мюриз кивнул в сторону сына. – Я только что представил вам Ассана Тарика. Я – арифа – единственный здесь судья, и мой сын тоже научится распознавать демонов. Старые способы всегда лучше новых.
– Именно поэтому мы попали в глубину Пустыни, – запротестовал городской житель. – Мы избрали древний способ и путешествовали с…
– С наемными проводниками, – перебил его Мюриз, указывая рукой на темнокожих пленников. Он снизу вверх взглянул на сына. – Вы хотели купить путь на небо? Ассан, ты готов?
– Я много думал о той ночи, когда пришли те люди и начали убивать наш народ, – сказал Ассан. В голосе его звучало неимоверное напряжение. – Они должны отдать нам воду.
– Твой отец дает тебе шестерых из них, – произнес Мюриз. – Их вода отныне принадлежит нам. Их тени – твои; твои хранители – отныне и навсегда. Их тени предупредят тебя о появлении демонов. Они станут твоими рабами, когда ты перейдешь в Алам аль-Митхаль. Что скажешь, сын мой?
– Благодарю тебя, отец, – сказал Ассан и выступил вперед. – Я принимаю звание мужчины среди Отверженных. Эта вода – наша вода.
Произнеся формулу, юноша пересек пещеру и приблизился к пленникам. Начав с крайнего левого, он хватал узника за волосы и вонзал кинжал под подбородок, доставая до мозга, проливая при этом очень мало крови. Только один из пленников – городской житель – жалобно кричал при этом. Остальные встретили смерть мужественно, произнеся перед ударом ритуальную фразу: «Смотри, как мало ценю я свою воду, когда ее забирает животное!»
Когда все было кончено, Мюриз хлопнул в ладоши. Вошедшие слуги унесли тела в покои мертвых, где они смогут питаться своей водой.
Мюриз встал и посмотрел на сына, который, тяжело дыша, смотрел, как слуги выносят трупы казненных.
– Теперь ты мужчина, – сказал Мюриз. – Вода наших врагов будет питать рабов. Да, вот что еще, сын мой…
Ассан Тарик с готовностью обернулся и бросил взгляд на отца. На лице юноши появилась натянутая улыбка.
– Проповедник не должен знать об этом, – сказал Мюриз.
– Понимаю, отец.
– Ты хорошо это сделал. Те, кто становится на пути Шулоха, не должны жить.
– Все по твоему слову, отец.
– Тебе можно доверить важные дела, – промолвил Мюриз, – и я горжусь тобой.
* * *
Самый сложно устроенный человек может стать примитивным. В реальности это означает, что может измениться образ жизни этого человека. Старые ценности теряют свою силу, снижаясь до уровня окружающих растений и животных. Новое существование требует рабочих знаний о том, как функционирует все это сложное переплетенное множество – то, что именуется словом природа. Оно же требует уважения внутренней силы этой природной системы. Человек, приобретший такие рабочие знания с уважением, и называется примитивным. Конечно, верно и обратное – примитивный человек может стать сложным, но это сопровождается катастрофической психологической ломкой.
– Как мы можем быть столь уверены? – спросила Ганима. – Ведь это очень опасно.
– Но мы же все проверили, – возразил Лето.
– На этот раз все может быть по-другому. Что, если…
– Перед нами открыт только этот путь, – сказал Лето. – Согласись, что мы не можем пойти путем приема зелья.
Ганима в ответ только вздохнула. Ей не нравилась эта словесная пикировка, но она понимала, какая нужда давит на брата. Знала она и страшный источник собственного неприятия. Достаточно было одного взгляда на Алию, чтобы понять всю опасность внутреннего мира.
– Ну что? – спросил Лето.
Ганима снова вздохнула.
Скрестив ноги, брат и сестра сидели в одном из своих потайных мест возле узкой расселины в скале, с которой отец и мать часто любовались заходом солнца в бледе. После ужина прошло два часа – предполагалось, что в это время близнецы занимаются телесными и духовными упражнениями. Сегодня брат и сестра решили поупражнять гибкость ума.
– Я попробую сделать это один, если ты откажешься помогать мне, – сказал Лето.
Ганима отвернулась и принялась с преувеличенным вниманием рассматривать влажную перегородку расселины. Лето вперил взор в Пустыню.
Они говорили на языке столь древнем, что даже название его стерлось из памяти поколений. Язык придал их общению ту интимность, в которую не смог бы проникнуть ни один посторонний. Даже Алия, которая сумела каким-то образом избежать ловушек внутреннего мира, смогла бы понять в этом языке всего лишь несколько слов.
Лето вдохнул воздух, напоенный душным запахом фрименского пещерного сиетча, который существовал некогда в этом природном алькове. Гомон сиетча и влажная жара его уже давно исчезли, и брат с сестрой чувствовали от этого большое облегчение.
– Я согласна, что нам нужно руководство, – сказала Ганима. – Но если мы…
– Гани, нам нужно нечто большее, чем руководство, нам нужна защита.
– Возможно, такой защиты просто не существует, – сестра взглянула брату в глаза, блестевшие хищным блеском. Глаза были полным контрастом безмятежным чертам спокойного лица.
– Нам надо любым способом избежать одержимости, – сказал Лето, при этом он использовал инфинитив древнего языка, форму строго нейтральную в залоге и времени, но очень активную в усилении значения.
Ганима верно истолковала слова брата.
– Мох’пвиум д’ми хиш паш мох’м ка, – ответила она. Вместилище моей души есть вместилище тысячи душ.
– И даже больше, – возразил Лето.
– Зная об опасности, можешь ей противостоять, – это было утверждение, а не вопрос.
– Вабун’к вабунат! – сказал он. Поднимаясь, ты поднимаешься!
Лето чувствовал, что его выбор является очевидной необходимостью. Если уж делать это, то делать активно. Надо допустить прошлое в настоящее и направить его в будущее.
– Муриат, – тихо произнесла Ганима. Это должно быть сделано с любовью.
– Конечно, – в знак согласия Лето взмахнул рукой. – Мы посоветуемся, как наши родители.
Ганима молчала, стараясь справиться с комом в горле. Повинуясь неясному инстинкту, она смотрела на юг, на сероватые силуэты дюн, готовые раствориться в вечерних закатных сумерках. Именно туда ушел отец на свою последнюю прогулку.
Лето смотрел со скалы вниз на зеленый оазис сиетча. Теперь, в сумерках, все было серым, но мальчик знал форму и цвета оазиса: медно-красные, золотистые, красные, желтые и рыжие окаймляли скалы по границе зеленых насаждений. За границей скал широким поясом раскинулись разлагающиеся остатки жизни Арракина, убитой привезенными неведомо откуда растениями и избытком воды. Теперь этот пояс был границей Пустыни.
Ганима заговорила:
– Я готова, мы можем начинать.
– Да, будь все проклято! – Он шагнул вперед, коснулся руки сестры, чтобы смягчить грубость. – Пожалуйста, Гани, спой песню. Мне будет легче.
Ганима подошла к брату, обняла его левой рукой за пояс, глубоко вдохнула и прочистила горло. Ясным и звонким голосом она запела песню, которую мать часто пела отцу:
Тишина Пустыни, в которой даже шепот казался криком, чистый голос Ганимы возымели магическое действие на Лето – мальчику показалось, что он погружается в неведомые глубины, становясь своим отцом, чья память расстилала перед его взором ковер прошлого бытия.