Десять детей, которых никогда не было у госпожи Минг - Страница 4
– И никто на вас не донес?
– А что плохого мы делали? Мы с мужем хотели иметь десять детей, у нас десять и было, мы их хорошо воспитывали. С чего бы людям к нам цепляться?
Я вздохнул, но не прекратил своего допроса:
– Какой-нибудь завистливый, чем-то недовольный сосед мог бы донести на вас.
– Мы часто переезжали.
– Учитель мог бы заинтересоваться…
– У наших детей разные фамилии. Мы попросили их говорить, что они двоюродные, а не родные.
Я отметил, что она серьезно обдумала свой вымысел, чтобы придать ему достоверности; разумеется, я был не первым, кому она хвастается своим выводком из десяти детей…
– Кто-нибудь из них до сих пор живет с вами?
– Нет, никто.
– Почему?
– Они взрослые. Все работают.
– Здесь?
– Повсюду. Некоторые далеко.
– Странно, правда?
Она выпрямилась на табурете.
– После смерти мужа я обосновалась в Юнхаи.
– Почему?
Она пожала плечами, сожалея, что необходимо признать очевидное:
– Здесь есть работа. Прежде чем получить эту должность в «Гранд-отеле», я три года была работницей на фабрике «Перл-Ривер пластик продакшн».
Пораженный, я воскликнул:
– «Перл-Ривер пластик продакшн»? Я тоже с ними сотрудничаю! Забавно…
Она метнула в мою сторону враждебный взгляд, полагая, что нет повода ни для смеха, ни для удивления – «Перл-Ривер пластик продакшн» обеспечивала большую часть рабочих мест в Юнхаи.
– А в какой службе вы работали в «Перл»?
– В мастерской кукол-голышей.
Она вернула мне галстук и сорочку, схватила свою сумку, убрала в нее все принадлежности, вытряхнула мелочь из чашки и, не поднимая глаз, произнесла вежливо, но желчно:
– До свидания, господин.
Я поблагодарил ее, попрощался и машинально направился к лестнице; и только поднявшись до середины, понял, что дама-пипи только что спровадила меня.
Назавтра меня отвезли на фабрику «Перл-Ривер пластик продакшн» – директор и двое торговых представителей, чье терпение я испытывал, считали необходимым, чтобы я посетил ее.
В гигантских ангарах – четыре стены и крыша, минималистская архитектура, – сотни служащих в молчании делали игрушки. В каждом здании разделение обязанностей воспроизводило черты современного сексизма: мужчины работали с машинками, женщины – с куклами.
Мастерская голышей, та самая, где прежде служила госпожа Минг, поразила меня. Большие зарешеченные вагонетки перевозили одинаковые, розовые части тела, рассортированные по видам: ящик голов, ящик туловищ, ящик правых рук, ящик левых рук, ящик с правыми ногами и ящик с левыми. Грубо вываленные на ленту транспортера анатомические фрагменты хватали рабочие, быстро соединяли один с другим, чтобы в конце конвейера появлялся полностью собранный пупс.
Точно бойня наоборот, куда существа прибывают расчлененными, а выходят целыми.
Тысяча пупсов рождалась здесь каждый день. Поскольку лица женщин были скрыты бумажными масками, а волосы убраны под голубые шапочки, они напоминали медсестер, помогающих младенцам появиться на свет. Странные няни, точные, расторопные, безразличные, они приделывали голову к обезглавленному телу, сочленяли руки, привинчивали ноги, выбрасывали в мусорное ведро кривую конечность или треснувший череп, надавливали на тело, чтобы проверить его прочность, до тех пор, пока не предъявят хорошеньких голеньких младенчиков старшей медсестре, в конце цепочки контролирующей их жизнеспособность. Ловкие руки портних одевали избранных в штанишки, пижамки, комбинезончики, а потом снова отправляли на конвейер. Для полного сходства с родильным домом не хватало криков, кудахтанья, ликования, комплиментов, смеха; слышался лишь гул машин.
У выхода я засмотрелся на сваленные грудой тела: они настолько были похожи на реальных людей, что подобная скученность шокировала меня. Их одинаковость тоже смущала. Которого выбрать? Которого выделить из всех? Почему этот, а не тот? Размышляя таким образом, я имел несчастье обвести взглядом всю фабрику: выряженные в бирюзовые халаты китайцы в масках и шапочках были все на одно лицо! Я вздрогнул… Как? Это и есть наш удел? Мы считаем себя штучными, хотя отлиты все из одной-единственной формы? Одинаковые даже в своем стремлении быть единственными…
Чтобы отвлечься от этих мрачных соображений, я встряхнулся, сделал несколько шагов, решив потрогать голышей. Если сегодня они еще взаимозаменяемы, то завтра, попав в руки ребенку, они станут разными, наполнятся любовью, обретут историю. Именно воображение выделяет, воображение, вырывающее из обыденности, повторения, единообразия. В судьбе игрушек я различил судьбу людей: только воображение, создавая вымыслы и выковывая идеальные связи, создает оригинал. Без воображения мы были бы похожими, слишком похожими; аналогами, сваленными грудой один на другого в вагонетки реальности.
