Дети Ашшура - Страница 8

Похоже, им это удалось. Кейн почувствовал, как его голова отяжелела, колонны и фигуры людей стали расплываться перед глазами, превращаясь в неясные темные силуэты, которые, качаясь, двигались вокруг него, как двигался и весь огромный храм.

Бессвязные слова начали срываться с его губ, но какая-то часть сознания еще не угасла, и Кейн плотно сжал зубы, помня о том, что он не должен ничего говорить. Впереди себя, среди медленно плывущих в танце колонн, он смутно увидел фигуру на высоком троне. Он должен указать на нее, Кейн это знал, но рука не слушалась; она стала такой же тяжелой, как и весь этот храм. Соломон еще сильнее сжал зубы, почувствовав во рту привкус крови, и с невероятным усилием все же поднял руку, указывая на короля.

Едкий дым застилал ему глаза, проникая, казалось, даже под кожу. Что же он должен делать теперь? Его сознание затуманилось, но все же он вспомнил: надо сжать кулаки и поднять их вверх, а затем раскрыть ладони и указать на того, кто сидит на троне.

Превозмогая себя, Кейн поднял руки, но силы почти оставили его, и больше он ничего не смог сделать. По залу пронесся гул, в котором слышались страх и разочарование. Похоже, Соломон Кейн не оправдал надежды тех, кто привел его в храм. Ему стало невыносимо горько от мысли, что он вновь может стать невольным виновником чьих-то страданий, и его руки судорожно дернулись, ладони раскрылись — Кейн увидел, как они указывают на темную фигуру сидящего на троне.

И тут раздались крики ликования и победы. Лабаши отшвырнул в сторону жаровню, и к Соломону стало возвращаться нормальное зрение. Он увидел, как жрец, пятясь, спрятался за колонну, а Ашшур-рас-араб продолжал неподвижно сидеть на троне. Но когда Лабаши обратился к нему командным тоном, Ашшур-рас-араб поднялся на ноги. Он указал в сторону Кейна, и в глазах его зажглась дикая ненависть. Растолкав своих приближенных, он выхватил у одного из них меч и бросился к Кейну.

Лабаши был слишком далеко, чтобы попытаться остановить его, но тут один из солдат короля, находившийся ближе всех к трону оракула, вонзил копье прямо в грудь Ашшур-рас-араба. Брызнула кровь, и король рухнул к ногам каменного идола, будто сам принес ему себя в жертву.

Сознание Кейна почти прояснилось, и он вспомнил, что сделано еще не все. Подняв руки, он указал на Лабаши, затем сделал жест, означающий восхождение на трон. Под радостные возгласы два аристократа надели на голову Лабаши золотой венец, а в руку вложили золотой скипетр.

Но прежде чем Лабаши взошел на трон, он приблизился к Кейну и освободил его. Пошатываясь, Соломон поднялся на ноги и поприветствовал нового короля, затем обратился к солдату, говорящему на банту, с просьбой подыскать ему место для отдыха.

Но тут дорогу ему преградила Сидури. Только что она перешептывалась о чем-то со своим поклонником, которого звали Пузур.

— Ты не должен покидать нас! — горячо заговорила она. — Нам еще может понадобиться твое могущество. Ты наш оракул!

Кейн понял, что девица преследовала какие-то свои цели, но ни секунды не колебался.

— Нет! — сказал он. — Я сделал все, о чем меня просили.

Лабаши тем временем сел на трон и отдал какой-то приказ. Переводчик сообщил Кейну:

— Король велит отпустить тебя.

Глаза Сидури вспыхнули яростью. Выхватив кинжал, она бросилась к Кейну. Лабаши что-то крикнул, и двое солдат попытались схватить ее за руки и отобрать кинжал, но она вырвалась от них, вновь устремившись к Кейну.

Вдруг из-за колонны с искаженным от ужаса лицом на нее прыгнул Пузур. Он взмахнул мечом, и Сидури, обливаясь кровью, рухнула на каменный пол. Пузур отбросил в сторону окровавленный меч и уставился на бездыханное тело девушки безумными глазами. В храме воцарилась гнетущая тишина, нарушенная лишь шагами Лабаши, который подбежал к сестре и упал перед ней на колени.

Когда он поднялся, гнев и ярость в его глазах сменились глубокой печалью. Он резко оттолкнул Пузура, но удержал солдат, которые, выхватив мечи, собирались броситься на него. Солдаты подняли тело Сидури и понесли его; Лабаши последовал за ними низко опустив голову.

В эту ночь Соломон Кейн спал в доме Лабаши на широкой мягкой кровати — впервые за много дней, — но ему почему-то не спалось. Он думал о недавних кровавых событиях, о Сидури и ее женихе. Возможно, она собиралась сделать Пузура королем, но тот в последний момент не выдержал ее коварства...

На следующий день Кейн покидал город с легким сердцем. Проделав знакомый путь по плато, он спустился к равнине. Пройдя ее почти до середины, англичанин оглянулся, но города не было видно, — как будто он всего лишь приснился. Кейн словно очнулся от тяжелого сна, навеянного смутными древними легендами об Ассирии. Он повернулся и вновь зашагал вперед, подставив лицо солнцу, навстречу живому миру.