Дети богов - Страница 20

После ужина Нили мягко, но настойчиво вывел Иамена на прогулку по морскому бережку, а я приготовился выслушать московские новости. Ингвульф приехал всего на день, ибо дела московского офиса были таковы, что оставлять его без присмотра не представлялось возможным.

– Нефть пропадает во всех скважинах. Будто в Хель утекает, Гарм ее побери. Сейчас мы с этим… новым человечком Касьянова… думаем уже о нефтяных песках. На мировом рынке цены подскочили до полутора сотен за баррель, так что вроде должно окупиться.

– Ага, – рассеянно сказал я.

Эта часть бизнеса интересовала меня в последнюю очередь, тем более что в Ираке нефть пока никуда не делась. И тут уж можно было положиться на Амоса – он свой кус поимеет.

– А дома что?

– Дома…

Ингвульф нахмурился. Толстые брови сошлись на переносице, как две повздорившие гусеницы.

– Старик хворает.

– Подумаешь, он уже тысячу лет хворает.

Ингвульф поднял на меня черные глаза. Выражение его лица мне не понравилось.

– Мастер Ингве… Не хочу каркать, но как бы ни пришлось тебе в ближайшие месяцы принимать Нидавель-Нирр.

Я присвистнул.

– Что, все так плохо?

Ингвульф кивнул. И это мне совсем не понравилось.

Официально, Царем-под-Горой все еще считался мой дед. И правильно, потому что венец властителей Нидавеллира у меня разве что на ушах не вис. Неофициально, большей частью дел управлял уже несколько лет я со своей командой. И не так уж чтобы совсем уж паршиво управляли, однако принимать титул мне совсем не хотелось. Хотя бы потому, что придется безвылазно торчать под землей, а это в мои планы отнюдь не входило. Я встряхнулся.

– Что-то ты, Вульфи, раскис. Бессмертные от старости не умирают. Старина Дьюрин еще попляшет на твоей помолвке.

Ингвульф некоторое время смотрел на меня, ничего не говоря. Потом, наконец, отверз уста и медленно, как бы неохотно произнес:

– Ингве, можно с тобой по-честному?

– Ты что, побратим? С чего ты такие глупости спрашиваешь?

Ингвульф потеребил огненно-красную бороду и – отвел глаза. С каких это пор мой капорежиме не решается смотреть на меня прямо?

– Вот что, князь. Я, когда вы на пару с Ингри тот взрыв устроили, ничего не сказал. Хотя мог бы.

– Я думал, ты…

– Не перебивай, конунг.

От волнения он переходил то на русский, то на шведский, то на родной нахрваз.

– Мог бы сказать, что, каким бы дураком не был твой папаша, а только он твердо знал: в один прекрасный день ему придется принимать власть. Потому что от преклонного возраста бессмертные, конечно, не умирают, но не может же старик, рожденный еще до того, как Локи прикрутили к скале кишками собственного сына – не может он вечно крутить эту лебедку. И князь Драупнир Темный, хоть и сволочь он был порядочная, это понимал. А вот ты, побратим, не понимаешь или прикидываешься, или просто понять не хочешь. Поэтому я говорю – тогда, пять лет назад, я тебе не возразил и не остановил, а зря. И плевать, что сейчас я бы киркой на шахте ворочал, а не посиживал в кресле в красивом офисе. Нахрен мне это кресло и этот офис сдались. И еще скажу – если бы ты понимал наш обычай по-настоящему, вернулся бы сейчас вместе со мной. Разобрались бы мы по-быстрому с делами и домой отправились, и ты бы провел зиму, не шкандыляясь Фенрир знает где, как какой-то, прости Имир, принц Флорентинский, а слушая уроки деда. Потому что, сдается мне, Мастер Ингве, никогда ты к ним особенно не прислушивался.

Если первая часть его речи меня почему-то обеспокоила, то упоминание несчастного принца Флоризеля из уст моего капорежиме звучало настолько комично… Я улыбнулся и накрыл своей ладонью его лапищу.

– Что-то ты слишком много в последнее время думаешь. Что, совсем в Москве не с кем устроить хорошей драчки?

Ингвульф молча убрал руку. Порывшись в своем дипломате, который уместил под столом, он вытащил и бросил на столешницу толстую желтую папку.

– Вот, почитай на досуге. Может, хоть тогда немного одумаешься. И еще – если ты и вправду за этим человеком хочешь гоняться, на одного Нили я тебя не оставлю. Будешь у меня ходить с шестеркой телохранителей, как князю и пристало.