Госпожа Минг законно блефовала. Порой судьба поражает так внезапно, что достаточно фантазии, чтобы смягчить ее. Думая о трех годах, проведенных моей собеседницей в этом месте, где жизнь сводится к нелепым действиям, повторяемым двенадцать часов подряд среди других коллег-автоматов, я понимал ее желание освободиться, уйти, глотнуть другого воздуха. Да, в этой тюрьме иллюзия оставалась небом, сулящим надежду. Романическая история о десяти детях спасала ее.
Вернувшись в «Гранд-отель», я, преисполненный нового сострадания к госпоже Минг и ее обманам, тут же спустился в туалет; мне хотелось поскорее изгладить неловкое впечатление, произведенное сначала моим недоверием, а потом инквизиторскими замашками.
Госпожа Минг встретила меня сдержанно. Пока мыл руки, я перехватил ее холодный взгляд – она издали следила за моими движениями.
Как разбить лед?
Неожиданно я бросился к ней:
– Простите мое вчерашнее поведение. Мои вопросы были вам неприятны, к тому же я толком не поблагодарил вас за то, что вы почистили мою одежду.
– Это не имеет значения.
– Имеет.
– Будь благожелателен, но не жди благодарности, – процедила она сквозь зубы больше для себя, чем для меня.
– Я обожаю, когда вы рассказываете о своих детях, госпожа Минг. Я чувствую, что вы очень хорошая мать.
Сбитая с толку, она покраснела. Я воспользовался этим:
– К тому же избалованы: ваши отпрыски принадлежат к тиграм и драконам. Вы описали мне только троих, Ли Мэй, Куна и Конга, но держу пари, остальные тоже замечательные.
Польщенная, она невнятно пролепетала:
– Нормальные. Каждое существо проявляет себя по-своему. Если это не так, виноваты мы, потому что не видим.
– Расскажите о них.
– Вы…
– Я запомнил, что у вас есть малышка Да Сиа.
– Да Сиа? Милое имя, но ужасный ребенок, у Да Сиа была навязчивая идея: убить госпожу Мао.
– Простите, как?
– В пятилетнем возрасте эта соплячка Да Сиа с крошечным носиком и тонкими, как шнурки, косичками заявила нам: «Когда я вырасту, то убью госпожу Мао. – И со свирепым видом добавила: – А может, и раньше!» Приняв эту угрозу за детскую браваду, мы с мужем расхохотались, ее братья и сестры, разумеется, тоже. Как бы не так! Да Сиа зациклилась на этой идее, стала ее развивать. Она непрерывно готовила свой убийственный план, по ночам он ей снился, днем она его обдумывала. Спрашивала у взрослых, какие существуют способы кого-нибудь укокошить. Едва научившись читать, стала искать ответа в энциклопедиях. Страшно воспитывать девочку, разбирающуюся в ядах и помешанную на карабинах, которая каждое утро упражняется с холодным оружием, одновременно излагая вам пятнадцать способов задушить человека. В какой-то момент я испугалась, как бы она не начала тренироваться на животных с фермы, а заодно и на своих братьях и сестрах. Впрочем, очень вспыльчивая, даже горячая, легко впадающая в ярость, Да Сиа была предана своим. Зато стоило упомянуть госпожу Мао…
– Почему именно госпожу Мао?
– Да Сиа ненавидела эту паршивую овцу, которая во время Культурной революции убивала сотни тысяч китайцев, отправляла в лагеря переобучения блестящих людей, чтобы унизить их и загубить их талант, продвигала дураков, уничтожила театр, оперу, музыку. Ее не случайно прозвали «демоном с белыми костями», то есть злобным чудовищем. Скольких людей она сделала трупами… К тому же после смерти Великого Кормчего она рассудила, что теперь власть принадлежит ей! Вы помните Банду четырех, этих проходимцев Чжан Чуньцяо, Яо Вэньюаня, Ван Хунвэня и вдову Мао? Да Сиа начала размышлять во время суда над ними. Процесс показывали по телевидению. Они стали знаменитостями. А новый режим сумел отчитаться, что покончил с хаосом, истреблением людей, радикальной политикой, левыми загибами, всем тем, что мы только что пережили. Но народ не обманешь. Мы понимали, что правительство исполняет для нас фарс: выставляя напоказ тиранов, оно превращало их в козлов отпущения. Увы, хотя мы и чуяли уловку, стоило нам увидеть спектакль, как мы о ней забывали. Было страшно, завораживающе и уморительно смотреть, как эта сучка – вдова Мао – в телевизоре вопит, тыча пальцем, с пеной на губах, плюясь в своих обвинителей. Там бывшая шанхайская старлетка обрела наконец свою публику; впрочем, она больше не играла. Да Сиа сидела, не сводя глаз с экрана, точно кошка перед клеткой с птичками. Когда вдова Мао была приговорена к смерти, Да Сиа зааплодировала и до полуночи плясала вокруг стола. Однако трибунал дал этой деспотичной старухе два года отсрочки, чтобы она могла раскаяться; моя Да Сиа, хотя и не обладала богатым жизненным опытом, все же догадалась, что эта женщина никогда не испытает ни угрызений совести, ни раскаяния; так что она решила ее убить.