Дети блокады - Страница 47
Ежедневно мы делали зарядку и мылись холодной водой до пояса. Мы это не любили, но медсестра зорко следила за нами: не помоешься — не пойдешь в столовую.
Новый год всегда отмечался как большой праздник. Мы красили бумагу, вырезали из нее флажки, нанизывали на нитки комочки из ваты и подвешивали эти «снежинки» к потолку.
Однажды в обед к нам пришли два заросших мужика с автоматами, поставили наших воспитательниц лицом к печке, заставили поднять руки вверх. Нам приказали сидеть тихо, не реветь. Набрали себе еду из наших котелков и ушли.
Обе наши воспитательницы, местные девушки, очень испугались, а мы хныкали от страха. Потом закрыли двери на засовы, накормили нас и успокоили.
Война только что закончилась, леса наши — глухие, в них было много зверья и дезертиры тоже водились.
С отъездом старших ребят жизнь наша стала намного скучнее. Но летом у нас появлялись гости из Ленинграда. Приезжали воспитатели, — их тянуло в Угоры, где они проработали два года, где было пережито так много. Они привозили нам игрушки и вещи и, чем могли, помогали нашим местным воспитательницам.
Летом 1946 года приехал Лева. Целый месяц он для нас рисовал и очень много возился с ребятами как воспитатель. Слепил нам из глины маски волка, медведя, козы и другие, научил нас делать папье-маше и устроил праздник с масками, с шуточными играми и еще многими интересными забавами. Уехал он в конце лета, оставив свет в наших сердцах. А мы вспоминали, как плакали наши старшие девочки, когда узнали, что он был тяжело ранен.
Весной 44 года я получила из Казахстана письмо от моей тети Хильды. Ее с семьей выслали туда в 38 году, — всех финнов выселяли из Ленинградской области. Она связала меня с Любой. Потом переписка наша оборвалась. В 45 году, уже в Ленинграде неожиданно круто изменилась моя судьба. За два дня до поступления в ФЗО на квартире Мани Павловой я случайно встретилась с женщиной, которая стала моей второй матерью. Ева Евсеевна Смирнова в 41 году потеряла мужа и осталась совсем одна.
Работала она бухгалтером на фабрике «Красная работница». В тот же вечер нашего знакомства, она увезла меня к себе домой, потом забрала мои документы из ФЗО, определила в школу и удочерила по закону. Мы с ней дружно прожили 16 лет.
Детдом вспоминаю хорошо. Я всех там любила, и меня все любили.
…В детдоме жила хорошо, но мало. В декабре меня вместе с Фридой Рабкиной и Валей Редькиной отослали в ремесленное в Горький, в поселок Канавино. В ремесленном мы работали по 12 часов у станка. После работы ночью чистили картошку. Нам говорили:
— Спать будете после войны!
Выучилась я на токаря, стала работать. Ела досыта, но хлеб свой, 800 грамм, продавала, чтобы одеться. Из полученных за хлеб денег брату младшему в Молотов посылала сначала по 200 рублей, а потом по 400. Себе купила платье и туфли.
В Ленинград вернулись в мае 44-го. Фрида Рабкина убежала с завода имени Сталина в Горьком. В Ленинграде ее за это арестовали как дезертира трудового фронта и посадили. Она очень красивая была. После войны раз встретились, расцеловались, а потом она опять пропала.
За нашу работу детский дом № 55/61 был дважды награжден грамотами Горьковского Облисполкома, а после раздела и перехода в Костромскую область — дважды награжден грамотами Костромского Облисполкома.
В июне 45-го года меня вызвали в Костромской Облисполком и назначили начальником эшелона всех детских домов, возвращающихся из области в Ленинград. Состав был из восемнадцати вагонов, в котором ехали семь детдомов.
Возвратились мы в Ленинград в июле 1945 года.
В Угорах остались три отряда дошколят, примерно шестьдесят человек, с местными воспитателями. Директором детдома стал Кронид Васильевич Целиков, бывший наш завхоз.
