Детдом - Страница 7

– Кого – его? Вот это?… Наверное, нет, если только его на открытках не рисовали…

На листке быстрой и точной Настиной рукой был нарисован достаточно аскетический орнамент из сосновых и еловых веток, обрамлявший большой деревянный крест, с множеством вкрапленных в него драгоценных камней, не подвергавшихся огранке.

Антонина, привстав, тоже недоверчиво рассматривала рисунок.

– Откуда Настька могла знать? – требовательно обратилась она к матери.

Анджа лишь молча пожала плечами.

– Скажите честно, Владимир, вы любите русский народ?

– Простите, как? Весь народ сразу?… Я боюсь, что мне будет крайне трудно ответить на ваш вопрос…

Оба собеседника сидели в креслах в просторном холле гостиницы. На вид они были приблизительно одного возраста, может быть, спрашивающий постарше года на два-три. Позы же их различались весьма существенно. Старший свободно развалился в кресле, раскинув руки по подлокотникам и положив одну ногу в тяжелом кожаном ботинке на колено другой. Тот, кого назвали Владимиром, напротив, сидел на самом краешке кресла, выпрямив спину, сдвинув ноги и сложив руки на коленях. Одна кисть при этом прикрывала другую. То есть, если судить по популярным психологическим книжкам, в изобилии раскинутым на прилавке находящегося неподалеку книжного ларька, то старший являл собой максимальную степень открытости и раскрепощенности, а младший, наоборот, находился в состоянии полной закрытости и несвободы.

– Ладно, давай спрошу по-другому: чьи интересы для тебя важнее – русского народа или какого-нибудь другого, ну, например, казахского или еврейского?

Владимир честно задумался, и одновременно медленно и необидно разглядывал своего визави. Так дети смотрят на экспонаты не интересного для них музея. Визави ждал, нетерпеливо постукивая пальцами по подлокотнику кресла. На его открытом горле взад вперед ходил выступающий кадык. Черная рубашка промокла под мышками.

– Наверное, вы имеете в виду Курильские острова? – наконец спросил Владимир. – Надо ли отдавать их японцам? Простите, но я плохо знаком с историей вопроса…

– Да причем тут японцы! – воскликнул старший, не в силах справиться со своим раздражением. Видно было, что ему очень хочется коротко и емко охарактеризовать и ситуацию в целом, и человека, с которым ему приходится беседовать. Но почему-то он не может себе этого позволить. – Я же тебе совершенно о другом толкую. Вот ты знаешь, на кого вы, ну, я имею в виду ваша группа, похожи?

– Да, знаю, – с облегчением кивнул Владимир, радуясь тому, что хотя бы на один вопрос собеседника может ответить положительно. – Те, кто постарше нас, много раз говорили, что ни на одну из теперешних групп мы не похожи, зато очень похожи на ансамбль революционеров из Чили, которые ездили по миру и пели свои песни. Удивительно, что вы, Антон, тоже их помните.

– Да не помню я никаких чилийских революционеров! – огрызнулся Антон. – Че Гевару знаю – и все. А вы похожи на певца русской свободы – Игоря Талькова. С тех пор как его подло убили враги русского народа…

– Простите, но вы уверены? – осторожно перебил собеседника Владимир.

– В чем это?

– Может быть, Талькова убили именно враги Талькова?

– Ты что, издеваешься, что ли? – подозрительно спросил Антон, вглядываясь в безмятежное лицо Владимира, в котором, несмотря на чистую кожу и относительную правильность черт, как будто бы чего-то не хватало.

– Разумеется, нет. Прошу простить, если вам так показалось. Просто, я заметил, обычно именно так и бывает – всякие личные неприятности следуют человеку от его собственных врагов. И… я, разумеется, слышал песни Игоря Талькова в записи. Мне кажется, что мы играем и поем совершенно в другой манере, и в другой тональности…

– Да нет! Ты опять не понял! – загорячился Антон.

