Десантура - Страница 38

Горло что-то заболело...

А один десантник живым оказался. Ранетый был в руку. Видать, сознание потерял, да наши его и не забрали. Война...

Ох, и били его немцы, ох, и били...

Злые они были. Говорят, наши ихнего генерала в Игожево подстрелили. Вот и били.

А он только кряхтел, помню, да плевался кровью.

Потом затих. Убили они его, наверно. А может и нет. Его забросили в грузовик. Видать, важный был. Ангелов ему за спиной...

А яма та еще шевелилась долго. Землей шевелилась. Вишь, не всех дострелили. Дак да. Они ж каждому еще пулей в голову стреляли, помню. Богородицу им на встречу... Помню - летом уже - шла мимо. А оттуда пальцы торчат. Вот, думаю. Вылезти хотел. Недострелянный... А сейчас там цветочки растут.

Мамка ночью тогда ходила с соседками. Ну, когда еще немцы не вернулись. Собирали у покойников пенальчики. Маленькие такие, черненькие. А там записка внутри - кто таков, да откудова. Целый горшок насобирали. Куда дели потом? А закопали в каком-то доме. В подвале. Только я уж не знаю - в каком. Не видела. Мамка так мне и не успела рассказать. Убили мамку. Нет, не немцы. Финны. Когда фашисты тикать начали, тогда и убили.

За что?

А просто так.

Я сейчас думаю, за то, что навзничь не упала перед ними.

Тогда не понимала. Мала была. Глупа. И слава Богу.

Потом меня в детдом отослали. Ну, когда наши вернулись. Оттудова меня тятька уже в сорок шестом забрал. Когда с войны вернулся. Мне тогда четырнадцать было.

А в сорок девятом и он помер.

Тоже ранетый был. Чахоткой промучался и к мамке ушел.

А я вот осталася.

Одна осталася.

И за братика, и за тятьку с мамкой, и за котиков век тяну. Устала уже... Руки не гнутся, спина болит, глаза не видят, сердце дрожжит. Поди, думаю, приснилось мне все это? Одно лихо и видела в жизни-то. Беду на плечах несла да горе подмышкой подтаскивала.

Так вона там, яма-то. Рядом с элеватором. Там, касатики, лежат. Там. Ну... Много их, много... Двое суток их туда стаскивали. А немцев? Немцев больше. Вся деревня была ими усыпана. Точно немцев больше. Точно! А горшок с медальонами - не знаю где. Ищите, ребятки, ищите...

Повернись-ко на свет!

Похож-то как... Вот как тот парень с сухарями.

Ты, поди, деда своего ищешь?

Разве?

Глаза у тебя такие же, внучок. Голубые.

Как небо.

Господь с тобой, сынок. Господь с тобой...

-А потом началась паника.

-В бригадах?

-Да, господин обер-лейтенант. Есть такое выражение - усталость металла. Человеческая прочность тоже имеет границы. Десантники просто вымотались. Ежедневные стычки, голод, холод, движение без конца - нервы начали сдавать. Было принято решение - эвакуировать тяжелораненых, в том числе и комиссара бригады, и начать выход к своим.

-На каком участке фронта, покажите, - фон Вальдерзее пододвинул Тарасову большую карту.

-Вот здесь, - ткнул подполковник карандашом. - Мы должны были ударить одновременно с группой генерала Ксенофонтова. Впрочем, до этих мест еще надо было добраться. А началась оттепель. Снег превратился в жидкую кашу. Шагнешь с лыж в сторону - и полные валенки воды. И. по прежнему, не хватало продуктов.

-Как осуществляли эвакуацию раненых? Вы же не могли прорваться на старую базу под Опуево?

-Господин обер-лейтенант... Честное слово, я плохо сейчас понимаю как летчикам это удавалось. 'У-два' садились на поляны, просеки, разбивались некоторые, конечно. Но большинство взлетали.

-Но ведь грузоподьемность ваших 'швейных машинок' очень мала! - воскликнул немец.

-Да. Один самолет поднимал двоих в кабине и двоих в грузовых люльках под крыльями. Долго ждать мы не могли, но и бросить раненых тоже не могли. Поэтому им обустроили лагерь на болоте Гладком. Там же соорудили и взлетно-посадочную полосу. Сами же двинулись на юг, в сторону линии фронта...

**

-Ильич, передай там... - Тарасов замялся, держа за руку тяжелораненого комиссара бригады.

