Десятого декабря - Страница 6

В этот момент Лиз, похоже, начала пылесосить, не отходя от телефона.

Чудесный сыночка.

Наверно, пора идти, засиделся.

Чудесный Сыночка — типа как его индейское имя.

Он встал и, придерживая свои одежды, громоздкие, как королевская мантия, зашагал к дому.

Вот покрышка, вот место, где тропа ненадолго расширяется, вот место, где деревья скрещиваются над головой, тянутся друг к другу. Мама говорит: «кружевной свод».

Вот и футбольное поле. За полем разлегся его дом, точно большой ласковый зверь. Поразительно. Он все преодолел. Свалился в пруд и ушел живым. Он едва не разревелся, что было, то было, но потом просто посмеялся над этим приступом банального малодушия и добрался-таки домой, и теперь на его губах играет мудрая усмешка… Надо признать, он прибег к весьма ценной помощи некой престарелой осо…

Он содрогнулся, вспомнив про старика. Вот ведь фигня какая. Перед ним промелькнула картинка: синий от холода, старый, одинокий и голый, стоит в одних белых трусах, как военнопленный, которого бросили у колючей проволоки, потому что в грузовике не хватило места. Или как грустный подбитый аист, прощающийся с птенцами.

Он слинял. Бросил старика. Даже ни разу о нем не вспомнил.

Гром и молния.

Поступил, как распоследнее трусливое чмо.

Надо вернуться. Немедленно. Помочь старику выковылять из леса. Вот только сил совсем нет. А если не дойду? Наверно, у старика все в порядке. Наверно, у старика был какой-то свой план, старики — они себе на уме.

Но он слинял. Как с этим жить? Мозги подсказывают: единственный способ аннулировать постыдный побег — немедленно вернуться, спасти ситуацию. Тело протестует: слишком далеко, ты еще маленький, зови маму, мама что-нибудь придумает.

Так он стоял, точно парализованный, на краю футбольного поля. Вылитое пугало в хламиде с великанского плеча.

Эбер сидел, привалившись к лодке.

Как переменилась погода. По парковым лужайкам гуляют под бумажными зонтиками и тому подобное. Карусель, оркестр, беседка. На спинах определенных карусельных лошадок люди жарили себе еду. Но на других лошадках катались дети. Как они определяют? Которые из лошадок горячие? Снег вообще-то еще не сошел, но разве снег долго продержится в такой злой.

Зной.

Если ты закроешь глаза, это конец. Ты ведь в курсе, да?

Ну прямо комедия.

Аллен.

Его голос, точь-в-точь. Спустя столько лет.

Где он? Возле утиного пруда. Сколько раз приезжал сюда с детьми. Пора идти. Прощай, утиный пруд. Хотя, погоди-ка. Что-то никак не встать. И вообще, как бросить двух малышей. Тем более у воды. Четыре года и шесть лет. Господи ты боже мой. Где моя голова? Бросить двоих несмышленышей у пруда. Они послушные детки, они подождут, но ведь они соскучатся? И пойдут купаться? Без спасательных жилетов? Нет, нет, нет. Даже подумать мерзко. Надо остаться. Бедные дети. Бедные брошенные…

Стоп. Отмотай назад.

Его дети прекрасно плавают.

Его детей никто не бросал, никогда ничего даже отдаленно похожего не случалось.

Его дети уже взрослые.

Томми исполнилось тридцать. Красавец-мужчина. Усердно овладевает самыми разными знаниями. Но даже когда ему казалось, что он в чем-то разбирается (в боях воздушных змеев/в кролиководстве), Тома вскоре выводили на чистую воду: милейший, славный парень, осведомленный о боях воздушных змеев/о кролиководстве не больше, чем всякий, кто за десять минут нахватался сведений в интернете. Но не подумайте, что Том глупый. Том умница. Все схватывает на лету. О, Том, Томми, Томмикинс! Добрая душа! Так старался, так старался заслужить отцовскую любовь. Ох, сынок, отец тебя любил, отец тебя любит, Том, Томми, я ведь даже теперь о тебе думаю, ты не выходишь у меня из головы.

