Десять историй о любви (сборник) - Страница 6
В прохладной после духоты снаружи ванной комнате почему-то горел свет. Гуляев не мог вспомнить – выключал он его или нет, когда уходил на ужин, и подозрение, что он его все-таки выключил, сильно встревожило его. Разумеется, если бы днем не приключилась вся эта катавасия со змеей в открытой гробнице, сейчас он бы и глазом не моргнул. Свет могла включить и оставить заглянувшая по поводу какого-нибудь шампуня горничная. Однако после того, что произошло в Некрополе, состояние тревоги не покидало Гуляева целый день, окрашивая все обстоятельства в странные, даже абсурдные тона.
Проверять номер он начал со шкафа у входной двери. Вооружившись обувной ложкой на длинной рукояти, он осторожно переворошил все свои вещи, выложенные на полки, а самое пристальное внимание уделил аккуратно свернутому халату. В его белоснежных махровых складках запросто могло притаиться что-то зловещее. Гуляев не знал точно, что он ищет или чего может ожидать, но увесистую обувную ложку сжимал с полной готовностью размозжить ею любую тварь, которая ему подвернется. Он отдавал себе отчет в том, что ни одно существо, способное спрятаться среди его трусов и футболок, не могло включить электричество в ванной, однако абсурд собственного поведения лишь усиливал его злость.
После шкафа он проверил комод, мини-бар и даже холодильник. В сейфе, разумеется, тоже ничего не было. А вот под кровать ему заглянуть не удалось. Низкие боковые стенки закрывали пространство под нею, упираясь в ковер, и чтобы бросить туда свой нервный пытливый взгляд, Гуляеву пришлось бы оторвать их. Пару минут он вполне серьезно рассматривал такую возможность, но потом все же сумел взять себя в руки. То, что могло безмолвно там находиться, осталось в зоне подсознательных страхов и зависело теперь от прихотливости его все еще взбудораженной фантазии.
Подавив охвативший его приступ паники и похвалив себя за сохраненные остатки здравого смысла, Гуляев подключил свой компьютер к зарядному устройству, уселся в кресло и, чтобы окончательно прийти в чувство, начал читать вслух на греческом языке:
«…Мы и неизвестно до чего бы дошли в благоговейном своем трепете перед умыслом Зевса относительно Филомелы, когда бы не появился тот солдат с военными россказнями и не увлек нас, послушных и смирных, на стезю походов и грабежей, в область разбойничью и пряную, как те замысловатые лакомства, что привозят иногда на своих кораблях финикийцы из диких, исполненных варварского сладострастья земель, от чужих царей и из чужих гаремов. Мы погрузились в волнующие бездны перекликавшихся сигнальными трубами историй, дав Филомеле возможность независимо от нас узнать о своей сестре Прокне, непонятно откуда возникшей и вышедшей замуж за фракийского царя Терея, и беспрепятственно удрать навстречу губительной судьбе и царственному фаллу свирепого быка, Терея-бабника…»
Ночью Гуляеву приснилась его жена Ксения с большим хлебным ножом в правой руке. Отчужденная, неторопливая и холодная, она вошла абсолютно голая в его номер, остановилась у кровати и перерезала ему горло. Проснувшись, он порывисто и хрипло дышал еще, наверное, минуту, таращился в темноту, затем хотел встать, но побоялся, потому что не помнил – была ли под боковинами кровати щель, и какая, и не могло ли через нее выбраться то, что, возможно, пряталось там внизу.
Так он пролежал без сна минут десять – крутился, подворачивал под себя одеяло, проклинал узкие и длинные как валики для диванов гостиничные подушки, пытался зачем-то вспомнить, в какой стране подушки были нормальной формы и нормальных размеров, потом, наконец, вскочил на ноги, включил везде свет и, озверев, разнес боковые стенки кровати в несколько ударов голыми пятками. Фанера оказалась довольно хлипкой.