Что передать? Разве можно передать словами то, что они здесь пережили и все еще переживают?

Курочкину и Ватутину нет дела до осунувшихся, почерневших, изголодавшихся десантников. Им главное - выполнение задачи.

-Передай, что бригада держится и продолжает выполнение боевой задачи.

Мачехин осторожно кивнул, а потом что-то прошептал. Тарасов не расслышал - рядом урчала мотором 'уточка'. Подполковник наклонился к комиссару, лежавшему на волокуше.

-Гринев... - расслышал он одно слово.

-Нет, Ильич. Не нашелся. Мы отправили поисковые группы, но пока безрезультатно. А найдется - лично пристрелю. И товарищ Гриншпун мне поможет. Так, особист?

Особист молча кивнул.

-Товарищи командиры! Давайте быстрее! Мне еще пару рейсов надо бы сделать! - подошел высокий усатый летчик.

Тарасов присмотрелся:

-Лейтенант? Видел тебя, вроде?

-Так точно, товарищ подполковник. Я вас на Невьем Мху нашел. Помните? Зиганшин моя фамилия. Вы меня тогда чаем угощали. Брусничным.

-Зовут-то тебя как, лейтенант?

-Сергеем, товарищ подполковник.

-Сережа... Ты уж аккуратнее комиссара доставь. Постарайся, - Тарасов положил здоровую руку на плечо лейтенанту.

-Не буду я стараться, товарищ подполковник. Когда стараешься - не получается. Надо - значит, надо. Доставлю, не волнуйтесь. А потом за вами прилечу.

-Что значит за мной? - удивился Тарасов.

-Ну, вы же тоже ранены. - показал летчик на перевязанную руку комбрига.

Тарасов отмахнулся:

-Ерунда! Пуля насквозь прошла. Кость не задета, нервы с сосудами тоже. Царапина!

Летчик замялся:

-А другой подполковник сказал, что есть приказ комфронта, что всех раненых командиров эвакуировать в первую очередь. Даже легкораненых.

Тарасов переглянулся с Гриншпуном:

-Какой подполковник?

-Да я перед вылетом его видел...

-Где?! - почти одновременно крикнули особист и командир бригады.

-На базе! Пока самолет загружали продуктами, я в курилке торчал. И тут смотрю, сверхсрочник садится...

-Кто? - не понял Гриншпун.

-Ой, простите... 'Р-5', самолет такой. Мы его 'сверхсрочником' называем. Сильно стар, дедушка. Но летает. Я узнать пошел у летчика - что там да как. А оттуда бойца выгружают. Он на всех матом ругается, шипит - особенно, когда рукой пошевелит. Потребовал срочно ко врачу, а потом в штаб фронта его доставить. Назвался подполковником... Как же его...

-Гриневым? - воскликнул Тарасов, играя желваками.

-Точно. Гринев. Вот он и сказал про приказ. Товарищи командиры... Мне лететь пора...

-Грузите комиссара! - приказал Тарасов своим бойцам. - А ты, лейтенант, вот что передай - я эвакуироваться не буду. Выйду, как планировалось. Вместе с бригадой.

Летчик пожал плечами:

-Настаивать не буду. Мое дело маленькое, я ведь просто извозчик...

-Ну вот, извозчик - запрягай свою кобылу и вперед!

Тарасов снова наклонился к Мачехину:

-Удачи, Ильич!

Потом осторожно пожал ему кончики пальцев.

Потом отошел в сторону, кивнув Гриншпуну:

-Дезертировал Гринев? Как думаешь, особист?

-Формально - нет, фактически... - Гриншпун почесал свой горбатый, еврейский нос.

-А меня сейчас формальности не интересуют, - отрезал командир бригады. - Тарасов сбежал? Сбежал. Какие могут быть оправдания? А давай, уполномоченный, и я дезертирую! Тьфу! Эвакуируюсь! Кто людьми командовать будет?

-Там разберутся, товарищ подполковник, - хмуро ответил особист. - Там - разберутся.

-Как бы нам с тобой не досталось от этих разборов, - вздохнул Тарасов. А потом обернулся:

-Погрузили комиссара?

-Так точно, товарищ подполковник, - крикнул лейтенант Жиганшин.

Тарасов молча махнул рукой.

Бойцы облепили фюзеляж и крылья самолета, дождались, когда урчание мотора превратится в рык, и стали его толкать.