А Джоди. Джоди далеко, в Санта-Фе. Сказала, что возьмет отпуск и прилетит домой. Как только понадобится. Но не понадобилось. Он не хотел обременять. У детей своя жизнь. Джоди-Джод. Носик в веснушках. Теперь беременна. Не замужем. Даже ни с кем не встречается. Ларс — идиот. Кем надо быть, чтобы уйти от такой красавицы? Такая лапочка. Только-только начала делать карьеру. Разве можно надолго бросать работу, когда только начинаешь…

Воссоздаешь детей в своем сознании, и они снова становятся для тебя реальными. Это ты зря, лучше не ночевай. Джоди ждет ребенка. Не начинай. Он мог бы потерпеть еще чуть-чуть, увидеть ее ребенка. Подержать на руках. Ну да, грустно. С его стороны это необходимая жертва. Он все разъяснил в записке. Разъяснил ведь? Нет. Записки не оставил. Не смог. Помешала какая-то причина. Так ведь? Он почти уверен, была какая-то прич…

Страховка. Чтоб не подумали, что он сознательно.

Легкая паника.

Его охватывает легкая паника.

Он кончает с собой. Кончал с собой и втравил в беду какого-то мальчишку. Который сейчас бредет по лесу обмороженный. Он кончает с собой за две недели до Рождества, любимого праздника Молли. У Молли чего-то там с клапаном, ей чего-то там нельзя, нельзя пугаться, а вдруг он ее….

Это же не… это не он. Он так бы не поступил. Никогда не поступил бы так. Вот только… взял и поступил. Прямо сейчас так поступает. Дело на мази. И если он немедленно не тронется с места, дело… дело будет сделано. Свершится.

Истинно говорю тебе, ныне же будешь со Мною в раю.

Надо сопротивляться.

Но он не может, кажется, даже удержать глаза открытыми.

Попробовать послать Молли некий последний телепатический привет. Прости меня, голубка. Я идиот, каких мало. Забудь эту страницу. Забудь, что я так кончился. Ты же меня знаешь. Ты знаешь, что я не нарочно.

Он у себя дома. Нет, он не дома. Сам знает, что нет. Но может разглядеть каждую деталь. Вот пустая медицинская койка, и студийный портрет ЯМоллиТоммиДжоди — позируют у бутафорской загородки как бы на родео. Вот тумбочка. Его таблетки в коробочке. Колокольчик, в который он звонит, чтобы позвать Молли. Это ж надо. Это ведь жестокость. До него вдруг дошло, какая это жестокость. И эгоизм. О Господи. Кто он после этого такой? Дверь дома распахнулась. Молли позвала его по имени. Он спрячется в гостиной. Выскочит, сделает ей сюрприз. Когда это они переделали гостиную? Теперь их гостиная — гостиная миссис Кендалл, которая в детстве учила его музыке. Дети будут в восторге — учиться играть на пианино в той же комнате, где он…

Ау, сказала миссис Кендалл.

Она хотела сказать: не торопись умирать. Нас много, и все мы хотим призвать тебя в гостиную на строгий суд.

Ау, ау! — кричала она.

Женщина с серебряными волосами огибала пруд.

Всего-то делов — откликнуться.

Откликнулся.

Чтобы он не угас, она начала отягощать его всякими вещами, мелочами жизни, пахнущими чьим-то домом: куртки, свитера, цветочные гирлянды, шапка, носки, кроссовки, — и, поразительно сильная, поставила его на ноги и повела по лабиринту деревьев, по волшебному миру деревьев, на которых вместо фруктов росли сосульки… Он оказался под целой горой одежды. Он был, как кровать, куда на вечеринке сваливают пальто. Она все на свете знала: куда наступать, где передохнуть. Она сильная, как бык. Теперь он ехал у нее на бедре, как младенец; она обхватила его обеими руками, перенесла через корень.

Они шли, как показалось, несколько часов. Она пела. Уговаривала. Шипела на него, напоминая подзатыльниками, самыми настоящими подзатыльниками, что ее ребенок, черт подери, сейчас дома весь промерзший, черт подери, давай шевели ногами, черт побери.

Боже правый, сколько всего надо сделать. Если он дойдет. Дойдет-дойдет. Эта девушка заставит. Попытаться объяснить Молли… объяснить, почему он так поступил. Я со страху, со страху, Моля. Может быть, Молли согласится не говорить Томми и Джоди. Ненавистна мысль, что они узнают, какой он трус. Ненавистна мысль, что они узнают, какой он дурак. Тьфу! Да какая разница! Расскажите всему свету! Да, он это сделал! Больше не мог терпеть, вот и сделал, и точка. Да, он такой. Да, в нем есть и такое. Больше никакого вранья, никаких умолчаний, начнется новая, другая жизнь, если только он…