Утром он передал найденное под кроватью колечко приветливым девушкам на стойке администратора. Когда во время обеда к нему подошел говоривший по-русски официант и с уничтожающим выражением на лице сообщил, что на террасе его ждет руководитель службы безопасности отеля, Гуляев решил, что разговор пойдет об изувеченной ночью кровати. Не спеша доев свой овощной суп, запеченную в соли дораду и даже фруктовое мороженое на десерт, он вытряхнул из пластикового контейнера зубочистку, лихо и независимо, как ему показалось, зажал ее между зубами и подчеркнуто неторопливо прошел на террасу, где навстречу ему из глубокого кресла тут же поднялся темноволосый и совершенно не загоревший – как будто вообще не выходил из отеля – человек в сером костюме.
– Вам не следовало беспокоиться, – по-английски заговорил первым Гуляев. – Я за все заплачу.
– Следуйте за мной, – негромко сказал начальник охраны и указал на дверь, рядом с которой стояли еще двое мужчин в таких же серых костюмах.
– Вы что, шутите? – усмехнулся Гуляев. – К чему это все?
– Вы должны пройти с нами, – вежливо ответил начальник охраны. – Точнее – проехать.
– Куда?
– В полицию. Там вам всё объяснят.
Гуляев помолчал, осознавая неожиданный поворот, и решил на всякий случай оценить свое положение.
– Мне нужно взять компьютер… Я должен работать.
– Разумеется. Мы будем ждать вас вон там, – начальник службы безопасности указал через стеклянную дверь на стойку администратора, у которой толпились прибывшие чартерным рейсом молчаливые, но улыбчивые японцы с грудами своего багажа.
«Мы же тем временем завороженно внимали предсмертному хрипу заходящихся в истерике коней Диомеда, с восторгом и ужасом следили за непрерывной цепью насильственных прелюбодеяний могучих воинов, погрузивших мир вокруг себя в жаркие волны мятущейся крови, слушали, как сшибаются черепа и лопаются внутренности, как кричат, озверев от наслаждения и боли, насилуемые в храмах и дотоле не доступные никому из смертных прекрасные жрицы великих богинь, видели, как катятся изуродованные останки героев с летящих колесниц в горячую троянскую пыль…»
Старательно читая все это на заднем сиденье просторной машины, которая, как он, облегченно вздохнув, отметил, не была полицейской, Гуляев делал ужасно сосредоточенное лицо, шевелил губами и даже время от времени задумчиво кивал, дабы наблюдавший за ним в зеркальце начальник охраны пришел к выводу, что он на самом деле работает, что он очень занят, что он серьезный и крайне дорожащий своим временем человек – причем настолько серьезный, что даже поездка в полицию на территории чужой страны не в силах его хоть чем-то обеспокоить.
«Да, да, конечно, – кажется, речь шла именно о Трое и об ушедших туда то ли десять, то ли двадцать лет тому назад ахейских бойцах. Здесь, надо сказать, рассказчик и сам испытывал некоторые затруднения…»
Здесь, надо сказать, читатель тоже испытывал затруднения. Машина, в которой его везли неразговорчивые люди в серых костюмах, выскочила за черту города, и по обеим сторонам от нее потянулись желтоватые, выжженные солнцем, лишенные почти всякой растительности пейзажи. Почему его увозят из Пафоса, Гуляев не понимал. Теряясь в догадках и чувствуя, как пот от страха веселыми щекотливыми паучками все чаще сбегает у него между лопаток, он никак не решался спросить об этом и все крепче сжимал влажными руками свой злосчастный компьютер со злосчастным текстом на греческом языке. Подобно гоголевскому Хоме Бруту он уже практически вслух бубнил как заклинание этот текст, отгоняя страхи, упырей, вурдалаков и, разумеется, прекрасную панночку.
«…потому что, добравшись в повествовании до рассуждений о сути и причинах столь непримиримой бойни, он постоянно натыкался, мы бы не сказали, что на стену, но, во всяком случае, на небольшую изгородь непонимания – это уж точно. Ибо ни один из нас не помнил, чтобы куда-то уходили наши воины, да еще объявив при этом едва ли не всегреческую мобилизацию. Глухо поговаривали, правда, об истории со спартанской женой, якобы соблазненной заезжим азиатским красавчиком, но что потом целое войско ушло губить чужой город – об этом как-то молчали, да и мало ли умыкают смазливых жен…»