Дети дорог - Страница 72
— Не тряси меня так, я все понял. — Змеелов ухватил меня за руки, пытаясь отцепить от своей рубашки. — Там только люди, и казнить их не за что. И чем быстрее ты меня отпустишь, тем быстрее я смогу все уладить.
Я торопливо разжала пальцы и прижала руки к груди, звякнув цепью. Викториан развернулся, поднял с пола тяжелую трость и вышел, аккуратно прикрыв за собой дверь и оставив мне свой камзол. Дождавшись, пока стихнут его гулкие шаги в коридоре, я опустила руки и едва успела поймать вывалившийся из рукава ключ на оборванном кожаном шнурке. Хорошо все-таки, что в ромалийском таборе меня научили не только тарры раскладывать и плясать на раскаленных углях, а еще и незаметно стащить что-нибудь мелкое из чужого кармана или из-за пазухи. Вот и пригодилось на первый взгляд ненужное для лирхи воровское умение. Я завозилась на месте, пытаясь провернуть ключ в непривычно тугом, будто заржавевшем замке, когда сверху от окошка послышалось негромкое тявканье, а затем тихий, до боли знакомый голос конокрада.
— Лирха, ты как там, живая еще?
Замок щелкнул и наконец-то раскрылся. Я тихонько зашипела, едва успев поймать соскользнувшие с онемелых запястий оковы.
— Живая. — Кандалы на ногах поддались гораздо быстрее, и я поднялась на ноги и подбежала к окошку, за которым маячил темный силуэт ромалийца. — Ты как меня отыскал?
— Собаку твою на след навел. Без нее я бы тут до утра вокруг дома на карачках ползал, и все равно без толку. Ты на цепи?
— Уже нет. — Я невольно улыбнулась. — Твои уроки зря не прошли.
— И хорошо. Сейчас я тебя вытащу, только не спрашивай как. У нас опять беда, без тебя никак не справимся…
— Я знаю. Только вытащи.
Наверху что-то зашелестело, а потом раздался нежный, тягучий свист, мгновенно наполнивший собой гулкую тишину комнаты. Какой-то неуловимо родной, чуткий, успокаивающий звук — он мгновенно снял неуверенность, страх, наполнил спокойствием.
Я смотрела на просвет между прутьями решетки и внезапно поняла, что могу в него протиснуться. Как змея в невозможно узкую, крохотную нору в скале.
Неказистое двухэтажное здание, расположенное в бедняцком квартале, — постоялый дом для небогатых рабочих и дорожных людей — уже вовсю полыхало с парадного входа, распространяя по узким переулкам запах дыма. Треск пламени не заглушал ни грубоватых смешков наемников, с арбалетами наперевес стоявших у каждого заколоченного досками окна или двери, ни воплей людей, запертых в горящем доме. Казнь, одна из самых страшных, что может быть применена к человеку. Сожжение заживо вместе со всеми близкими и родными — так поступают только с закоренелыми преступниками, которые продавали людей на корм теневым тварям и нежити, оберегая тем самым собственное гнездо. А здесь…
Дудочник огляделся, ища взглядом тоненькую фигурку Катрины. Девушка нашлась быстро — сидела на перевернутой здоровенной бочке, довольно улыбаясь и болтая ногами в модных остроносых сапожках. Тяжелый даже с виду револьвер, украшенный вычурной золотистой гравировкой, спокойно лежал у нее на коленях с взведенным курком, но бывшую дудочницу, похоже, совершенно не волновало такое опасное соседство. Заметив Викториана, девушка радостно замахала ему рукой, подхватила револьвер и легко спрыгнула с бочки.
— Вик! А я тебя заждалась! Смотри, как полыхает-то! Одна жалость — наверняка эти бродяги задохнутся от дыма раньше, чем до них доберется очищающее пламя. Говорила же, что не надо масла жалеть, нет ведь, сэкономили орденские денежки для своего кармана, прохиндеи. — Ганслингер недовольно сморщила хорошенький носик, когда улицу заполнил запах гари, а крики ромалийцев стали громче. Где-то раздался треск, на мостовую упала отлетевшая от заколоченного окна доска. Катрина досадливо топнула ногой, окрикнула опустивших арбалеты наемников: — Эй, не спите, вам деньги за что платят?! Чтобы ни один поганец не ушел, не хватало еще, чтобы это змеиное гнездо по всей Славении расползлось!