– Ну уж это ты размечтался.

Ингвульф снова посмотрел на меня по-медвежьи. Недаром говорят, что смертные из клана Вульфингов мешали кровь со свартальвами – а Вульфинги, все как один, были оборотнями.

Тем временем мой заместитель встал, со скрипом отодвинув стул, и направился к двери.

– Ты куда?

– Пойду, продышусь. А то мне через час обратно в аэропорт, а я в самолете отсидел всю задницу. И выпивка у них хоть и халявная, а мерзкая.

Называется, поговорили. Я проводил его взглядом. Небось, побежал обсуждать с Нили усиление мер моей безопасности. Дай-то Имир, чтобы Нили не растрепался ему про некроманта. Эта мысль так меня озаботила, что я встал и крадучись вышел из бунгало. Не хватало еще, чтобы они вдвоем с Нили ненароком замочили Иамена. Или он их, что тоже вполне возможно.

Однако все тихо было на берегу. Ни криков, ни звуков побоища – ничего, кроме вечной песни прибоя.

К утру электричество в отеле вырубилось. Нили дрых или делал вид, что дрыхнет, а у меня сна не было ни в одном глазу. Несчастный администратор, уже, наверное, не раз помолившийся Будде о скорейшем избавлении от беспокойных гостей, снабдил меня большим запасом свечей. Свечи горели весело, но одуряюще воняли жасмином. Я устроился на кровати с папкой. Иамен в своем гамаке нацепил очки и перелистывал страницы уже следующего романа. Скорочтец.

– Интересная книжка? – без особого любопытства спросил я.

Иамен поднял голову от книги и сдвинул очки на лоб.

– Забавный у автора взгляд на мир. Редкое сочетание цинизма и беспомощной веры в человека. К сожалению, даже я, не проживший на этом свете многих эонов, понимаю, как он далек от истины.

– А что есть истина?

– Возможно, истина кроется в желтой папке, которую вы так нервно теребите. Читайте себе. Обещаю не подглядывать.

Что-то я слабо верил его обещаниям. Отвернувшись на всякий случай к стене, я развязал тесемки – и на покрывало обрушился бумажный водопад.

Содержимое желтой папки внушило мне равно оторопь и грусть. Оторопь потому, что я и не подозревал об исследованиях, ведущимися российскими вооруженными силами. Оказывается, у немцев потырили не только бомбу, но и почти все разработки по программе «Вервольф» (в русской интерпретации «Оборотень». В погонах…). Было у меня нехорошее подозрение, что документацию советским шпионам сплавил все тот же вездесущий Скорцени, в конце войны приложивший руку к германским ликантропам, и весьма жадный до чужого злата. Что же касается грусти… посудите сами.

…Мальчик жег белый тополиный пух. Пух вспыхивал, как порох, и сгорал быстро и яростно. Если повезет, от одной спички выгорит вся улица, а то и парочка соседних. Это было его любимой и единственной игрой.

Во дворе его обзывали: вонючкой, пердилой, хилым, байстрюком, пасюком, говнолизом и Рыжим-Бесстыжим. Мать его была уборщицей, скребла подъезды, а в подъездах вечный срач, матерные каракули по стенам, у батареи – лужи: то ли кот нассал, то ли постарались пьяные. В выходные мать, напившись до полного отупения, прижимала буйно-рыжую голову Володьки (она звала его Севкой. Она одна звала его Севкой) к переднику и ревела ревмя. Потом лупила армейским ремнем с большой латунной пряжкой. Иногда, подвыпив, подпирала щеку кулаком и заводила длинное, бесконечное: «Папаша наш, Севка, не фраер какой-нибудь, не инженер в пиджачке чесучевом. Петр Гармовой честный фартовый! Петр Гармовой в законе. Вот выйдет папаша наш с зоны, вину честно искупивши, кровью своей искупивши вину, выйдет и все-ем покажет! Всех к ногтю прижмет!» И так до полуночи, пока кран не зафырчит надменно и яростно. Ночами в южном городишке отключали воду. Отключали и днем, и тогда Володька бегал с канистрами к цистерне или к крану в профилактории. На обратном пути его подстерегали Жмых и Жука, канистру отбирали и переворачивали Володьке на голову. Затем канистра летела в кусты сирени, а мокрый Володька – в другие кусты, по противоположную сторону от вымощенной плитами дорожки. Дома мать драла ремнем за измятую канистру и грязную рубашку.