Его миссия явно проваливалась, вязла в зыбучем песке тусклых мозгов этого тупого… Ну он же, этот Владимир, явный дегенерат, это же очевидно! Впрочем, его об этом заранее предупреждали, да чего и ждать, если человек вырос в интернате для умственно отсталых…

– Ты смотри в суть! – Антон ткнул пальцем в выложенный разноцветной керамической плиткой пол, потом передумал и тем же пальцем указал куда-то наверх, где расположились скрытые от прямого взгляда светильники. – Вы же все вылезли из самой грязи, что-почем на своей шкуре знаете, а кто вас туда спихнул? Кто виноват в том, что всякие сволочи абрамовичи жируют, а русских детдомовских детей продают на запчасти буржуям, а?

Владимир промолчал и растерянно оглянулся на большую монстеру за своей спиной, как будто бы надеялся прочесть ответ на ее резных кожистых листьях.

– Да ты посмотри вообще, что делается! – продолжал Антон. – Русский народ в своей же стране оказывается шестой номер. Торговля, наука, искусство то же – все нерусские заполонили. И сказать об этом – не моги. Если там кого-то другого гнобят, то пожалуйста – вот тебе трибуна, говори что хочешь. А если за русских вступишься, что тебе скажут? Националист проклятый, в тюрьму тебя! Ты думаешь, я против евреев, да? Так я тогда тебе вот что скажу: евреи – молодцы! Они у себя там, в Израиле, всех поименно переписали, кого и как гои замучили, и на этом своих детишек смолоду воспитывают. Вот и нам так же надо! Чтоб ни одной слезинки русского ребенка зря не пропало, как Достоевский говорил. Тогда никому не обидно будет! Вот – правое дело, вот идея, за которую жизнь отдать не жалко! А ты говоришь: какие-то там чилийские революционеры. Да хоть бы и на эстраду взгляни: ни одного нормального человека нет – все либо старые перечники и переченицы, из которых прямо на сцене песок сыплется, либо – педерасты с лесбиянками. И деньги, деньги, деньги… А где духовность? Где святая русская Православная церковь? А из вас, если вас немножко отшлифовать, конечно, отличный рупор русского движения получился бы. Ты «Боже, царя храни» спеть можешь?

– Могу, наверное, – неуверенно согласился Владимир. – Я в фильме «Корона российской империи» слышал, там пели. Смешной фильм… А зачем это надо?

– Господи, о чем он говорит! – картинно воздев к потолку обе руки, воскликнул Антон. – Ты просто представь, как вы будете потрясающе смотреться! Ты – руководитель ансамбля, настоящий славянин, высокий, русоволосый. Тебе, между прочим, очень пойдет черная рубашка, и такие стильные, высокие ботинки на шнуровке. И всем твоим тоже… Один у вас только подкачал, тот, который чернявенький, в кучеряшках. Он, часом, не еврей?

– Женя? – уточнил Владимир. – Не знаю, не могу сказать. Когда ему было два с половиной года, его подбросили к комнате милиции на вокзале. Никто не знает, кто это сделал. Может, конечно, евреи…

– Нет, – вздохнул Антон. – Евреи своих детей на вокзалах не подбрасывают. Это уж скорее цыгане… Тоже, конечно, ничего хорошего…

– Увы! – вздохнул Владимир. – Мы потом узнавали. Цыгане тоже не очень-то отказываются от своих детей. Поэтому Женя всю жизнь думает, что то, что его забыли на вокзале – трагическая случайность, и надеется, что его родители найдутся. И вы знаете… – Владимир доверительно подался к собеседнику. – Мне кажется, что он совершенно не против евреев, цыган и даже канадских лесорубов, если вдруг окажется, что на вокзале его потеряли именно они.

Канадские лесорубы должны были бы насторожить Антона, но инерция предыдущего разговора оказалась сильнее и он передернул плечами.

– Ерунда какая-то! Кто теперь, через двадцать лет, найдется!

– Надеюсь, ваши родители, Антон, живы и здоровы? – вежливо спросил Владимир, и что-то в его тоне вдруг промелькнуло такое, отчего по спине русского националиста внезапно пробежал холодок.

– Да, – рассеянно подтвердил он. – Живы, здоровы. Правда, живут давно врозь. Да я с ними и не общаюсь почти… К чему это я? Да. Так что, вы согласны?

– Вы имеете в виду, согласны ли мы стать рупором русского народа? – уточнил Владимир. – А что, собственно, для этого нужно будет от нас? Я имею в виду, кроме приобретения черных рубашек и высоких ботинок?