Дети богов - Страница 4
Навка поднялась из ванны и протянула ко мне тонкие руки цвета алебастра.
– Любый мий, коханый, як я за тобою скучила! Чого ты так довго до мэнэ не прыходыв? Обийми мэнэ, прыгорны до свойих грудэй, щоб я и зитхнуты не змогла!
Я хмыкнул.
– Гануся, оставь, пожалуйста, свои трюки для поздних купальщиков в Истринском водохранилище. К тому же ты и так не дышишь.
– Мог бы и не напоминать, – обиженно сказала Ганна.
Она ступила на пол. С плеч ее, с волос и с бедер стекала вода, застывая на мгновения росяным бисером. И исчезли стены в потном кафеле, и раскинулся вокруг луг – разноголосье медовых трав. Потянуло откуда-то костерком. Далеко за холмом, в ночном, заржали кони, и загудела сопелка, и звезды сделались огромны и ярки.
– Я ведь и вправду люблю тебя, – прошептала Ганна, прижимаясь к моей груди. – Люблю тебя, глупый.
…Опрокинулось небо.
Мою мать зовут Инфвальт Белое Перышко, и впитавшие ночное небо глаза Ганны чуть-чуть – человеческим бессильным подобием – напоминают ее глаза.
Когда Ганна вернулась туда, куда она всегда возвращалась, я вышел на балкон и закурил. Ветер понес дымок над стадами приземистых гаражей и стайками длинноногих качелей. Приближался рассвет. На пустыре за многоэтажками бомжи жгли костер. Если приглядеться повнимательней, можно было заметить сползавшихся к костру тварей из темноты. Твари не имели названия, что, возможно, и к лучшему, потому что имя придало бы им силы. Сейчас они тупо радовались теплу – не тому, что излучало пламя, а тому, что в обилии изливали в окружающую пустоту перепившиеся растворителя и счастливые бомжи. Бомжам было не жалко поделиться с тварями теплом, и эта необдуманная щедрость одновременно и восхищала меня, и злила.
Выкинув вниз окурок, я вернулся в комнату, опустил жалюзи и включил лаптоп. Пора было пообщаться с моим консильере. Я довольно долго тянул с этой беседой, но события последних дней замолчать все равно бы не удалось.
Веб-камера уставилась на меня глазком-бусинкой, и на экране возникло недовольное лицо Ингри. Когда Ингри вгляделся в меня, физиономия его скривилась еще больше.
– Опять со своей утопленницей барахтался? Посмотри на себя, ты же серый весь, не рожа – теодолит. Она ведь из тебя жизнь сосет! Когда ты наконец поймешь…
– И тебя с добрым утречком, Ингри.
Ингри вздохнул.
– Тебе что, так сложно называть меня Амосом?
Мне было не сложно. Хоть Горшком. Так же безразлично я относился к тому, как же все-таки обозначить должность Ингри: «советник» ли, или позаимствованный у Пьюзо «консильере», или официальный «аналитик». Вот и «Амоса» он у кого-то позаимствовал, непонятно с чего воспылав неприязнью к собственному имени. Имена всех моих одногодков включают руну Ингваз, и это удобно – а вот, поди ж ты, помешанный на порядке Ингри тут решил отклониться от устава.
Когда жизнь моего папаши и его подручных оборвал уже упомянутый взрыв газа, мне пришлось срочно брать бразды правления компанией в свои руки. С Ингри я, будем честными, лоханулся. Он всегда казался тихим, неприметным пареньком – чем не советник? Я искренне полагал, что с этим тихоней смогу творить все, что левой моей ноженьке угодно, а он и не пикнет. Ошибка. Большая, грандиозная ошибка. Тихоня Ингри негромко, но твердо высказывал свое мнение по любому вопросу. Печально было даже не это, а то, что в конечном раскладе он всегда оказывался прав. Вот и сейчас…
– Ты сделал что?!
От возмущения консильере мой поперхнулся, и лицо его побагровело.
– Ты не ори особо, – предупредил я, – у вас там в Басре по дюжине жучков в каждой перегородке.
– Я и без тебя знаю, что у нас в Басре. А вот что ты творишь в Москве – это уже, Мастер Ингве, ни в какие ворота.
Если он начал величать меня «Мастером» – значит, дело пахнет керосином.