— Ты чего творишь?! — Викториан схватил девушку за плечи, встряхнул так, что расшитый капюшон соскользнул с аккуратно причесанной светлой головы. — Совсем рехнулась?! Это же люди! Люди, ты понимаешь? Не теневые твари, не нежить и не шассьи выродки! Люди!
— Это ты рехнулся! — Ганслингер вывернулась из рук бывшего напарника, отступила на шаг. — Жалеешь тех, кто укрывал шассу полгода? Жалеешь, да? А если бы та мерзкая тварь искалечила не меня, а тебя? Если бы у тебя отобрала то, ради чего ты жил, дышал и вообще существовал на этом свете? Что тогда? Продолжил бы их жалеть… или первым бросил бы факел на крышу, чтобы другим неповадно стало? Вик, они знали, что среди них живет шасса, знали и не донесли, никому не сказали, а когда я их допрашивала, как один говорили, что это их лирха, а не змея, не чудовище. Брось, они ведь бродяги, их и не считает никто. А за сожженный дом Орден внесет положенную виру в городскую казну.
— Ты сумасшедшая, — тихо и как-то горестно вздохнул змеелов и повернулся к наемникам, собираясь отдать приказ, но не успел. Почуял, как магия, заключенная в тяжелом револьвере, стянулась в тугую петлю, как от ганслингера повеяло железной окалиной, жаром кузнечного горна. Медленно повернулся, глядя в пустые, равнодушные глаза девушки поверх направленного на него револьверного дула: — И что ты собираешься делать?
— Пока ты не делаешь глупостей — ничего. Мы с тобой просто сядем и почтим память казненных во имя лучшей жизни для всех людей минутой молчания. Или получасом молчания — пока этот треклятый вертеп не сгорит дотла, а я не буду точно знать, что шасса сгорела вместе с ними.
— Или что ее там не было? — негромко поинтересовался музыкант, скользнув кончиками пальцев по чехлу с небольшой, почти игрушечной свирелькой, скрытому под плотной тканью рубашки.
Если он попытается достать инструмент, Катрина выстрелит без малейшего сомнения, а потом… в конце концов, труп можно закинуть в горящий дом и сказать, что с Викторианом из Ордена Змееловов произошел несчастный случай. Устраивать дотошное разбирательство вряд ли кому-то придет в голову, особенно с учетом сбежавшего из каземата чарана.
— Они не настолько мне дороги, чтобы я рисковал ради них своей жизнью.
— Вот и молодец. — Девушка широко, солнечно улыбнулась, но револьвер по-прежнему смотрел в голову змеелова. — Подождем вместе. А потом прогуляемся на охоту. Вместе, как раньше.
Дудочник не успел ответить, отвлекаясь на вылетевшую из узкого переулка пастушью собаку, которая, недолго думая, прыгнула на ближайшего наемника, метя зубами в горло. Тот заорал что-то нечленораздельное, падая под весом немаленькой псины на мостовую, роняя арбалет и едва успевая закрыться рукой. Хрустнула под зубами пастушника кость предплечья, человек как-то тонко, смешно завизжал, пытаясь оттолкнуть собаку, которая уже выпустила жертву и метнулась в сторону, петляя, как заяц, уходящий от погони, да так удачно, что с полдесятка болтов просвистели мимо, даже не царапнув серую шкуру.
— Куда стреляете?! Идиоты!
На ромалийскую девчонку с растрепанными черными кудрями, босоногую и в одной нижней сорочке, никто поначалу не обратил внимания — только Викториан беззвучно ахнул, наблюдая за тем, как златоглазая шасса во весь дух несется к полыхающей двери, не боясь ни жара, ни огня. И не остановить ее, не помешать — арбалеты наемники разрядили, пытаясь подстрелить не в меру юркую собаку, а Катрина застыла каменным изваянием с белым как мел лицом, с трудом удерживая в трясущейся руке тяжелый револьвер.
Брызнули во все стороны горящие щепки, когда шасса, на ходу обросшая чешуей, отражающей золотые отблески пламени, всем телом ударилась в заколоченную дверь, проламывая прочные доски и исчезая в заполненном черным дымом огненном аду.
Пока не поздно… Пока еще не поздно…
Выбить у Катрины револьвер оказалось даже слишком просто — всего один хлесткий удар по трясущейся руке, и оружие отлетело в сторону, выстреливая в мостовую сгустком алого пламени.