…Детский дом имеет в этом году 100 тысяч рублей прибыли с подсобного хозяйства и в настоящее время по всем показателям занимает первое место в Костромской области.
Ольга Александровна, не думайте, что я здесь горы своротил. Вашего труда здесь больше. Наработанное в течение трех лет коллективом ленинградцев, трудившихся под Вашим руководством, и труд, вложенный лично Вами, помогли мне, как директору детского дома выйти сейчас на первое место в области. Все, что заложено коллективом Ленинградских работников и лично Вами, я поддерживаю.
В детском доме почти все то же. Те же порядки и те же хорошие ребята. Сейчас к новому году закупаю детям подарки. В общем, живем неплохо. О детях не беспокойтесь. Все в порядке.
…Когда мы вернулись в Ленинград, жизнь развела нас по разным дорогам. Мы как бы потеряли свою семью. Только тогда мы по настоящему поняли, сколько труда вложили в нас наши воспитатели, чтобы мы, сироты, жили полной интересной жизнью.
Я всегда рассказываю родным и детям о нашем замечательном детском доме, о людях, которые окружили нас теплом и заботой.
Мы их никогда не забудем.
Все они останутся в наших сердцах навсегда.
Вернулся детский дом в Ленинград в июле 1945 года. На Московском вокзале нам устроили торжественную встречу с музыкой. Нас встречали представители Гороно и оставшиеся в живых родители немногих детей.
После возвращения в Ленинград сразу поступил в ремесленное училище, где получил специальность слесаря. Потом четыре года работал на Кировском заводе, отслужил армию и пошел работать на завод «Кинап» ставший потом объединением ЛОМО. Там я проработал 39 лет слесарем шестого разряда.
С Сашкой Корниловым я встретился после войны два раза.
Году в 45-ом или 46-ом, когда были еще слишком свежи детдомовские впечатления, когда постоянно будоражили воспоминания о недавнем прошлом. Кто-то из ребят сказал мне, что я могу увидеть Сашку в садике напротив кинотеатра «Правда» около Звенигородской, что он бывает там ежедневно.
Я пошел туда, сильно сомневаясь, что встречу его, однако ошибся. Я узнал его сразу среди группы парней, азартно игравших в карты на двух составленных скамейках недалеко от входа. Рядом с ними прямо на земле лежали пачки денег.
Первый же взгляд на этих приблатненных ребят и их ответные взгляды исподлобья, с явной враждебностью ко мне, когда я окликнул Сашку, сразу убедили меня в наихудшем — Сашка вернулся в ту среду, из которой в войну его вырвал детдом.
Сашка тоже узнал меня сразу, сразу вскочил на ноги и что-то крикнув своим дружкам, обнял меня за плечи и быстро вывел из сада. Это был жест защиты меня и одновременно предупреждающий картежников, что он меня знает и в обиду не даст.
Когда мы немного отошли от сада, я сказал:
— Сашка! Что же ты, гад такой, опять попал в блатную кодлу и забыл все, что было у нас в детдоме, мать тебя перемать!
Сашка остановился, посмотрел пристально и спросил тихо и укоризненно.
— Зачем ты материшься, Лева? Или язык общий со мной найти хочешь?
Пристыженный, я извинился.
Он широко и радостно улыбнулся и ответил уже без фокусов:
— Вот так-то лучше. Да. Живу интересной жизнью. А ты что хотел? Чтобы я с моей ногой пошел пилять на 80 рубчиков в месяц? А Мирра Самсоновна где?
— Сейчас дома. Пошли к ней.
Сашка искренне обрадовался.
Дальше пошли разговоры о ребятах: кто где, кто учится, кто в ремеслухе, кто в Ленинграде, кто пропал… Незаметно дошли до Международного проспекта, и я потянул Сашку к комиссионному магазину, где в витрине стояли два бронзовых мушкетера, прекрасно вылепленных и прочеканенных неизвестным мне мастером прошлого века. Они были в шляпах с перьями, в камзолах, плащах, ботфортах и со шпагами.