Десятые - Страница 71
Пулмоната – это вроде юне то семейство, не то подсемейство улиток. Про улиток, формирующихся в растения, слышу впервые.
Планета не перестает удивлять.
Перекопал кучу литературы, ничего подобного не нашел. Где прочесть подробнее?
Чувствуя, что вызвал своим постом маленькую бурю, которая может превратиться в ураган и навесить на него ярлык идиота, а то и фальсификатора, фейкера, Сергеев признался: «Да я пошутил». Вместо комментариев посыпались смайлики со смеющимися рожицами.
Весь день он время от времени открывал «Фейсбук», чтоб глянуть, сколько их там. «Черт, на зарабатывание этих смайликов можно действительно всю жизнь потратить», – заругался на себя и удалил пост с улитками.
Но удалил скорее из-за того, что ни один знакомый не спросил: «А где ты, Олег?» Никому не интересно…
На улицу не тянуло. Там было настоящее сумасшествие стихии. Все рвалось, тряслось, качалось. Сергеев боялся, что вот-вот отключат электричество, и одновременно радовался, что плита газовая – без горячего не останется.
Видимая в окно полоска моря была, несмотря на темное небо, молочно-белой. Ясно, что там сейчас шторм.
А он один здесь, в маленькой, продуваемой колючим морским ветром квартирёнке. И справа одинокий человек – Алина в пижаме, и еще правее эта пухленькая в ночнушке, и внизу Оляна в халатике свернулась на кровати, дуреет с тоски. В доме через дорогу стройная хозяйка мопса с сонным лицом тянет вино, смотрит в стену, положив ногу на ногу; полы плаща разъехались в стороны…
В Москве даже короткие юбки, топики, легкие платья, это наряд, а вернее – доспехи. Идут по улице почти голые девушки, но снять с них этот квадратный или какой там – погонный? – метр ткани даже в воображении очень трудно, а здесь… Здесь всё так близко, как-то домашне, вроде бы запросто. Да, юг даже в ноябре, даже без купальников, даже в холод и ветер, это юг…
Часа в три наконец собрался с силами, пошел умываться. Когда чистил зубы, засмотрелся на свое отражение в зеркале. Вообще-то редко теперь себя изучал – неприятно видеть тяжелые нижние веки и мешки под глазами, всё углубляющиеся дуги морщин по обеим сторонам рта, дрябнущие щеки, тяжелеющий нос, седые волосы на висках, и некоторые почему-то не лежат, а торчат в стороны.
Нет, вообще-то для сорока семи лет нормально выглядит, но не на тридцать.
И что должна была почувствовать Алина, когда он сделал попытку к ней подкатить? Наверняка посчитала его старым козлом, сластолюбцем… Правда, были эти три-четыре секунды, когда была готова. Когда зависла на этой черте. Он промедлил, и она отшатнулась. Но, может, и правильно, что так. Наверное, правильно. Хотя от сознания, что правильно, не стало легче.
Еще и в книге Лондона наткнулся на настоящий гимн женщине.
«Иногда я думаю, что история человека – это история его любви к женщине. Все эти воспоминания о моем прошлом, которые я сейчас записываю, сводятся к воспоминаниям о моей любви к женщине. Всегда, в десяти тысячах жизней и измерений, я любил ее, люблю ее и сейчас. Мой сон насыщен ею; мое просыпающееся воображение, от чего бы оно ни отталкивалось, всегда приводит меня к ней. Нельзя убежать от нее, от этого вечного, прекрасного, всегда лучезарного лика женщины».
– Да, как назло… – Сергеев перелистнул, надеясь, что там будет о другом, но взгляд тут же выхватил:
«…Но моя женщина, моя дикая супруга удержала меня, дикаря, каким я был, и ее глаза притягивали меня, и руки сковали меня, и ее сердце, бьющееся у моего, соблазнило меня и отвлекло от далеких грез, моего мужского подвига, самой высокой цели – убийства Саблезубого при помощи хитроумной ловушки».
– Вот именно, вот именно! – со злой радостью согласился Сергеев. – Женщины отвлекают, не дают совершить подвиг.
Знал – никто не слышит его звонкого, почти детского сейчас голоса, но почувствовал стыд. И за голос, и за эти слова, за глупую злость на женщин.