– Я что, должен опять объяснять тебе элементарные вещи? Неужели, о Князь-под-Горой, ты не понимаешь, как работает российская власть? Как работает любая власть?
Я поморщился. Ну все, пошла дудеть волынка.
– Любая власть, Мастер Ингве, следует двум простым принципам: купить или убить. На Западе покупательный принцип берет верх, причем лишь потому, что здесь принято платить долги: соответственно, организации, долги не платящие, через некоторое время обнаруживают, что им не на что покупать орудия убийства. И тогда убивают их. В России же, которая, как известно, наследует Риму, заново открыли великое правило Суллы Счастливого, развитое впоследствии Августом: если убить тех, кому должен, и отобрать их деньги, то можно и рыбку съесть, и на электрический стул не сесть. Может, поэтому у вас там и нет электрических стульев…
Ингри сморщил нос и мелко захихикал, будто отвесил невесть какой каламбур. Я кисло ухмыльнулся.
– Все это, безусловно, занимательно…
Если дать Ингри волю, он будет излагать свои геополитические выкладки часами.
– Все это, говорю, интересно и поучительно, друг мой Амос, но, если следовать твоей логике, я поступил ровно так, как предписано здешними обычаями.
– Именно! Именно это ты, Мастер Ингве, и сделал. Ты позволил силовикам твоими руками избавиться от неугодного им банкира, а сам улегся под этого… как бишь там… Афанасьевича. Ведь тот, кого он с твоего согласия назначил, наверняка будет больше отстегивать правильным людям, то есть касьяновским выкормышам, и драть в три шкуры с неправильных, то есть с нас. Погоди, мы еще доживем до того момента, когда придется платить за возможность перестраивать дедами прорытые шахты под их убыточные говноразработки. Неужели ты не понимаешь, что единственный козырь Свартальфхейма – в нашей чуждой человеку природе? Ни запугать, ни купить свартальвов невозможно, и смертные должны это понимать…
– И когда поймут окончательно, решат, что всяко легче и доходней от нас попросту избавиться – так, что ли? И вообще, с чего это ты так разошелся, друг? Покушались, в конце-то концов, не на тебя – не ты в консервной банке торчал под обстрелом посреди бела дня…
– Под обстрелом? Покушались? Не смеши меня, Ингве. Разве так покушаются? По-настоящему покушаются в темной подворотне, в офисе, в квартире любовницы, наконец. А не в центре Москвы, в трех шагах от Кремля. Тебя просто хотели слегка припугнуть и намекнуть, кто здесь главный – и у них это отлично получилось.
Порой мне кажется, что Ингри слишком много времени провел среди людей – вон даже имя сменил – и это плохо сказалось на его умственных способностях. Печальное зрелище – бессмертный, подражающий человеку. Мы не слишком отличаемся внешне, однако внутри сделаны из совершенно разных материалов. Люди во всем подобны глине, которая так часто фигурирует в их мифах о творении. Недосушишь – разлезется под пальцами, перегреешь – растрескается. Из-за малого срока жизни душа их настолько пластична и подвержена изменениям, что достаточно и легкого давления. Поэтому однажды купленный человек всю жизнь будет продаваться, а однажды убивший останется убийцей. Мы, свартальвы, подобны породившему нас камню. Камень может обуглиться и оплавиться снаружи, камень можно раскрошить в песок, но кристаллы, из которых состоит порода, остаются все теми же – пройдись по ним хоть паровым молотом. Очень сложно разрушить кристалл. Поэтому мы можем сколько угодно продаваться и убивать, можем стать лососем, древесным корнем или женщиной, можем тысячу лет просидеть под землей, доить коров и рожать детей – суть наша от этого не изменится.
Так-то оно так, однако, прогуляв по свету без малого шесть сотен лет, поневоле заметишь: даже чистейшие кристаллы кварца подлюка-жизнь ухитряется вмять в свои сплавы…
– Протри глаза, экономист. Ну, потеряем мы на этом деле процентов десять…
– И ты так спокойно об этом говоришь? – ахнул Ингри по другую сторону экрана.
Нет, определенно, блеск златого тельца помутил разум моего советника.
– Кончай считать гроши, жмот, и взгляни на общую картину. Напряги свои пресловутые аналитические способности, за которые ты, между прочим, и получил место в правлении компании. Меня вызывают в Москву, якобы на срочное совещание в связи с падением прибыльности разработок. Тут мне устраивают бесталанное покушение, так?