Но почему глупую? Не всё так просто, не всё… Вот «Отец Сергий» про это.
Еще подростком посмотрел фильм по телику. Мало что понял, но сцена, когда красивая барыня пристает к монаху, а тот отрубает себе палец, поразила. Вскоре нашел книгу с этой повестью Толстого, прочитал. Опять же понял не все… А может, и все.
Что там… Полюбил молодой офицер девушку, а она перед свадьбой призналась, что была любовницей царя. Офицер стал монахом, отцом Сергием, и через несколько лет Бог или дьявол подослал к нему распутницу. Чтобы удержать себя от греха, монах отрубает палец, распутница после этого уходит в монастырь. Но через несколько лет к отцу Сергию Бог или дьявол… А ведь в библии, кажется, сказано, что всё от Бога. Значит, Бог. Бог подсылает к отцу Сергию юную юродивую. И он не может сдержаться. Наутро после совокупления переодевается в мужицкую одежду и идет в деревню, находит ту, над которой в детстве издевался. Видит, что она живет бедно, но не в нужде – заботится о дочери, пьющем зяте, внучатах. Начинает заботиться и о Сергии. Сергий узнает в ней праведницу, уходит, странствует по Руси, старается делать добро…
Ну да, вроде так. Но конец слишком простой. А если Бог пошлет ему новый соблазн в виде распутницы или юной юродивой? Если бы та женщина была моложе и удержала Сергия, сделала своим сожителем? Ведь запросто, и сколько угодно примеров, в том числе и монахов – сбежавших, расстриженных, но ставших верными мужьями, отцами. И что это, грех или шанс по-настоящему человеческой жизни?
Ведь мог отец Сергий ту распутницу сделать своей женщиной и одновременно духовной подругой, мог быть счастлив с юродивой, мог сгладить близящуюся старость той женщины, к которой пришел. Может, Бог для этого ему женщин и подсылал?
А Сергееву какие-то силы подослали котенка. Того, вчерашнего, из-под машины.
Открыл дверь покурить, и тут под ногами мелькнуло рыжее. Пока Сергеев развернулся, прошел на кухню, котенок уже сидел перед холодильником.
– Ты что здесь забыл? – Его захлестнуло резкое, острое бешенство; захотелось схватить за шкиряк хама и скинуть с террасы. – Пошел на хрен!
Получилось слабо, почти жалобно. Нет, это было не бешенство, а обида. Хотел одно, а получил вот такое…
– Сейчас покурю и вышвырну, – пообещал себе.
Крепкие волны ветра равномерно накатывали на дом, били в него, как невидимый мешок с опилками. Наверное, так же сейчас бьют волны воды в обрыв. Теперь Сергеев был уверен, что море может до него доставать… Затягивался, стоя к стене лицом, пряча сигарету в кулаке, но порывы находили ее и здесь, раздували уголек, и сигарета уменьшалась больше не от затяжек, а от ветра…
Котенок сидел на прежнем месте – перед холодильником. Обернулся на вошедшего Сергеева и мяукнул. Не требовательно, а просяще.
– И что? – Сергеев сел на стул. – Кормить тебя? Офигеть просто…
Решил пока что оставить. Погода наладится, тогда выгонит. Будет обратно лезть – отнести подальше. Такой вряд ли найдет дорогу… А голос внутри не словами, а как-то иначе убеждал: это неспроста, это знак.
В последние годы Сергеев многие случайности воспринимал как знаки, не мог поверить, что все случайно, бессмысленно. И в этом забежавшем именно к нему и именно в такой момент котенке чувствовал знак. Ведь ему же надо было забраться по лестнице, а в его возрасте – от силы месяца два – это непросто.
Будто поняв, что Сергеев сейчас думает о нем, котенок не спеша, с достоинством, подняв вертикально хвост, подошел, потерся о штанину, сел и посмотрел ему в глаза. Там читалось: «Да ладно, чего ты – я много не съем, и места не займу».
– Пока ветер – поживешь, – ответил Сергеев. – А потом ищи другой дом. Ясно?
Котенок мяукнул, но неопределенно. Поднялся и так же с достоинством направился опять к холодильнику.
– А ведь знаешь, скотина, где жратва хранится. У кого-то уже пожил?